Цапнув белье и одежду, вопросительно посмотрел на Трима, давая понять, что хочу переодеться.
Ткнув пальцем в клетушку, огороженную фиолетовой тканью, торговец подмигнул.
Клетушка действительно оказалась вполне себе ничего так, примерочной. С зеркалом в человеческий рост, десятком крючков и угловой лавкой, на которой можно было спокойно и вещи разложить и самому устроиться, переобуваясь.
Глядя на себя в зеркало, констатировал простой факт: с бельем и одеждой Алекс не ошибся. Кодовую фразу, о двух десятках свечей, пропустил мимо ушей, а мою информированность о нахождении в продаже ИРП, даже не заметил. И обувь, откровенное "не то".
Переложив оружие и оставшиеся драгоценные камни во внутренний карман тяжелой кожаной куртки, грубой выделки, вышел в зал, оставив свое тряпье на лавочке, внутри.
— Обувь... — Открыл я было рот, но Алекс все и так понял, по моему несчастному виду.
— Да... Обувь не по делу. — Торговец почесал свой орлиный шнобель. — Это вам придется к вниз по улице, прогуляться, до нашего уважаемого Сибатси... Он все сделает, в лучшем виде. И возьмет недорого.
За то время, что я переодевался и крутился перед зеркалом, с усилием удерживая зубы от скрежета, мой заказ оказался уже собран и любовно разложен по всему прилавку, дабы я сам смог убедиться, что обмана нет.
— Мне говорили, что ИРП у вас офицерские... — Я попытался во второй раз передать привет от Бена. — И свечи, точно два десятка?
— Э-э-эх-х-х, "офицерские"... Врут люди. — Не моргнув глазом, "по сожалел", носитель орлиного шнобеля. — Свечи, точно, два десятка, как и просили.
Разглядывая порядочную горку вещей, я мысленно выругался.
— Ну и рюкзак, чтобы все это запихнуть.
Через десять минут, я покинул уютный магазинчик, унося за спиной увесистый рюкзак, переполненный моими вещами, с примотанным поверх него свертком, с моими шторами и направил свои тумбообразные ноги в сторону сапожной мастерской, которую посоветовал владелец "Хеленны".
Пользуясь полученными объяснениями, мастерскую Сибатся искал почти полчаса, мысленно приготовившись вернуться и все высказать торговцу, прямо с порога.
Обошлось. Нарисованный черной краской на кирпичной стене, сапог, я заметил сразу, а вот вывеску, надраенную до блеска, проигнорировал. Если бы не проигнорировал, то ругался бы на целых пять минут меньше...
Сапожника звали И Тай Сибатси.
И кроме него, в мастерской меня поджидал Алекс Трим.
Злее волка и раздраженнее росомахи. Была бы его воля — убил бы, но опять спасли меня наши весовые категории.
Ну и любопытство, разумеется.
Все метания со словесным кодом, Алекс оценил сразу, посмеиваясь в душе над моими шпионскими играми. Оценил он и "Кольт-питон", принадлежащий Бену и мою осведомленность.
Торговец, куда мне... Учится, учится и еще раз учится.
— Бену скажешь, чтобы в городе близко не показывался. Не знаю, что он натворил... Да и знать не хочу! — Торговец поднял руку, останавливая меня. — Здесь такая буча была. Перетрясли всех, все автоматическое — выгребли под расческу. Всех недовольных — выпили и скормили младшим. Искали двоих, и, теперь понятно, кто второй. Так что, будь так добр, еще до заката, замышься так, чтобы и запаха твоего не было. К Бену сейчас не ходи — появишься на улице, все собаки с тебя глаз не спустят. Отсидеться есть где, куда пойти?
— Никуда ходить не надо. — Подал свое голос от машинки, старик Сибатси. — Пусть у меня останется. Будут спрашивать, скажу, что пришел пациент. Поживет пару дней. Да и обувку я ему сделаю.
— Хорошо. — Трим тяжело вздохнул. — "Обвесы", для Бена, как договаривались, я принесу завтра. Гранаты, как и обещал — три штуки. Тебе тоже подберу, за ночь. Все скопом и принесу. И, "кольтом" особо не свети — оружие редкое, найдут — начнут задавать вопросы.
Хмуро попрощавшись, торговец покинул мастерскую и гордо задрав нос, потопал по залитой солнечным светом улочке. По-моему, этот проныра еще и что-то насвистывал, но сам не слышал, а значит и не было ничего.
— Присаживайся сюда, на лавочку. — Старый китаеза — или все-таки — японец? — приветливо улыбнулся. — Буду мерку снимать. А лечить буду вечером. Вижу, что ты уже обвисаешь...
Сняв мерки, мастер Сибатси пристально уставился в мои глаза, пытаясь найти там нечто, чего у меня и отродясь не водилось.
Ответов.
— Не простой ты человек, прохожий. У тебя глаза, как у крокодила. А хватка и терпение — бульдог позавидует.
— Глупости, мастер. И человек я простой, и глаза у меня зеленые, а хватка и терпение — вполне обычные, человеческие. Не надо меня до уровня животного низводить. — Погрозил я пальцем и честно рассмеялся в ответ на все эти восточные высокоумности. — Не настолько я плохо выгляжу и чувствую себя, чтобы приписывать мне нечто, мне не свойственное.
Сибатси гневно глаза прищурил, а потом не выдержал и рассмеялся, словно открыл я ему истину смешную, запредельно смешную, если судить по его беззвучному смеху.
— На втором этаже, есть свободная комната. Дверь слева. Ужин будет через три часа, по первым сумеркам. — Мастер развернулся ко мне спиной, словно потеряв всяческий интерес к моей персоне, и вернулся к своему анахронизму с педальным приводом...
Время, проведенное в городке, убедило меня в том, что люди есть по обе стороны океана. И люди, в большинстве своем, очень даже и неплохие. Тараканы, конечно, есть, как у того же мастера Сибатси, с чего-то решившего, что я — оживший утопленник, присланный его богами покарать отступников и всех подряд, без разбору. Не знаю, кто из пантеона синтоистских божков отличается такой злобливостью, но встречаться с ним совсем бы не хотелось. По словам мастера, у меня будет долгая жизнь, полная опасностей, потерь и лишений, так любимых любым божеством, что путает человеческий хребет и дубовый ствол дерева, взваливая на человеческие плечи свое видение мира и его устройства.
А еще, мудрец долго качал головой и цокал языком, наблюдая за процессом примерки свежесшитой обувки.
Что скажу... Ошибся мастер-то. На два размера ошибся, превратив симпатичный сапог в испанский. От расстроенных чувств, следующую пару Сибатси кроил при мне, тут же проверяя выкройки по моим тумбам, загадочно почесывая уши, качая головой сокрушенно и ругаясь шепотом, словно я не услышу.
И пусть общности душ в делах божественных мы не нашли, но вот подправить мне здоровье, за все это время, мастер успел, гарантируя, что кожа теперь будет поспевать за процессом моего похудания, особенно если я не буду этот самый процесс форсировать.
Восточная медицина, если выбросить из нее все божественную тягомотину, вполне эффективна, хоть в большинстве случаев, всего-навсего, использует эффект плацебо, то бишь самовнушения. Ну, а тот, кто знает, что может человек в определенном состоянии, кто знает, как это состояние вызвать, называют себя громкими титулами и навешивают десятки медалей себе на грудь, спину и то место, что ниже.
Сибатси оказался не исключением. Не в том, что навешал себе титулов, а в том, что знал, как вызвать нужное состояние. Да и травами старик пользовался совершенно свободно, заваривая совершенно потрясающие чаи и делая отчаянно вонючие растирания, от которых кожа краснела, зуделась и съеживалась прямо на глазах, подчеркивая все оставшиеся отложения пищевого излишества, неподвижности и лени.
Вместо "пары суток", в городе провел неделю, дважды вместе с мастером Сибатси уходя в лесок, за "сбором трав" и "единением с природой". Заодно и Бену все передал, успокоил и обрадовал своим цветущим видом.
И вот теперь, сидим мы на его прекрасном острове, в Тмутаракани, и любуемся рабочим радаром, ярко-красным, закатным солнцем и в ужасе ждем очередной ночи, наполненной шумом льющегося стеной дождя, завывания ветра и бьющихся о недалекие камни, волн, злых и обиженных на то, что берег им так и не поддается, оставаясь неприступным, как сердце трезвой красавицы.
Сам перелет оставлю, что называется, за скобками — пришлось устроить целый челночный бег, чтобы перевезти на остров сперва меня, потом все наши припасы. Заготовили промежуточные тайники, два десятка свеч не хватило и пришлось закупать еще сотню. Везде одни траты и нервы, нервы, нервы. От нервотрепки, мы с Беном пару раз крупно повздорили и я на полном серьезе собрался уйти в "одиночное плаванье", благо что и оружие появилось и одеждой разжился. Старик Сибатси приглашал и вовсе остаться до марта-апреля следующего года, гарантируя, что я за это время стану крепким, как дубок. Надеюсь, он имел ввиду здоровье, а не умственные способности, за которые я стал опасаться, выслушивая длиннейшие восточные премудрости, совершенно не входящие в мой, насквозь прагматичный, мозг психолога.
"Ковер-самолет" отказался мне подчиняться, я и шкатулку-то, его содержавшую, не смог открыть, не говоря уж о том, что свечи, установленные мной в подсвечники, гореть совершенно не желали, а команды руками артефакт игнорировал, словно не замечая меня в упор.
Бен ругался, плевал ядом, уговаривал и меня и артефакт подружиться, найти общие точки, но вместо этого — глухая стена с обеих сторон.
Всегда подозревал, что в магии я, совершеннейший ноль! А тут такое ясное и понятное подтверждение!
Только странное чувство, что артефакт остался доволен моей "магической" неполноценностью, очень сильно мешало мне спать, нарезать круги по расквашенному дождями острову и до потери сознания работать на полосе препятствий "Форта-демократ", восстанавливая физические данные.
А со вчерашней ночи и вовсе началась чертовщина, оставившая на столе, в общей гостиной, бутылку десятилетнего вискаря, с ярко-красной ленточкой-бантиком, мокрые следы на дорожке и чернючий засос, на шее Бена!
Домик падре Антония, с любовью вылизанный "Стеклом" в первое посещение, по-моему, таил еще какие-то секреты, вроде звуконепроницаемых стен или чего похлеще. Тем более что мне досталась "половинка" бывшего контрразведчика, а от этой братии можно ожидать чего угодно. Знаю я эту братию, неоднократно встречался, на свою голову.
Выпустив синеватое облачко сигарного дыма, Бен сокрушенно покрутил головой, потянулся, хрустнув суставами и потянулся за бутылкой, рассматривая ее так, будто она вот-вот взорвется. Или бросится на него, не хуже волка-оборотня.
— Бен. — Окликнул я морпеха, возвращая в реальность. — А ты радар весь обшарил? Может, там персонал остался? Вот и оголодали, девушки. Попользовались-попользовались, да и отблагодарили тебя, за славно проведенную ночь!
Аркан сперва покраснел, потом побледнел, запыхтел, скрывая свое лицо за клубами вонючего дыма.
— Не работали на радаре девушки. — Вздохнул он. — В баре, в веселом доме — работали. А на радаре — нет. Да и не было такого здорового. Этот — цельнолитой, даже двери нет. Бетонный саркофаг, монолит! У нас стояла пара мобильных, остальное наблюдение шло по спутнику. А на мобильных, работали мужики... Так что, не пошел бы ты, со своими предположениями...
Свернув пробку, Бен сделал большой глоток и с удовольствием выдохнул, блаженно закрыв глаза.
— Хор-р-р-рошо пошла, родная!
— Бен, это — виски! Мужской род, между прочим! — Поддел я, расслабившегося мужчину.
— Это — выпивка, Олег. — Бен хитро открыл один глаз. — А раз выпивка, значит — она! Будешь?
— Ты еще у солнца спроси, будет ли оно завтра светить! — Я принял квадратную бутылку и сделал хороший глоток, прямо из горла.
И вправду, хорошо пошла, родимая!
Не знаю, с чего мне так везет на хороших людей, но вот везет и все тут!
Может быть и вправду, не совсем я пропащий, раз рядом со мной, раз за разом, из года в год, появляются люди, с которыми можно вот так вот, незатейливо, "раздавить" литр вискаря, без закуски и без длительных нотаций и нравоучений, из горла, не культурно и вульгарно. Принять на грудь, а утром, плечом к плечу, прийти на прием к врачу и бодро отрапортовать, старательно дыша в сторону, что к несению службы готов. Или и вовсе — долго сидеть на берегу мелеющей реки и потягивать слабенький оперитивчик, кормя комаров и болтая ни о чем, с двумя совершенно потрясающими девушками, от которых тебе никогда и ничего не будет надо, кроме их дружеского смеха, да внимания, хотя бы раз в год — на день рождения.
Где все эти годы теперь?
— Не задерживай напиток! — Потребовал Бен, протянув руку за бутылкой. — О чем задумался? О бабах, небось?
— О женщинах, Бен. О женщинах. — Я вернул бутылку. — О потрясающих женщинах...
— И что, много их у тебя было? — Я поймал искренне заинтересованный взгляд, на удивление без следа сальности или издевки. — Или секрет?
— Одной руки хватит, Аркан... — Внезапно честно признался я, любуясь облаками, быстро растущими и налитыми тяжелыми, дождевыми каплями. — Одной — хватит. Зато и память — навсегда.
— Дурак ты, Олег. Одно слово — "русский". — Бен помрачнел так, словно сказал я что-то настолько удивительное, чего никогда в его жизни не случалось.
А, может быть, действительно — не случалось?
Ведь бывает же так в жизни мужчины, что вроде и есть они, женщины, а словно не было и нет. И вспомнить, в подходящий момент, просто некого, оставаясь наедине с пустотой внутри самого себя.
Так и спиваемся. Так и уходим, кто в драке, кто в адреналине, а кто и в наркоте любого типа.
— Сволочь ты, Бен! — Ответил я "любезностью на любезность". — Юсовец, не до резанный! Прагматик и...
— Слышишь, как бьются волны? — Сидящий рядом со мной "заслуженный пенсионер базы "Форт-Демократ"", поднял руку, с зажатой в ней бутылкой, призывая меня умолкнуть. — Как свистит ветер и трещат в камине за нашими спинами, дрова? Такие простые звуки. Такие простые, что поменять их на что-то другое, даже и не кажется потерей, так, всего лишь звуки. А потом, ты слышишь их вновь и понимаешь, что поменял вечность, свободу и право выбора, на долги. На долги по кредитам. Долги по отношениям. Долги по чувствам. А от долгов — устаешь. Очень устаешь, Олег. И с радостью меняешь их на что-то простое. На семейное застолье. На встречу с одноклассниками. На воспоминания... На звук голоса...
Бен с отчаяньем присосался к бутылке, уже и сам сожалея о начатом разговоре.
Ему не хватало слов.
А мне — не хватало прожитых лет, чтобы понять его.
Только старая старуха Тоска точно знала, где навалиться на наши плечи, подло подсунув бутылку крепкого виски и закат, в полгоризонта.
— Счастливый ты, Олег. — Бен поставил бутылку на дощатый пол, и принялся раскуривать, погасшую было, сигару. — Есть тебе, что вспомнить. Есть с чем сравнить. И к чему стремиться — тоже есть.
— Романтик ты, Бенджамин Аркан. — Услышали мы со стороны посторонний голос, искаженный динамиком стереосистемы, приткнувшейся в покоях падре и не выброшенной до сих пор лишь потому, что принадлежала, как говорил Бен, хорошему человеку. — Романтик и авантюрист. Зубодробительная смесь.
— Ага. Значит, на радаре кто-то все же работает! — Вырвалось у меня помимо воли. — И голос, однозначно — женский! Не знаю, собутыльник, завидовать тебе сегодня или приносить свои соболезнования...
