Туда, где седой монгол

— Мы скоро купим замену Бегунку. Потерпи немного, моя радость. Спасибо тебе, что не бросила нас. Без тебя мы бы погибли в степи.

Наран молча, пришибленно заполз на конскую шею, принял из рук Урувая сумки и пристроил их, как следует. Почувствовал, как лошадь неуютно переступила ногами, когда сзади вскарабкался друг. Они тронулись, рассекая собой снежный вечер, как рыба рассекает толщу воды. Потому что если ты хочешь найти лошадиный базар, он обязательно найдётся сам собой.

А Наран ещё долго оборачивался, пытаясь проглядеть в дымке дыру, чтобы увидеть, как к горизонту, кренясь то на один бок, то на другой, шагает на задних ногах высокая фигура с длинной, точно нож разрезающей снегопад, шеей.

— Отныне я буду звать тебя, — прошептал Наран и добавил в голос надлежащего уважения, как при обращении к равному себе: — Бегунок. Ты заслужил себе имя, а не кличку.

Те, кто умирали в степи по той или иной причине, больше всего хотели есть или пить, или чтобы их раны излечились. Если бы они хотели купить лошадь, лошадиный базар оказался бы перед ними, стоило закрыть и снова открыть глаза.

Снег прекратился, и, словно отодвинули полог громадного шатра, за ним оказался базар с его гомоном, лошадьми разных мастей и с разными клеймами, расхаживающими туда и сюда в поисках ещё не обглоданных с костей земли кусков мяса. Кое-где бродили овцы и козы на привязи. Лаяли, просто так, чтобы нагнать суеты, собаки. Дорога была везде вокруг, земля истёрлась под множеством копыт. Табуны пригонялись сюда и угонялись, и так без конца, с месяца Растаявшего Снега и до месяца Замерзающих Небесных Капель.

Лошадиный базар заканчивал свою работу на этот год. Ещё несколько дней, и здесь останутся лишь следы — вытоптанное начисто поле, заново затягивающееся кожей снега, травинки, пытающиеся срастить заново сломанные спины. Большинство коневодов уже разъехались, однако три-четыре десятка шатров ещё тыкали своими разноцветными пальцами в тучи.

Путников тут же окружили дети, жадные до новых впечатлений и новых людей. Торговцы здесь живут вместе с семьями отдельным, большим аилом, который растекается, словно комок снега ручейками, по осени по родным племенам. Козы ходят глухие от рёва мужчин, а певчие птицы, один раз пролетев над поляной, не могут петь очень долго. Где-то там, в недрах этого шума, затерлись крепкие копыта и тёплые брюха, кишечник, что переварит даже древесные корни и совсем не даёт выхлопа, белые зубы, ну только посмотрите, лучше, чем у вас, мышцы на ляжках, которыми гордился бы сам Небесный Жеребец, детородный орган, с которого Небесный Жеребец непременно удавится от стыда, вкусное нежное мясо ("Поездишь, а как надоест, скушаешь! Двойная польза, а?"). Была ещё ругань друг на друга, пожелания сотни змей в шатре, или потеть всю жизнь и в жизни не видеть другой воды... всё это сливалось в плотный, смолкающий только с заходом солнца гул. По вечерам эти торговцы, злые друг на друга днём ("Айе! Какой такой ишак разрешил тебе трогать моего покупателя?" — "Да на нём что, клеймо твой стоит?" — "А захочу и поставлю! Он у меня собрался купить, а ты кричал громко" — "Да поставь это клеймо на спину себе и своей жене! А этот покупатель мой") собираются у костров и, обнявшись, осипшими голосами поют песни.

Урувай улыбался, глядя на копошащуюся под лошадиными ногами мелкоту и пытаясь сосчитать маленькие головы, и стараясь по ошибке не посчитать собаку, что мельтешила тут же, а Наран разглядывал шатры и далёкие горы за ними, пытаясь придать своей фигуре важный и внушительный посыл. Когда они миновали первое кострище, детей, как стайку серебристых стрекоз, разогнал громкий голос:

— Айе! Приехали за конями?

Торговец ощерил редкие зубы. Он походил на старого, горбатого хищника, с вечной усмешкой и умными живыми глазами, которые он прятал в необычно разросшихся для степного жителя бровях. Летняя смуглость ещё только начала сходить с его лица и с рук неряшливыми лоскутами.

Они стояли возле одного из крайних шатров, простецкого и многократно латанного-перелатанного. Рядом, словно упавшая с неба огромная птица со сломанным крылом, нелепо задрав вверх спицы, лежала повозка без одного колеса. Судя по тому, как изъедены непогодой и насекомыми борта, она пережила уже не один сезон.

Двигался торговец с заметной ленцой, хотя от прочих шатров уже летели в их сторону призывные крики. Невдалеке, где группа торговцев собралась погреться возле огромного костра, мужчины потирали руки и звали их протяжными, похожими на птичьи крики, голосами, наперебой уверяя, что "сейчас отогреют кости", и тогда можно будет заняться настоящим делом и продавать настоящих коней.

— У меня есть кое-что. Такое, что у вас, странники, на чьей шее катается ветер, волосы встанут дыбом.

Урувай заинтересовался, а Наран уже кинул беглый взгляд на его лошадей и теперь пытался разглядеть, что там за тонконогая кобылка так рвётся с повода и показывает ему зубы воо-он у того шатра. Однако спокойная, отороченная ленцой манера монгола говорить сумела завладеть его вниманием. Мужчина напоминал степного кота, затеявшего беседу с двумя дрожащими оленятами.

— Что же это? — спросил Наран как можно безучастней. Урувай уже готов был съесть от любопытства свою шапку.

— Нет-нет, — степной кот заворочал подбородком. — Я вижу, у тебя, сына своей матери, всё ещё не идёт кровь из носу от моих слов. Сначала прогуляйся вокруг, посмотри всех коней. Потрогай их копыта, попробуй на прочность их шкуру. Попробуй на вкус кровь. Поторгуйся хорошенько с этим вороньём, уверен, они зарядят за каждого захудалого хромыша цену втрое больше. Но если что-то приглянется он сделал паузу, и глаза перескочили с Нарана на Урувая, и обратно, — перед тем, как покупать, загляни ко мне.

Табуны паслись вместе, кочуя из одного конца поля к другому в поисках того, что можно было переместить в желудки, а каждый торговец держал возле своего шатра только нескольких самых лучших лошадей. Обыкновенно тех, чья грива подметает землю, хвост можно закрутить в девять кос, а кровь из жилки на шее, если попробовать её прокусить, может бить фонтаном в течение десяти минут. Сейчас таких лошадей уже раскупили, и на перевязи, пощипывая сушняк из кормушек, стояли какие-то тонконогие моложавые лошадки, ничем особенным не примечательные.

Наран колебался. Он пристально разглядывал лошадей у шатра степного кота. Вот неплохой молодой мерин, в яблоках, глаза как угольки, и мокрый хвост беспрестанно стегает по поджарым бокам. Охотничий пёс, а не конь. Вот конь в полтора раза больше предыдущего, такой спокойный, что в ямочке вдоль позвоночника у него образовалась после ближайшего снегопада лужица. Большие дряблые ноздри, глаза внимательно изучают Нарана. На миг того охватила паника — он вдруг вспомнил, как ушёл от него Бегунок и подумал, что, возможно, больше не стоит выбирать себе четвероногого друга по старым суждениям. К степным карликам толщину ног, мышцы, грудную клетку и качество зубов. Нужно поговорить с каждым, и выяснить, как бы ему понравились горы, и не боится ли он высоты...

— Ну, и чего засмотрелся? — не слишком дружелюбно спросил у Нарана торговец.

— Мы хотим увидеть, что у вас там...

— Обойдётесь, — буркнул торговец и сплюнул. — Идите лучше поклянчите чего-нибудь приличного у других торгашей. У меня-то оно есть, а вот что смогут показать они, кроме своих завываний?

Он выпрямился, швырнув свой взгляд, как тяжёлый камень, в соседей.

— Пошли, я сказал!

Наран и Урувай втянули головы в плечи и поспешили прочь.

Через два часа копыта, шерсть, зубы, голенные суставы и прочие лошадиные части начали кружиться в голове Нарана, словно снежинки. Ему то и дело мерещились лошадиные уши у друга, и он даже мог привести с два десятка доводов, почему того не следует покупать в качестве ездового животного. Вокруг каждого шатра их встречало, помимо громогласного хозяина, по нескольку других торговцев, дёргающих лошадей за хвосты или с надрывом спорящих о частоте волоса в гриве какой-то кобылки — не то от скуки, не то чтобы создать толпу. Хозяин распоряжался ими, словно компанией любопытных подростков, пришедших поглазеть на папины луки. А через полчаса друзья видели его уже на другом конце базара, разглядывающего, заложив палец в рот, чужой товар.

Очень тщательно они изучили ассортимент, останавливаясь перекусить и выпить воды у каждого шатра, где к радушному хозяину прилагалась радушная хозяйка или радушная старшая дочь. Тем временем один из хозяйских сыновей мчался в табун, чтобы привести новых лошадей, и осмотр повторялся.

И, конечно, везде с ними пытались сторговаться подороже. Одного хорошего коня здесь пытались продать за трёх, а то и за четырёх обычных, и Наран чувствовал, как стремя, на которое он думал пустить на размен, стремительно теряло в весе в кармане.

За него можно было попробовать получить два-три "коня", и Наран хотел выторговать побольше.

"Конями" здесь называли квадратные блестящие пластинки из золота, с выгравированной на одной из сторон голове лошади. Другое дело, что их было довольно мало, "кони" кочевали откуда-то с затерянных в южных песках монетных дворов. Подобным металлом расплачивались с кочевниками за какие-то услуги (как правило за то, что все их верблюды и они сами останутся целыми и с Аллахом проследуют, куда им нужно), и они моментально расходились по рынку. Поэтому, "конём" становилась любая вещь, стоило нанести на неё изображение лошадиной головы. И любую вещь можно было выменять на лошадь — если, конечно, её ценность признавалась другой стороной. Это мог быть шмат по-настоящему хорошего вяленого мяса, седло с металлическими стременами, даже шатёр, на котором нужный знак вышивали белыми нитками.

По правде говоря, любой кочевник предпочёл бы иметь одного настоящего коня, чем десять таких вот пластинок, от которых не было никакого толку в степи. Но здесь, на базаре, они были в порядке вещей.

— Думаешь, не пора ли? — очень туманно заметил Урувай. У него появилась одышка, на шее пот собирался большими каплями. С последнего обеда по верхней губе ползли жирные пятна и пристала веточка душистой травы.

Наран понял. Они были везде, кроме юрты со сломанной повозкой, а кое-где даже по два раза.

Время катилось к вечеру, и степной кот встретил их уже в утеплённом халате, сидя на краю повозки и нянча на коленях двух маленьких дочек. Наран почувствовал на себе его взгляд и вспомнил, как в детстве солнце любило подглядывать за его утренней дрёмой через крошечную дырочку в пологе шатра. Девочки притихли и во все глаза, словно две больших лягушки, уставились на Нарана. Одна даже открыла рот, но будто потеряла дар голоса.

— Ну как? Что-нибудь себе подобрали? — торговец осмотрел усталых Нарана и Урувая с ног до головы и расхохотался. — У вас такой вид, будто на вас самих хорошенько поездили.

Потом внезапно посерьёзнел:

— Думаю, вот этих кляч не будете даже смотреть.

— Вон тот, пегий, довольно интересный, — осторожно сказал Наран.

— Да прекрати завивать мне косы, — буркнул торговец.

Он ссадил дочерей с колен — оставшись без папаши, огромного старого коршуна, которому не может повредить ничего в этом мире, они мгновенно залились слезами и попытались одновременно спрятаться от Нарана друг за друга. Ушёл за шатёр и минуту спустя, ругаясь и бубня себе под нос, вывел на длинной корде сгусток живых, шипящих, словно под дождём, раскалённых углей. Поставил перед опешившими друзьями.

Жеребец был чёрный, с роскошной вороной гривой и глазами цвета чернозёма. Хвост неожиданно короткий для лошади таких размеров и едва доставал до ляжек. Словно маленькая метёлка, он беспрестанно стегал по крупу. К гриве и к хвосту привязаны разноцветные шёлковые ленточки — знак, что это животное священно.

Наран шагнул вперёд, и конь показал розовые дёсны. В ответ Наран продемонстрировал свои дёсны.

— Этот конь особенный, — сказал тем временем мужчина, — Видишь, какое раздутое у него брюхо? Присмотрись в темноте, и ты увидишь, как тлеют там угли. Не подноси к его ноздрям огонь — сгоришь заживо, как сухая солома. На этом коне когда-то ездил бог западных лесных пожаров.

— Расскажи об этом поподробнее, — зачаровано попросил Наран.

Про степные пожары он знал, но словосочетание "лесной пожар" звучало очень необычно.

Степной кот издал смешок.

— На западе за горной грядой на много дней пути ты можешь не встретить голого участка степи. Словно волосами, она заросла лесом. Был один засушливый год — какой именно, никто точно не помнит, — когда пересохли в той стороне все ручьи и даже крупные речки показали розовый песчаный язык. Когда листва с деревьев падала, словно ночные бабочки, застигнутые громом. Люди там жили в землянках и разводили овец. И вот однажды язык огня из чьей-то трубы лизнул ветви старого, рассохшегося дуба, и начался пожар. Он перекидывался с одного дерева на другое, бежал по земле, превращая разную падь в золу.

Жители землянок сварились в своих жилищах, как завёрнутые в глину корнеплоды. Выгорали до самых корней целые леса, и местные кочевники, зовущие себя туркменами, которые вели свои стада на ту землю, чтобы напоить их и накормить, застыли в ужасе, увидев бесконечные чёрные поля и смог, вздыбивший свою шкуру, как большой кот.

— Правда, что лес — это когда много-много деревьев? — помолчав, спросил Наран. — Так много, что из-под них небо кажется почти счищенной с дикой моркови кожурой?

— Правда, правда, — торговец постучал пальцами по колену. — Говорят, листья растут там даже в бороде местных жителей... слушай дальше. Привлечённые громким детским плачем, кочевники подошли к самой границе пожарища, туда, где огонь затих, потому что вокруг нечему было гореть. "Откуда там ребёнок?" — спрашивали они друг друга. — "Как там кто-то вообще мог выжить?"

И действительно, никого не нашли. Однако плач не прекращался, птичьими криками и скрипом невидимых деревьев он разносился по округе.

Кочевники решили, что это плачет дитя огня, потому что ничего живого не могло там остаться, а плачет оно, потому что голодно, а гореть больше нечему. Молодой бог, плод, который родился из всего того, что пожрал огонь. Они поклонились ему, оказали ему почести и подарили лучшего жеребца из своего стада. Трое женщин завели его в глубь пепелища и сами погибли там, превратившись на горячей земле в обугленные куски мяса. Обратно жеребец вышел уже сам, такой, каким ты видишь его сейчас. Ведь боги не умирают, пока есть те, кто им поклоняются. Туркмены решили, что им нужен могущественный бог, который родился из очищающего пламени. Этому коню они долгое время поклонялись, как своему единственному покровителю.

— И как же он оказался здесь, у тебя?

Разглядывая жеребца, Наран взял повод и отступил на пару шагов. Конь, почуяв свободу, махнул головой, но его тут же ухватил торговец.

— Не бойся, — усмехнулся он. — Огненного бога больше нет у него на спине. В своём поклонении те люди почти забыли Тенгри, и не замечали, как хмурится над головами его лицо. Они думали, что их новоявленный идол спасёт их от любой напасти.