Лин вспомнил рассказы Зиэля и решился на вопрос:
— А ты что, в императорской гвардии служил?
Снег аж поперхнулся вместо ответа. Он долго и пристально вглядывался в Лина, потом начал водить ладонями вокруг своей головы, и ниже, вдоль груди и шеи...
— Нет, этого ты не мог... А! Старый я коровий ящер! Зиэль рассказал? Но и он... На него не похоже... Все-таки, он, иначе откуда... С чего ты взял? Отвечай четко и подробно. Глаза на глаза, не виляя. Это важно.
Испуганный Лин пояснил, что Зиэль... — "Ах, все-таки Зиэль, скотина ядовитая!.." — Зиэль рассказывал, что нельзя говорить про оружие — "точить", а можно всякими другими словами, и что в старину столичные гвардейцы любили говорить про мечи "уважу"...
— Ну, уж, в старину... Хотя... как время-то летит... Значит, опять я сам виноват, сам языком, как мечом, размахался. Тут уж ни на кого вину не переложишь.
Вся свирепость постепенно покинула чело Снега, и вновь с Лином неспешно беседует седой и терпеливый мудрец, голос его чист и негромок, руки привычно обихаживают синюю сталь секиры, на лице легчайшая, еле заметная улыбка...
— Это сейчас, с высоты прожитого, все тогдашние наши мечты и запросы представляются ерундой, а в те времена мы не колеблясь принимали смертные вызовы, равно в защиту собственной чести и чужих заблуждений. Помню, дело было — прическа!.. Прическа одной девы, и не самой графини даже... не важно как ее звали... а всего лишь ее камеристки — послужила поводом для схватки между двумя небольшими отрядами, по восемь всадников в каждом... Вперемежку — гвардейцы с придворными, кто с кем дружбу водил, против других гвардейцев и придворных дрались буквально в двухстах локтях от Дворца, наглость неслыханная! Четверо погибли, остальные двенадцать получили по три месяца подземного каземата, не различая штатских и военных, всех, кого взяли на месте — а взяли всех, оставшихся в живых, — на цепи, в грязи, на одной воде и хлебе, среди крыс, без свиданий, в темноте, без права возжигать свечи и иные светильники, магические и природные... В соседних клетках по одному сидели, победители и побежденные, покуда Его Величество, отец нынешнего Императора, лично не даровал прощение всем нам. Нас должны были казнить — не казнили. А ведь вместо неминуемой казни, по предельно смягченному формальному приговору — после каземата — военным все равно предполагалось изгнание из рядов гвардии, придворным — ссылка в отцовские имения. И от этого отмолили заступники... и заступницы. Вышли мы, попьянствовали, единым уже братством, два дня — и на восточную границу, в действующие войска, на передовую, грехи замаливать, вся дюжина, военные и бывшие штатские...
— Как на восточную? А разве там воюют? Там же тихо?
— Сейчас — тихо, но не всегда так было.
Лин попытался взять кольчугу в руки... Ого, какая тяжелая!
— Рано тебе еще кольчуги примерять. Тем более, что... Видишь, как здесь кольца плотно посажены, и сами они толще обычных? Потому как одними защитными заклинаниями броню насытить невозможно, броне прочность и надежность подавай, выкованную людьми, добытую из металла. Эту я сам ковал, лично одно железо в другое присаживал, мелкими добавками, в сплав, только оно не совсем железо. Удалась кольчуга, крепче этой вот — мне видеть просто не доводилось!
— А гномы?
— Что гномы?
— Гномы разве доспехов не куют?
— Больше бабкиных сказок слушай! Гномы — они же мелкие существа. Их оружие и броня — даже тебе не впору будут. Случается иногда, редко весьма, но куют на заказ и для людей. Да только гномы — заруби себе на носу, на всю жизнь вперед запомни — весьма ненадежный народ, очень искусные, однако и очень хитрые существа. Бьется, бьется такой доверчивый, мечом гномьей выделки, а тот — бах! и в решающий миг, посреди сечи, вдруг глиняным станет. Просто вздумалось им так подстроить, не от расчета, из вредности. Или еще какое коварство тишком приколдуют... Бывали случаи, сам свидетель. Гномы — народец озорной, людей недолюбливают, чтобы проверить их поделки на каверзу — иной раз и ста лет мало. Так что уж лучше попроще, людское, да — родное. Но что мастера непревзойденные — отрицать не буду, так оно и есть. Уж если они что на совесть сделали — цены тому нет.
— Но мечи они куют? Не только себе, а людям?
— Я же сказал — все куют. И драгоценные камни гранят, и замки строят. Но — народ ненадежный. Ты к чему про мечи спросил? Если насчет моих — то нет, все они человеческой работы, хотя и неплохи.
— А... — Лин хотел спросить, не знает ли Снег про меч Зиэля, но в последнее мгновение поосторожничал: очень уж не любит Снег обсуждать с Лином все, что хоть чем-нибудь указывает на Зиэля. — А... у маркизов Короны фамильный меч — кто ковал? Гномы?
— Ха! Ты-то откуда про меч сей... Ах, да... догадываюсь. Нет. Я более чем уверен, что не гномы. Гномам подобный уровень не по зубам.
— Гномам не по зубам??? Тогда...
— Я в руках не держал. Даже и вблизи не шибко-то рассмотришь, хотя я видел его в работе... Ну, там, на поле битвы. Мелькает клинок, на месте не стоит, сам понимаешь. Общее мнение таково, что ковал этот меч Ларро, бог войны, а взамен, в уплату, взял с рода маркизов такое — мало никому не кажется.
— А что он с них взял?
— Гм. После расскажу, когда вернусь. Сейчас же помолчи малость, не мели под руку, мне нужно еще одну хитренькую штучку подложить, простенький такой наговорчик, но очень хорошо чужие заклятья от меча отводит, как бы скользом мимо пропускает...
Г Л А В А 8
Снег вернулся на закате второго дня: медленно переступил порог, едва на нем не споткнувшись, осторожно притянул за собою дверь и даже нашел в себе силы на улыбку:
— Вот и я. Что, Гвоздишка, чего нюхаешь?
Первым к нему вскачь подбежал Гвоздик. Хвост его радостно дрожит, но уши торчком и нос угрожающе фыркает... Явно, что-то неприятное унюхал, подозрительное... Но не в самом Снеге, его он даже в локоть исхитрился лизнуть, а в том, что успело налипнуть на оружие и одежду святого старца за время его отсутствия. Глядя на Снега, второпях можно было бы подумать, что он крепко выпивши, но отшельник пьет редко и помалу, и никогда допьяна. Тогда почему он так долго держится за дверной косяк, не хочет отпускать? Лин, вслед за Гвоздиком, готов визжать и прыгать от счастья, ведь Снег вернулся из опасного похода, живым и здоровым... да нельзя: мужчине, воину никак не годится вести себя несдержанно, подобно щенку или слабой женщине, чтобы все чувства наружу торчали. Несколько мгновений он заставил себя сидеть где сидел, на лавке возле очага, и — уже можно — вслед за Мотоной бросился встречать. Мотона принимает мешок и шапку, Лин — пояс и оружие. А Мотона, разумеется, не молчит, Мотона сразу же в крик:
— Батюшки мои! Ах, вы, боги мои ясные, да с богинями усердными! Да кто же тебя, сердечного, так измочалил-то всего! Ведь говорила же, остынь, не лезь на рожон!.. А кровищи-то, а грязи!.. Вода для тебя уже нагрета и налита, идем скорее, идем... Вот старый, все ему неймется задорным ходить, норов показывать...
— Цыц. Что, и впрямь вода горячая уже?
— Да. Лин с этим обормотом еще когда почуяли, что ты неподалеку! Идем скорее, а то ведь вся изревусь...
— Погоди... разденусь только... — Снег тяжело опустился на подставленный табурет и двумя пинками в воздух стряхнул с себя сапоги. — Ребра мои, ребра...
Лин справа, Мотона слева — потащили через голову кольчугу... Ого! Здесь уже и не кольчуга, а... Если могут быть лохмотья стальными, то нынче как раз тот случай и есть: Лин не так уж и много понимает в доспехах, но эти — явно починке не подлежат. И Мотона того же мнения:
— Боги милосердные! Одни ошметки от железа! А синячищи-то под рубашкой! А рубашка-то... Я уж стирать ее не буду, так выброшу!
— Выбрасывай.
— А шлем где?
— В пещерах оставил... Потерял. Зато подшлемник сохранил... чтобы на обратном пути в голову не надуло.
— И кольчугу твою — что с нее толку теперь? Промою, да в кузню отнесу, небось, на подковы пригодятся, на гвозди. Только на части разнять, чтобы не тяжело было разом-то нести. Всё деньги в дом.
— Нет. Просто выброси.
— Дак, а...
— Я сказал. Дай попить молочка... лучше бы скисшего... и пойдем, помоешь меня. Лин, понял насчет кольчуги?
— Да. Закопать?
— Нет, просто сбрось туда... в ручей... под помост, проржавеет дотла за пару лет.
Полгода с хвостиком Лин живет в учениках у отшельника Снега и за это время постиг очень многое, хотя и бесконечно мало в сравнении с учителем. Кольчуга несет на себе слишком большую память, магическую и событийную, чтобы оставлять ее без присмотра: опытный взгляд многое может узнать о бывшем владельце кольчуги, и такое, о чем тот и не собирался бы никому рассказывать... Можно попытаться и порчу нагнать на хозяина вещи, бывали случаи... Правда, Снег не очень-то верит в действенность заклятий "на след", считает, что будь сие возможно — маги, колдуны и волшебники, с помощью следовых заклятий, давно бы под корень истребили друг друга и весь род человеческий... Природа любит играть в равновесие: за каждым живущим в этом мире тысячи и тысячи следов остаются, в виде старых вещей, отпечатков рук и ног, волос, слюней и всякого такого прочего, зато ценность каждого — премалый фук. Глаз покраснеет и зачешется, да, может быть, веред в неудобном месте вскочит — вот и вся порча. И все-таки изучить предполагаемого противника по таким ярким следам, как предмет личного обихода — очень даже можно, а достоверное знание противника — уже половина победы. Поэтому истерзанные останки кольчуги полетели вниз, в ручей возле отхожего места, вернее, в небольшую заводь на краю ручья, где уже покоятся насквозь проржавевшие железяки из бывшей домашней утвари. Снег говорит, что железо воду не засоряет, не портит, и даже полезно почве, которую ручей орошает там, дальше, вниз по течению... Лин не очень понимает, какая там может быть почва, одни камни, но ржавый след-язык от железной свалки хорошо виден локтей на тридцать, потом ручей ныряет на короткое время в пещеру, чтобы далее чистым выскочить наружу и бежать вприпрыжку на встречу с рекой. Иногда Снег спускается вниз, к заводи ручья, утаптывает хрупкие проржавевшие остатки, доламывает их, и всегда следит, чтобы не громоздились они в ручье, не захламляли его... Ручей, стараниями Снега, не замерзает здесь даже зимой, а сейчас весна, уже и льдинок по краям почти не осталось...
Лин примостился на лавке перед очагом, его срочная обязанность — прожарить на вертеле над углями свежедобытого молодого зайца (Лин собственноручно подбил!), чтобы Снег, когда помоется, мог сразу же вкусно поесть горяченького... А потом поспать, сон — великий целитель. Нет, конечно же, Снег и сам себя подлечит, с помощью волшебства и трав, не дожидаясь, пока неспешная природа с этим справится, но лечение будет завтра, а сейчас у него мощи ни на что не достанет, в теле одна усталость, Лин это хорошо чувствует... Лин вместе с Гвоздиком прислушивается изо всех сил: вот Мотона жалостливо подвывает... вот плеск воды... Снег чего-то ей отвечает, но что — не разобрать, одно ду-ду-ду... Но голос мягкий, без гнева и укора... Гвоздик-то слышит все слова до единого, но у него ведь не спросишь — какие они?.. Ладно, успеется узнать, а пока... Лин на цыпочках подбежал к оружию, горкой сваленному прямо на пол у стены, осторожно потащил из ножен один меч... второй... заглянул в чехол, закрывающий секирное рыльце... Ого-го!!! Все клинки и лезвие секиры в здоровенных зазубринах, в заусеницах... Что он там — скалу рубил? Швыряльных ножей — половины из шести не хватает. Да, теперь будет Снегу работы: чистить, править, уваживать, а может, и перековывать, прежде чем боевое оружие переместится из беспорядочной груды на полу туда, где ему и положено висеть, на оружейную стену в огромном оружейном чулане. Хорошо бы Снег опять разрешил помогать, или хотя бы позволил неотлучно смотреть, как с оружием обращаются, как все правильно делать... Откуда гарь... Ой-ййй! Лин стремглав к очагу: один бок у зайца начал обугливаться, вместо того чтобы покрыться буровато-желтой корочкой... Конечно, тут же на черный запах выбежала Мотона, крику теперь будет... Один только Гвоздик доволен оплошностью хозяина: наверняка думает, что Лин ему нарочно удружил с дополнительным ужином.
Два дня и две ночи пролетело. Снег снова жив и здоров, Мотона отпущена домой, дожди зарядили так, что вот-вот окончательно смоют с лесов и полей остатки льда и снега, еды в доме полно... Можно и вопросы задавать.
— ...У горной же хохлатки надобны отнюдь не ботва и стебли, но целебные клубни, в брашно добавляемые, а клубням для целебной силы паки потребны вода и глинистая почва в предгорьях. Разреши спросить?
— Спрашивай.
— А... что там было? На тебя нафы напали, да?
— Какое отношение это имеет к нашим травам? Да, и нафы были, не без этого... Тут такое дело... Я оказался прав, и сама богиня Умана рыло высунула, удостоила простого смертного великой чести... вкусить дерзновенной вые от десницы ея...
— И ты ее победил???
— Ха! Победишь ее, пожалуй... Вернее будет сказать: сам едва ноги унес. До сих пор все ребра болят, глубокий вдох не сделать. Уж я колдовал на ходу, на обратном пути, лечился, иначе бы... Правильно говорят: старость — не радость.
— Вот гадина! Как я ее ненавижу! И нафов ненавижу. А пуще — ее саму! Если бы не она...
— Цыц... цыц... цыц... молодой господин ненавистник. Все сущее в природе необходимо ей, и полезно, иначе бы не было сего. То же и люди, которые суть — часть природы, научились извлекать для себя пользу, либо выгоду, из вещей и явлений, составляющих вселенную.
— Как это — явлений?
— Солнце — дает нам свет и тепло, которое мы используем для обогрева, для выращивания плодов домашних, для просушки белья, просто, чтобы зреть и улыбаться небу и солнышку. Но солнце, в силу возраста его, удаленности, размеров и значимости — уже не предмет, но явление природное.
— Да? А холод? Об него не обогреешься. И он явление?
— Хлад тоже приносит пользу. И он как раз совсем не предмет. Он — явление, которое содержится в предметах. Вспомни, что мы с тобой делали за пяток дней до нападения щуры?
— Э-э... а, понял! Лед для погреба заготавливали, сиречь — холод на лето копили! Лед — предмет, холод — явление.
— Вот именно. Так же и в ином, во всем остальном.
Снег улыбчив и добр, попускающая улыбка почти всегда при нем, во время учебных разговоров, и Лин вовсю этим пользуется, не боится спорить.
— Да? Любопытно знать, какая польза от нафов и Уманы? По-моему — так никакой нет, один вред. Я бы их всех...
— Ишь, как тебя распирает безмыслие. Ты не прав, мальчик Лин. Предположим, что и я не люблю богиню Уману, с ее людоедскими лягушками, более того, считаю, что не все еще сказано между нами, не все сделано для полной ясности отношений... Однако... Нафы встроены в людской обычай, и там, где люди зависимы от подземных источников пресной воды, нафы — необходимые помощники; люди приносят им жертвы, те же — обеспечивают сохранность и пополнение вод. Понял? Худо ли, хорошо ли — а по-соседски живут, многие столетия. Тебя чуть не съели, других время от времени едят, такова жизнь.
