Так, через смех, и снялось напряжение. Никто в наглых диверсантов стрелять не собирался, даже немец, оказавшийся, несмотря на возраст, ни много, ни мало, а целым гауптманом, сиречь капитаном. А все почему? Да потому, что на этот раз Павел оказался прав.

Гауптман Хервиг Мюллер действительно не был идейным нацистом. Более того, он, несмотря на фамилию, вообще не был ни нацистом, ни тем более родственником шефа гестапо. Самый обычный офицер, которого подняли из низов храбрость и чуточку удачи — таких много в любой армии, особенно армии победоносной. А вермахт, до того, как завяз в России, и был победоносным, нельзя это не признать.

В принципе, у него все складывалось на редкость удачно. Вначале Чехословакия, от которой откусили немалый кусок — основные промышленные районы. Кстати, в Чехословакии немецкие войска активно сотрудничали с польскими — те не упустили момента и откусили свой кусок. Потом и сама Польша — там пришлось немного повоевать. Поляки были неплохими солдатами и дрались отчаянно, вот только офицеры у них были, мягко говоря, не очень. Точнее, до батальонного уровня они были вполне приличными, не блеск, разумеется, но в пределах своих полномочий компетентными, а вот дальше... Дальше было не смешно, а, скорее, печально. Большинство старших польских офицеров и подавляющую часть генералитета, по мнению Хервига, стоило бы расстрелять на месте за несоответствие занимаемым должностям и трусость. Ну а с таким командованием польская армия была обречена. Кстати, именно во время той войны Хервиг Мюллер начал продвигаться по службе, выслужив чин обер-лейтенанта.

Французская кампания, которая была пускай и не легкой прогулкой, то чем-то эту самую прогулку напоминающим. Хервиг, помнивший рассказы отца, воевавшего в прошлую войну и чудом выжившего в бойне при Вердене, и ожидавший чего-то подобного, был удивлен той легкостью, с которой германская военная машина раскатала галлов в тонкий блин. Впрочем, путем несложных размышлений он пришел к выводу, что у французов лучших солдат выбили как раз в прошлую войну. Как и многих военных его привел в недоумение приказ фюрера остановиться под Дюнкерком, однако, в отличие от большинства сослуживцев, Хервиг этот приказ проанализировал и одобрил. Ведь немецкие войска, уверенно наступавшие по суше, вздумай они приблизиться к морю неизбежно попали бы под огонь корабельной артиллерии. Нет, доблестные люфтваффе, конечно, нанесли бы удар по британским кораблям, но при любых раскладах потери могли возрасти многократно, поэтому с точки зрения сохранения жизней своих солдат решение честно отвоевавшего всю прошлую войну фюрера было вполне оправданным.

На память о Франции Хервигу остались железный крест и маленький, чуть заметный шрам над бровью — крупнокалиберный французский снаряд разбросал на десятки метров каменное крошево, и осколком известняка обер-лейтенанту едва не выбило глаз. Но ведь не выбило же, а значит, все было в порядке. На фоне всего этого грядущие перспективы виделись молодому немцу исключительно в радужных тонах.

Увы, эта уверенность в победе, непобедимости германской армии и гении фюрера дала трещину с первых же минут войны на восточном фронте. Хервиг впервые в жизни почувствовал, что германская армия столкнулась с равным противником. Может быть, чуть хуже обученным и вооруженным, но зато, в отличие от французов, готовым воевать до конца, а в отличие от поляков еще и имеющим неплохой командный состав, способный учиться на собственных ошибках и давать сдачи. За первые три месяца войны Хервиг сменил три танка — а ведь всю Францию он прошел на своей "тройке" насквозь. В небе кипели воздушные бои, и хваленые асы Геринга с трудом переламывали ситуацию в свою пользу. А еще Хервиг видел, как растянулись германские коммуникации, и понимал, чем это грозит. Когда же осенью, под Ельней, германская армия остановилась, а затем и пусть немного, но откатилась назад, он понял — война затянется надолго, с налету взять Москву не получится, и германской армии скоро предстоит знакомство со знаменитыми русскими морозами.

Там же, под Ельней, он получил ранение в руку и чин гауптмана. И там же закончилась карьера лихого танкиста — ранение было вроде и не слишком опасным, но подвижность левой руке врачи окончательно вернуть не смогли. Со строевой частью пришлось распрощаться.

Однако в армии много других мест, на которых может пригодиться опытный и грамотный офицер, пусть он хоть трижды инвалид. Нашлось место и для бывшего танкиста — Германия захватила огромные пространства, на которых надо было наладить управление. Хервига послали в Белоруссию, которая на глазах становилась одним из самых кровавых мест. Тем не менее, порядок там надо было навести — эта земля уже занимала свое место в долгосрочных планах немецких экономистов. При этом надо было учитывать и то, что местные жители, народ мужественный, решительный и с тяжелым характером, вовсе не жаждали иметь у себя на шее немцев. Партизанское движение росло, как на дрожжах, и недалек был тот день, когда оно превратится в самую настоящую проблему.

Вот и угодил свежеиспеченный гауптман в этот котел, но, вместо того, чтобы свариться и пополнить своим именем надписи на длинной веренице могильных крестов, отмечающих путь немецкой армии, неожиданно для всех, и для себя в том числе, вписался в новую жизнь. Сам выходец из провинции, он так и не понял, почему одни люди стоят выше других по национальному признаку. Нет, когда били евреев, он все прекрасно понимал — ведь именно евреи когда-то были во главе революции, помешавшей Германии если не победить в Великой войне, то хотя бы выйти из нее с минимальными потерями. Все же Хервиг был профессиональным военным и понимал, что победить тогда было уже нереально, однако свести партию вничью шанс еще был. Ведь для победы нужны деньги, деньги и еще раз деньги, а экономика обеих противоборствующих сторон держалась уже тогда на честном слове. Ну или, если не вничью, то хотя бы без тех унизительных и грабительских репараций, которые и привели, по сути, к власти нацистов. Он хорошо помнил время, когда им было попросту нечего есть, и отец, сильный и работящий мужчина, приходя домой, мог лишь сесть, и, опустив голову, рассматривать свои огромные, как лопаты руки. Руки, которыми он не мог прокормить семью. Может быть, именно это и свело его в могилу раньше срока. И его, и мать.

В то же время, по сравнению с другими гражданами разоренной страны, евреи жили очень неплохо. Разумеется, не все евреи были богачами, равно как и не все евреи были революционерами, но детям этого было не объяснить. Выросло целое поколение, ненавидящее евреев, и когда начались погромы, именно они, дети послевоенной Германии, были в первых рядах. Повзрослевший Хервиг Мюллер не испытывал гордости за то, что они творили тогда, но и казнить себя не собирался. Что сделано — то сделано, и виноваты в случившемся были обе стороны.

Понимал он, и когда ликвидировали цыган. Более асоциальный народ, наверное, представить невозможно, в криминале завязаны практически все. К тому же и сам Хервиг цыган не любил — в свое время вступился за женщину, и получил от черноволосого красавца бритвой по ребрам. Шрам так и остался, навевая неприятные воспоминания и не добавляя любви к ближнему. Так что, пусть не все евреи замарались в революции, и не все цыгане завязаны в криминале, но раз начальство сказало, что для наведения порядка их придется ограничить в правах, то немцы будут это делать. Жестоко, но... раз надо — значит, надо. Орднунг.

Но никакой орднунг не мог заставить его понять, почему надо убивать тех же русских, белорусов, украинцев. Нет, в бою — понятно, враг есть враг, но вот когда речь идет о мирных жителях, которые, в общем-то, должны работать на благо рейха... Непонятно. Еще более непонятно, когда под это начинают подводить расовую теорию. Да большая часть тех же русских внешне от немцев неотличима — такие же светловолосые, с такими же европейскими чертами лица. Вон, болгары тоже вроде как славяне, но никто их не отстреливает. Более того, они вроде как бы числятся союзниками. В общем, мозги гауптмана от подобных раздумий начали медленно, но верно плыть, скатываясь ко всевозможным ересям.

В результате, когда он, согласно приказу, прибыл в деревню, в которой должен был устанавливать новый порядок, то поступил совсем не так, как его предшественник, убитый, кстати, партизанами всего неделю назад. Он не стал пытаться наводить здесь новые порядки, а стал просто жить. Местные моментально смекнули, что лучше уж пускай будет офицер, который не пытается командовать и требовать невесть что. Почему бы и нет? И впрямь занимается делом, пускай и бумажным, благо грамотный, да еще прикрывает своих подопечных от начальства. Конечно, приходится платить налог новой власти — ну так что? Тем более что немец, ко всеобщему удивлению, не стал даже пытаться пересчитывать свиней и курей, а просто объяснил, сколько придется сдавать, чтобы не вызвать гнева в высоких инстанциях. Солдат он отправил обратно в гарнизон почти сразу, организовал местную полицию, благо старые винтовки под это дело ему выделили. При этом очень скоро стало ясно, что если партизан родом из этой самой деревни придет домой, жену проведать, то выслеживать его никто не собирается. Лишь бы порядок не нарушал, а так — живи себе. Проверяющих все равно не бывало — деревня расположена далеко от наезженных дорог. В общем, образовался интересный симбиоз, когда друг другу попросту не мешают жить. Вдобавок, герр гауптман довольно быстро нашел себе постоянную пассию и перебрался к ней, что и вовсе примирило его с остальными жителями. Настолько примирило, что когда какие-то пришлые умники решили навести порядок и установить по-новой советскую власть, им было сказано: идите, мол, ребята, куда подальше. При этом местные продемонстрировали и то, что их больше, и то, что вооружены как минимум не хуже. Защитили коменданта, короче.

Вот так и жили. Фактически, партизаны в деревне и базировались, держа в лесу только резервный лагерь — так, на всякий случай. В стороне, конечно, пошаливали, как же без этого, но далеко от деревни и так, чтобы комендант не знал. Гадить там, где живешь — идея плохая, и все это понимали. Словом, не жизнь, а прямо идиллия. Так что когда появились вдруг непонятно откуда двое молодчиков, им было ясно сказано: вы никого не трогаете — и вас не тронут. Ну а не захотите понимать по-хорошему — не обессудьте, отделаем так, что мать родная не узнает.

Все это было объяснено в доступной и вежливой форме, в присутствии все того же немца, который, перестав нервничать, начал объясняться по-русски вполне понятно, хотя и несколько замедленно. Хитрый, умный фриц... Если победят немцы — он в шоколаде. Как же, обеспечил в самом центре партизанского края островок спокойствия и стабильности. Еще и, когда будут раздавать землю, вот эту деревню себе и попросит. Наверняка попросит, и будет здесь "добрым барином", которого крестьяне на руках носить готовы. Ну а победят русские — так ведь он сумел защитить местное население от карателей, и может рассчитывать от этого на бонусы после войны. Вполне ясный и понятный ход мыслей. И деревенские это отлично понимают, но... их такие расклады устраивают. А что? Жить-то все хотят, и лишний шанс никому не мешает — вот и кормят гауптмана чаем с плюшками да оберегают от неприятностей. Серьезно оберегают, даже против вооруженных автоматами и обвешанных незнакомого вида оружием камуфлированных личностей непонятного происхождения выйти не побоялись. Скорее всего, и пришлых партизан отваживают. При этом сами тоже не просто так сидят, а вполне себе партизанят, только не здесь. Вон, и диверсантов из параллельного мира приняли вполне радушно, накормили, кстати, от пуза. То есть, опять же, они и в глазах немцев вроде как лояльные, и перед своими есть за что отчитываться. Что же, это — жизнь, и ничего тут не поделать. Главное, предъявить им никто и ничего не сможет. Хотя, говоря по чести, Александр не мог взять в толк, почему вообще чего-то предъявляли, особенно свои. Не смогли защитить — так в чем оказавшиеся в оккупации виноваты, даже если сидели на попе ровно и фрицам гадостей не делали? Не очень патриотично, конечно, однако так оно и есть — власть, не сумевшая защитить своих граждан, не должна иметь к ним претензий.

Хорошо еще, с транспортом помогли, хотя, как подозревал Александр, больше для того, чтобы поскорее спровадить опасных гостей куда подальше. Правда, обзавестись чем-нибудь колесным не представлялось возможным — ну не было в деревне даже завалящего мотоцикла. Разве что телегу реквизировать, но толку от гужевого транспорта будет немного. А вот лошади в деревне нашлись, причем, на их не слишком опытный взгляд, очень хорошие. Откуда? Да оказалось, еще в сорок первом, при эвакуации конезавода, немецкий самолет удачно отстрелялся по табуну и разогнал его так качественно, что собрать лошадей конюхи так и не сумели. Ну а практичные крестьяне живо наложили лапку на бесхозных непарнокопытных, организовав в лесу, подальше от чужих глаз, большую конюшню.

Вот и пришлось им снова ехать верхом, сопровождаемым юношей, по виду, вполне призывного возраста. Вьюнош тот должен был доставить их к месту назначения, а потом вернуться с лошадьми назад — на других условиях прижимистые селяне помогать транспортом отказались. Хорошо еще, платы не потребовали, хотя, конечно, нашли бы, чем расплатиться — в карманах у напарников лежали довольно увесистые пачки местных оккупационных марок. Ерунда, конечно, не настоящие — их за полчаса напечатали кучу, однако для местных сойдет. Ну да и ладно, все равно на лошади — это тебе не на своих двоих бежать от инфаркта к инсульту.

Кстати, и ехали тоже совсем не туда, куда планировали. Умные головы в той деревне моментально сложили два и два и сообразили, что диверсанты, учинив безобразие, будут быстро-быстро сваливать, и лошадей наверняка не отдадут. А если провожатый начнет протестовать, то ему и по лицу съездить могут. Александр, правда, больше склонялся к мысли о простреленных мягких тканях ноги, но, естественно, промолчал. Вот и прикинули деревенские: откажешь — возьмут сами, попытаешься скрутить — начнется стрельба, а вот если на кого другого стрелки перевести — тут уж, как говорится, возможны варианты.

Ну и перевели, намекнув, что по соседству, километрах всего-то в тридцати, если по прямой, имеется еще одна деревня. Вернее, деревень-то тут хватает, но эта ближе всех. И стоит там немецкий гарнизон аж в десять рыл, причем лютуют — жуть! А главное, у них транспорт есть — и мотоциклы, и грузовик. Причем с той деревни добираться до железки (Вы ведь железку рвать хотите, правда? Откуда знаем? Так вы не первые, кто ее подрывать идет.) куда удобнее. А до самой деревни проводят, конечно, в лесу шоссеек нет, но тропок, которые знают только местные, навалом, да и лошади по ним пройдут без особых проблем. Даже через болото пройдут, там гать старая, заброшенная, но крепкая еще.

Болото, конечно, оказалось забавным бонусом, но напарники, подумав, согласились. По тем же причинам — не хотелось устраивать драку с непредсказуемым итогом, да еще крошить пускай и иномирных, но соотечественников. В результате им живенько подали коней и с видимым облегчением спровадили куда подальше. Ну да, как говорится, Бог им судья, тем более что они и впрямь ничем пришлым диверсантам были не обязаны. Так, любезность оказали да тылы прикрыли. Себе и своему немцу. Плюс досаждающих им фрицев чужими руками покрошить захотели. Одно слово, прагматики.