Ну ленивица ругать подруженьку. Мол, сделай посуду такого же размера, как и все остальное! А та только стоит себе, слушает. Потом и говорит: "Как-то ты выздоровела быстро, соседушка. Чем недужила то?" Так жена и попалась. Ведь что ни скажи — лжа выходит. Увидала сида, как над ней насмеялись, рассерчала. Ленивица — ни жива, ни мертва. Немайн же говорит. "Ладно. Ступай себе домой. Будь по твоему, будет тебе посуда такого же размера, как и все остальное! И докучать мне отныне не смей! Шаг на холм ступишь — косточек не соберешь. Ясно?" И глазами сверкнула так, что ленивица под гору кубарем покатилась...
Бросилась бегом обратно домой. Рада-радешенька, что жива осталась. Но на полпути поуспокоилась. И тем себя за страх утешала, что, пусть за котлом ей теперь снова далеко ходить, зато над сидой-судомойкой вся Ирландия смеяться будет. Вот и к дому подошла, а дома то и нет. Пригорок — тот же, деревья — те же, колодец на месте, поля, мостик — все есть, а дома нет. Закричала. Забегала — да тут и споткнулась: стоит домишко, никуда не делся, только размером стал с пенек лесной. Сида не посуду увеличила, а скукожила и дом, и мужа с детьми. А сама ленивица осталась и без посуды, и без дома, и без припасов. Да, в общем-то, и без мужа. Уж как она до следующей ярмарки перебивалась — никто не знает. А только на ярмарках Коннахта да Мунстера на домик с карликами лет тридцать смотреть можно было. И им, и жене их и матери на прокорм хватало, да и трудиться особо не приходилось. Вот только смеялся народ совсем не над сидой...
Тут хмыкнул один из камбрийцев.
Громко и насмешливо.
— Сказка хороша, да не к месту рассказана. Если б Немайн уменьшила самих саксов, а не их число — вышло б по-твоему, что скукожила. А так — не получается. И вообще, у вас, в Ирландии, она была помоложе, понасмешливей, да, поди, и не такой искусной. А что она на самом деле утворила, это вы из моей байки поймете. История-то свежая, хоть я и не застал тех, кто все видел своими глазами, но деду своему доверять привык. Да и на кладбище ходил. На новое, христианское. Камни смотрел, проверял. Все верно.
— Что-то невеселый у тебя рассказ выходит, — упрекнули его, — начал и то с могилок.
— А Неметона и была невеселая, — отвечал тот, — сейчас вот, вроде, приободрилась. И то хорошо. Не везет ей, видите ли. Уже и в ирландской-то басенке, заметьте, одна живет, да к первой встречной дуре благоволит — просто ради того, чтоб раз в полгода было с кем словом перекинуться. Ну, на западе привыкли все, что она веселушка да проказница. Так и понимали: кашляет — смеется, плачет — притворяется. Того не понимали, что покровительнице рек жить в холме, да к воде не выбираться — пытка. А прочие сиды ее договор с людьми исполнять принуждали. Опять же, внучатая племянница жениха отбила. Ну, она в Британию с матерью и подалась. А толку? Мать пристроилась в королевы, детей начала рожать от местного короля. А Немайн сиди, ройся в книгах, как моль! Опять ушла, присмотрела себе местечко — как раз на Туи, нравится ей у нас — воду привела к порядку. Болота тогда совсем ушли, зато луга да поля родили, как в сказке. Тут ей Мерлин повстречался. Неметона его полюбила, а тот любил только ее секреты. Настолько, что и бабой сделать забыл. Ну какая такое перенесет? Чем закончилось — это уже все слышали. И старинное, и свеженькое, из первых уст. А сида совсем пригорюнилась. Реку илом стало заносить, болота наступили...
Потому как сида дело не делает, сидит в камышах, как цапля, в воду смотрится. Все пытается понять: чего в ней не хватает? Там себе парня и насмотрела — не ангела, не колдуна с демонской кровью — обычного охотника, что бил уток из лука. Вылезла, заговорила... Тот — ни жив, ни мертв: узнал, конечно. Простая фэйри по болоту, аки посуху, ходить не сможет. А потому — мямлит, мычит что-то...
— И не влюбился? Это ж сида!
— А ты влюбился? Ты ж ее видал. И как? То-то. Опять же, Медб не свела с ума своих подданных, да и Бригита среди людей прижилась. Похоже, как раз великие сиды и не умеют в себя влюблять. Иначе и тому же Манавидану не приходилось бы притворяться чужим мужем. Так что — посидели они на кочке, как брат с сестрой, ну да она и этому рада была, просила еще приплывать. Тот — обещал, лишь бы вырваться. А слово нужно держать. Правда, охота у него пошла — заглядение. Еще бы: вода по слову Неметоны уток за лапки хватала, да со всей округи и стаскивала. Стрелять, правда, приходилось — уж больно сиде нравилось, как ее парень уток бьет влет. Наоборот, запускала их сложненько, чтоб мастерство показал. Но мазал он редко. А дичь у него была всегда.
Стал парень завидным женихом — с такой добычей, да и собой недурен. И девушки старались ему глянуться. Одна таки глянулась. А сиду, что ждала в заводях, он тогда уже как товарища по охоте понимал. И только, значит, собрался будущим своим счастьем похвалиться хотел, как этот дружок и говорит: "А мы с тобой уже почти год знаемся. Нехорошо как-то, да и скучно! Давай-ка, женись на мне!"
А у охотника любовь! Сказать — боязно. И даже не оттого, что Немайн великая сида. Просто — не посмел отказать в глаза. А тот, кто его за это осудит, верно, не имеет понятия ни о любви, ни о дружбе, ни о совести. Другое дело, что побоялся родителям да старшим клана рассказать, но и тут парня понять можно: как услышали бы, что есть возможность с великой сидой породниться, вряд ли устояли б. Оно и правильно — только вы попробуйте поперек страсти стать! Но был один человек, кому он правду рассказал. Ну да, той девице, что завладела сердцем. Не сказал только, что виды на него имеет великая сида. Пугать не хотел. Та ж его цап за руку — и к родителям. Сперва к своим, а там, всей родней — и к его. Мол, решайте, кто вам милей, соседи старые иль нечисть болотная. Ну и поросенка с собой прихватили, по поводу.
Ну, тех "нечисть болотная" как раз заинтересовала, и весьма. Невесту-соседку они знали хорошо и где-то даже любили. Но известная вещь и цену имеет привычную. Тут же назревало непонятное да интересное. Озерные, например, вполне неплохи, девки как девки, мужей любят, приданое — на загляденье. Колотушек, правда, не выносят. Но и это не беда — жених-то телок телком. Знай, мычит под нос — на вопросы в лоб-то. Растерялся, да. Тут отец его и приговорил: "Иди завтра на речку, да веди сюда зазнобу камышовую. Посмотрим на нее. На что похожа, чего умеет, какое приданое. Тогда и решим."
Делать нечего — пришлось идти. Сида как услышала, обрадовалась, засобиралась: пояс поправила да тростинку изо рта сплюнула. Воительница! Такая и пришла: подол до бедер мокрый, на боку нож, в руках острога да три рыбы — потому как она рыбачила как раз, а что ей рыбалка — вода сама рыбин подтаскивает, всех дел — заколоть, чтоб не бились. Рыбы же были — сомы вековые, каждый длиной в Неметонин рост. Но она их за хвосты, да через плечо — и потащила. Так и явилась. "Вот, говорит, мой подарочек!"
Стали ее спрашивать-расспрашивать: чего в семью принести может. Выяснилось — все у чудушка камышового для жизни семейной припасено по обычаю. И котел есть большой, и жаровня для круглого очага, и вся посуда. Причем бронзовое все, или медное, или хоть глиняное. А у соседки, пусть с приданым тоже порядок, да тарелки деревянные, а вилки двузубой для трапезы героев и вовсе нет! Вышло, что нечисть речная побогаче будет.
Стала невеста соседская считать скатерти с простынями, да платья с рубашками. А невеста камышовая — нож показала из доброго железа, да острогу. Да повинилась, что булаву, пращу и копье с собой не взяла. Опять вышло по ее: скатертями, случись что, сыт не будешь. Рыбалка же, охота и война хотя и неверный, но хлеб.
Неметона уж поняла, что двух невест заставили за жениха биться. Противно ей стало. "Почему, — спрашивает, — самого жениха не спросили?" "Спросили, — отвечают родители, — Еще как! И учли. Так что хочешь замуж по родительскому благословению — старайся, не хочешь — топай в осоку, никто не держит. А сроку спору вашему — от Белтейна до Самайна".
И стали невесты спорить. А родители и рады — всю работу на девиц перевалили. Но если соседская могла скот пасти да лошадей обиходить, то камышовая встала за борону. И так поле подняла, что все диву давались. Соседская взялась шить да вышивать — камышовая принялась лепить горшки. И вышло лучше городских! Соседская жать — камышовая косить! Соседская стирать — камышовая притирать жернова. Соседская прясть — камышовая ткать. И все, что ни делает соседская — хорошо, а все, что камышовая — лучше не бывает. Даже матушка соседской повздыхай, да скажи: мол, будь камышовая парнем — цены б не было. Зато и приметила кой-чего. И дочери нашептала.
И вот на Самайн, как уже принялись за обильную трапезу, и полуневест к делу приставили — соседскую перемены носить, камышовую — пиво разливать, соседская невеста и скажи: мол, работа дело доброе, но не будет хорошей женой та, что веселья не знает. Что не поет — ни за трудом, ни в праздник! И песенку запела. И все взялись подпевать, и парень, что ее любил, тоже. "Ну, я повеселить людей тоже могу", — отвечала Неметона, и стала истории рассказывать, да такие, что все со смеху покатывались, а парень, которого она любила, сполз под стол.
Тут соседская и скажи: "А я могу песню с шуткой совместить". И снова взялась петь. Вот только обычно на Самайн такое не поют. Песенку-то монашек какой-то сочинил, чтоб народ от старых богов вернее отвадить. И все-то они там были глупы да потешны. И глупые люди слушали, и чуть не лопались от хохота, и не замечали, что маленькая камышовая дрожит вся, что кулачки сжала, что губу клычком разорвала. Вот уж и про нее хулу поют — а жених знай смеется. И пивом смех запивает.
Повернулась Неметона к дверям. Решила уйти тихонько. Тут бы соседской и замолчать — да победу свою та почуяла, решила погромче спеть, камышовой на дорожку. Как раз куплет про Дон попался. Вот тут-то и развернулась камышовая — подбородок в крови — губу прокусила, рука на ноже. Запела.
А потом вышла. Навсегда.
— А где уполовинивание-то? — удивился кто-то из ирландцев, — Про песни мы и сами знаем!
— Потом было уполовинивание, — пояснил рассказчик, — позже. Соседская-то невеста как стояла, так и померла. А парень, из-за которого весь сыр-бор случился, через неделю повесился. Похоронили их рядышком — только ее внутри церковной ограды, а его сразу на другой стороне. Многие хотели жилище Неметоны отыскать, поквитаться за жизнь родни да за испуг, но дальше разговоров дело не пошло. Потому как вдруг забыли, чьего рода и клана были охотник и соседская невеста. Причем от нее хоть камень остался с именем, да кой-кто помнил, как ее на улице видел, или у колодца. Ну и история эта. А от охотника — ничего. Даже холмик могильный исчез, как не было. Не рождался, мол такой... И все. Вот я и думаю — может, иные из саксов тоже — просто не родились?
Тут и припомнились объяснения кэдмановской ведьмы про подземный ход: и стало так, что ход был всегда. Захотела сида сейчас — его римляне прорыли. Двести лет назад. Теперь выходило — то ли к Хвикке приплыло поменьше ладей, то ли детей в прошлые годы уродилось поменьше, то ли думнонийцы побольше уэссексцев положили. Оттого, что на минувшей неделе Неметона сказала: да станет саксов меньше! И еще пела у себя в холме. Бывшем Гвиновом. Колдовское место! Все знают — сила сидов, она связана со временем. Но раз церковь ничего дурного в этой силе не нашла — оставалось радоваться, что Немайн есть на свете!
Так что настроение с каждым днем росло. А если у кого и портилось, такому живо напоминали: Неметона собирается принять участие в битве. Сама. Несмотря на то, что уже сделала для победы вполне достаточно. Не ее это дело, мечом махать. Но — хитрая она. И потому даже как простой советник при короле — полезна. Опять же, если дело обернется вовсе плохо, может и песенку спеть!
Дошло до того, что к королю начали заглядывать доброжелатели — как из родни, так и из ближней дружины. С намеками. От которых король хмурился. Но терпел. Потому как напрямую ляпнуть:
— Да бросай ты сохнуть по своей гордячке, женись на сиде! — осмелился только Рис. Любимый из братьев. Как раз прискакавший согласовать сдерживание. Саксы подходили к развилке трех римских дорог, каждая из которых вела к Кер-Мирддину. Пора было решить — на какой встречать. А для того — показать, что на ней главные силы. Саксы не могли не ухватиться за предложенную битву — в тылу у них приходил в себя Гвент. Так что была нужна демонстрация. Торжественное выступление к границам королевства по той дороге, на которой окажется облюбованная для боя позиция.
Обсудили. Выбрали самую южную, прибрежную. За стоящий на самой границе римский земляной форт. Всегда приятно зацепиться за укрепление. А потом Рис ляпнул про женитьбу, и немедленно был ухвачен за грудки. Увидал вместо родного лица зверообразную маску. Но Гулидиен посмотрел брату в глаза — и бешенство потухло. Сердиться на брата король просто не умел. Особенно когда он смотрит так вот честно: мол, за тебя умру, а говорю, что думаю. Как достойно рыцаря.
— Вот я б тебя стал уговаривать с женой развестись, — буркнул король, плюхаясь в складное кресло: без спинки, только две крестовины, между кусок полотна. Удобная в походе вещь, — мол, фермерская дочка... Ты бы что сказал?
— Что это невозможно, — спокойно парировал Рис, — мы венчаны, значит, мы теперь один человек. До смерти, и в смерти, и в жизни вечной.
— А если б я тебе предложил с ней расстаться до свадьбы?
— Так предлагал! Но я с тобой не согласился.
— Вот и я с тобой не соглашусь. Тем более, что та же Немайн нам уже напророчила счастье. Если с войны вернемся.
— Это как?
— А вот так. Сказала — если Кейндрих бросится отбивать меня у нее, значит, любит. Сам знаешь, отбить возлюбленного у сиды обычная женщина не может. Епископы не всегда справляются! И уж коли бросится творить невозможное... Кстати, сэр Кэррадок-то прав!
— Ты о чем?
— Да все о том же, братец. Об ушастой нашей. Когда это хворое дитятко мне на шею повесилось, я чуть не рухнул. Весит она, будто ростом с меня. Истинным ростом. Просто ей нравится быть такой, как сейчас. Или удобно. Вон, один рыцарь влюбился — хлопот выше кончиков ушей. А если б вся дружина? Кстати, все удивляются, что твоя в поход не увязалась. Несмотря на все хлопоты дома.
— Она очень кстати забеременела, — сообщил Рис, король немедленно заговорщически подмигнул, — так что придется ей остаться, и не дома, а в Кер-Мирддине. Я право, думал и про Кер-Сиди, но сида своего маленького в столицу привезла. Значит, там крепость еще слабая. Опять же, к южному тракту ближе. А значит, случись что, враги туда раньше доберутся.
— Но броню напялить заставила!
— Само собой. Я ее, впрочем, во вьюк перекинул. Не сразу, а как из моих владений выехали. Не то, сам понимаешь, найдутся звонари. Но не мог же я, в самом деле, идти в бой в защитном вооружении! Во-первых, дурной пример. Во-вторых, лошадь устает. В-третьих, устаю я!
И замолчал, ожидая, что брат рассмеется. Тот молчал. Подпер подбородок тыльной стороной кисти, и смотрел сурово. Так, что Рису, легко выдержавшему недавнюю ярость, стало немного не по себе. И даже понятно, почему главным над дружной компанией своих детей Ноуи Старый оставил именно Гулидиена. Не только потому, что старший. Ох, не только...
