Хармон заговорил как можно холоднее:
— Как тебя зовут, коротышка?
— Положим, Мо.
— Да будет тебе известно, Мо, что твой хозяин, Второй из Пяти, сделал мне предложение о покупке небесного корабля. Я готов принять это предложение, но имею одно встречное условие, о котором Рико, наверное, уже рассказал тебе. А если надеешься меня запугать, то учти: корабль спрятан в надежном месте. Если со мной что-нибудь случится, Второй из Пяти никогда его не получит, а отвечать за это будешь ты.
Пока Хармон говорил, лица слушателей заметно изменились. Рико выразил отчаяние, парень в шляпе — интерес, а слащавый Мо — насмешку.
— Ты думаешь, мы служим Второму из Пяти? — спросил широкополый.
— А ты думаешь, что имеешь право говорить?! — рявкнул на шляпу Мо. — Я здесь говорю, дружок!
— Вот и скажи, что ответит Второй на мое условие, — нажал Хармон, ободренный разладом среди противников.
— Что же он ответит?.. — Мо шутливо потер подбородок. — Вот загадка. Может, скажет "да", а может, "нет". А может: "Отлично, мне нравится, давайте два раза!" Только знаешь, дружок: срать мне на Второго из Пяти. Так сказала бы моя госпожа — леди Магда Лабелин.
Хармон чуть не выпал из кресла. Душа ушла в пятки, к горлу подкатила тошнота.
— Вы... Лабелины?
— Ага, — усмехнулся Мо. — Скажи, как ты рад.
Хармон оцепенел, будто мышь перед удавом. Прилип к Мо немигающим взглядом, боясь выронить хоть звук.
— Ты сильно задолжал Великому Дому Лабелин, — сообщил Мо. — А все долги нужно возвращать, верно?
Двое головорезов вернулись в холл:
— Дом пуст. Нет никого.
— Все равно будьте настороже, — приказал Мо. — Итак, Хармон-торговец, вот что сейчас произойдет. Ты станешь упираться, спорить, жалобить, а может, даже угрожать. Мы сломаем тебе несколько пальцев, выбьем глаз, отрежем ухо — и ты сдашься. Но привезти тебя в Лаэм в таком виде будет слегка не с руки. Потому, дружок, давай пойдем коротким путем. Ты просто скажешь: "Ага" — и дашь мне все, что нужно. Ага?
Хармон хотел сказать, но не смог. От ужаса ему свело челюсти, перехватило дыхание. Все его оставшиеся силы уходили на то, чтобы втягивать воздух.
— Нет?.. — удивился Мо. — Осмысли-ка еще раз. Когда мы все из тебя выбьем, ты станешь котлетой, мясным фаршем. Хочешь остаться человеком? Скажи: "Ага".
Хармон издал хрип, никак не похожий на согласие. Но большего он не мог. Попытался кивнуть — каменная шея не согнулась. Пошевелить руками — те будто приросли к подлокотникам.
— Считаешь себя крепким орешком? — хмыкнул Мо. — Или думаешь, мы с тобой шутим? Ну, я покажу, какое у нас чувство юмора.
Мо глянул на своих головорезов, один из них спросил:
— Содрать с него шкуру?
— Нет, Восемь, начнем с другой процедуры. Я думаю, будет хорошо совместить две пользы в одном действии. Одного проверим, другого напугаем.
Мо повернулся к худому парню в шляпе, и тот сказал с легкою усмешкой:
— Спасибо, друг Мо, что уделил мне внимание. Раз уж ты смотришь на меня, то не ответишь ли: зачем я здесь?
— Ты работаешь на меня, — раздельно произнес Мо.
— Это я и делал в Лаэме, дружище. Не дожидаясь оплаты, уже начал наметки по твоей второй задаче, чтобы, когда уплатишь, все сразу было на мази. Но ты притащил меня в Мелисон, а что я здесь забыл? Одного толстяка ты и сам одолеешь.
Слащавый Мо смерил парня в шляпе долгим пристальным взглядом.
— Хочу, чтобы ты доказал серьезность намерений. Хочу знать, что никакие моральные штучки тебя не остановят. Убей Ванессу-Лилит.
Рико с женой и дети — все разом завыли сквозь кляпы. Шляпа совершенно спокойно приблизился к Ванессе, погладил ее щеку.
— Сто эфесов, друг Мо.
— Какого черта?!
— Белокровная дворянка — дорогая дичь. Я тебе еще скинул по-братски, с другого бы взял сто пятьдесят.
— Тогда зарежь ребенка. Любого.
Рико захлебнулся воем: "Ыыыыыы!"
— Ребенок дворянки — тоже дворянин. Сто золотых, парень.
— Да чтоб тебя солнце спалило! Ты асассин или нет?!
Шляпа огляделся, поправил шляпу.
— Задешево могу кончить торгаша. Он богатый, но безродный. Сорок золотых.
И даже тогда Хармон не смог выдавить ни звука, лишь глаза его полезли из орбит.
Мо процедил:
— Торгаш нужен моей госпоже, его не трожь. Убей мальца.
— Сотня, — повторил шляпа.
— Не надо детей, — прогнусавил один здоровяк. Лицо было такое, будто его мутило.
— Да что за карусель! — рявкнул другой головорез. — Дай десятку, Мо, и я всех их кончу!
— Не тебя проверяю, тупица. Родриго, сучий сын, покажи, наконец, кто ты есть!
— Заплати.
Бакли ткнул в архитектора счастья:
— Сколько этот стоит?
— Двадцать.
— Дам десять.
— Пятнадцать.
— Идет!
Нечто блестящее выпало в руку Родриго, и тот сделал один быстрый взмах. Шея Онорико-Мейсора распахнулась раной, он зашатался и рухнул, заливая кровью пол.
Детский рев, задушенный кляпом вой Ванессы, предсмертный хрип, тошнотворный запах крови. Все вместе обрушилось на нервы Хармона Паулы — и, наконец, смело его оцепенение.
— Нет! — закричал торговец.
— Хармон Паула, — вопросил Мо, — оценил ли ты серьезность моих намерений?
— Да, я все понял, я отдам! Не убивайте больше!
— И что же ты отдашь? — уточнил Мо.
— Ну, эту... ее...
— Ха-ха. Нет, дружок, эта мне ни к чему. Мы здесь совсем не за этой. Мы пришли ради денег.
Хармон разинул рот.
— Ради денег?..
— Ты удивлен? У тебя их много, а нам нужны. Потому ты заплатишь тысячу пятьсот эфесов моему другу Родриго, а остальные отдашь мне. Имеешь возражения?
— Нет... — выдавил Хармон.
— Он заплатит? — переспросил широкополый Родриго.
— Не я же, — осклабился Мо. — Виноват, тысячу пятьсот пятнадцать.
Северная птица — 1
5 мая 1775г. от Сошествия
Уэймар
Как найти себя?
Праматери завещали: "Свое место в мире прими с достоинством". Где отыскать то место, которое сможет зваться твоим?
Уэймар укрыт извечным туманом. Серая морось стоит в воздухе, пропитывает одежду, пыльной росою усыпает волосы. Неверно, что в тумане мир кажется призрачным. Напротив: вездесущая влага придает краскам сочности, звукам — четкости, фигурам — жизни. Лоснящиеся бока лошадей, сутулые плечи всадников под мокрыми плащами, обвислые шляпы прохожих, стены в побегах плюща, укрытых росистыми каплями, зеркальные булыжники мостовой и высекаемый из них звон подков, стук набоек, шарканье подошв... Все жизненно до оскомины, накрепко вшито в ткань мироздания, вплетено в полотно этого мига — не вырвешь, не сотрешь. А вот ты — наполовину иллюзорна. В этом легко убедиться: просто отъедь на десяток шагов — и все померкнет, подернется дымкой тумана. Жизнь продлится, как шла, но тебя в ней уже не будет. Ты — гостья. И в тумане, и в жизни.
Леди Иона София Джессика въезжает в мужнин замок. Ныряет в разверстую пасть ворот, выныривает во двор, оставив за спиною глыбу надвратной башни. Замок напитан жизнью. Звенят кольчугами стражники, вскидываясь в салюте. Гомонят слуги — разгружают подводу: один хекает, бросая сверху мешки, другие растаскивают по каморам, горбясь под грузом. Сир кастелян с балкона сыплет указания, и пара адъютантов порывается бежать-исполнять, а он все мечет новые и новые приказы, и ясно, что первые уже забыты. Пара белошвеек пересекали двор и замерли в реверансе, но головки вертятся, а глазища поблескивают вслед каждому проезжающему кайру. В конюшне ржут и всхрапывают лошади, взбудораженные вновь прибывшим табуном. Гробовщик распоряжается над телегою, в которой, завернутый в саван, мокнет унылый покойник. Тоскливая неподвижность мертвеца, его вопиющее неучастие в общем движении лишь подчеркивает то, насколько живы все остальные. Замок и все его обитатели — весомая, несомненная часть бытия. О себе леди Иона не скажет этого.
С мучительною тщетой она ищет себе определения. Кто я? Какое место занимаю? Я — хозяйка этого замка? Звучит насмешкою. Я — леди Ориджин? Больше нет, мое место — не там, где нетопыри на флагах. Я — графиня Шейланд?..
Кайры спешиваются, развертываются двойным кольцом, подняв щиты — на случай внезапной атаки со стен. Конечно, они не ждут засады, но многолетняя выучка управляет ими. Кайрам легче выполнить заученный маневр, чем воздержаться от него. Они — воины, они — носящие оружие. А я кто? Они служат мне и подтвердят это хоть среди ночи, хоть пьяные в дым. Кому служу я? Неужели — себе? Боги, до чего это мелко!
Леди Иона спрыгивает наземь, отказавшись от помощи. Идет к донжону, поднимается на крыльцо, в глубине души надеясь: пускай Виттор меня не встретит. Я вцеплюсь в эту обиду, как в путеводную нить, раскручу ее, приведу себя к ясности. Скажу себе: я ждала, что муж встретит, обнимет, приласкает, согреет; он не сделал, но я ждала, я — жена, жаждущая ласки. Однако граф Виттор Кейлин Агна выходит на крыльцо и раскрывает объятия навстречу супруге, и ее надежды тают. Правда в том, что она не ждет тепла от мужа. Не знает, что делать с этим теплом: ни принять, ни отвергнуть.
Граф Виттор начинает говорить:
— Душенька, как же я рад тебе! Прости, что так вышло: старого ключника Бейли угораздило помереть ровнехонько сегодня, да еще и не в замке, а в городе. Вот его и привезли сюда точно к твоему прибытию — нет, каков подарочек! Уж мог бы повременить, отложить кончину на денек.
Он шутит, — делает вывод леди Иона. Объятия мужа становятся до зуда неприятны, хочется вывернуться скорее. Она одергивает себя: я несправедлива, Эрвин тоже мог так сострить, я и сама могла, среди Ориджинов шутки о смерти всегда в ходу. Но не тогда, когда покойник во плоти лежит рядом. И не когда душу грызет другое, едкое. Но муж не знает, что меня грызет. Но должен бы — ведь он все затеял, еще и скрыл от нас! Но скрытность — не всегда проступок; возможно, он берег меня, щадил мои же чувства... Она путается в чаще противопоставлений, безнадежно теряется, восклицает:
— Нет!
И глупо — сама себе противна — тоже сводит на фарс:
— Нет, никак нельзя умереть в иной день, если назначен этот. Пятая заповедь: не изменяй срок, отмеренный богами.
Граф Виттор улыбается:
— Я скучал по тебе, душенька.
— И я по тебе, — отвечает Иона, ненавидя себя за двойственную правду этих слов. Да, скучала. Но это ли сейчас существенно?
Граф приглашает ее к обеду:
— Стол накрыт, любимая. Смени платье, причешись и спускайся — я жду с нетерпением.
Из порта она ехала верхом и вся, от волос до сапог, пропиталась влагой. Переодеться — не только разумно, но даже необходимо с точки зрения приличий. Но Ориджины — солдаты, им плевать на дождь и сырость. Опершись на неуместную эту аналогию, она упрямится:
— Ни к чему суета, идем обедать сейчас.
Граф не спорит, леди Иона входит в трапезную и спустя минуту уже начинает жалеть. К обеду, конечно, приглашена вся замковая знать, и все опаздывают, ведь не ожидалось, что леди пожелает кушать сразу, едва спрыгнув с коня. Вассалы и офицеры чуть не вбегают в трапезную, комкают приветствия, оглушительно скрипят стульями. Леди Иона не может начать трапезу, пока все не собрались; сидит над пустою тарелкой, изображает вежливость и нещадно мерзнет в мокром платье. Думает: как все это абсурдно, нам следовало пообедать вдвоем, только вдвоем. Нужно столько обсудить. Еще не рухнуло, еще обратимо, еще может найтись достойное объяснение. Продал... Ориджины никогда не продавали Предметов, тем более — своим врагам Лабелинам, еще и тайком от ближайшей родни. Но и что? У Виттора свои резоны. Нельзя мерять других своею правдой. А нельзя ли? Правда — лишь одна, иначе теряет смысл само это слово. Но быть может, его правда станет и моею, если он объяснит толком. Нужно было вдвоем, следовало настоять...
Вдруг Иона теряет все мысли и цепенеет, пораженная последним вошедшим в трапезную человеком. Этому должно быть объяснение, — шепчет она себе. Этому есть разумная причина. Виттор не мог просто так, или в насмешку, или по глупости. Он точно объяснит это, и я пойму, — говорит себе леди Иона, но все не может отвести глаз от последнего гостя. Мартин Шейланд усаживается рядом с братом, бросает на Иону взгляд — боязливый и наглый. По знаку графа Виттора начинается обед. Иона сидит справа от графа, Мартин — слева. Некоторым образом они уравнены этою диспозицией.
Справа от Ионы — кайр Сеймур Стил. Она ловит в себе острое и недопустимое желание: протянуть под столом руку, сжать ладонь кайра. Ощутить спасительную близость человека, которому можно верить. Она сдерживается не из-за приличий, а потому, что воин может ошибочно понять ее жест как приказ и убить Мартина прямо здесь, за столом. Ошибочно ли? Может ли Иона поклясться, что не хочет этого? Нет, даже если хочет, это недопустимо. Уважение к мужу, к его роду, к ее новому дому. А он — уважал ли ее, когда вздумал усадить за стол бешеного зверя? Виттор объяснит это. Есть разумная, понятная причина. А если нет — что тогда?
Гости произносят здравицы, громогласно радуются ее возвращению. Адресуют ей вопросы, вынуждая описывать столицу, двор, правление Минервы, политику брата. Ориджины — воины и лорды, — думает Иона, — мы умеем владеть собою, какое смятение ни царило бы в душе. Держась за эту мелкую и, в сущности, сомнительную гордость, она несет себя сквозь застольные беседы. Находит изящные слова и достойные изречения мысли, принимает комплименты. Выслушивает новости, из коих одна дарует проблеск света: расправа над Подснежниками не состоялась, Минерва выслушала и помиловала крестьян. Тут же Иона травит свою радость: но ловушка Эрвина сорвалась, Кукловод все еще на свободе! Однако невиновные крестьяне спасены, это ли не счастье? Но скольких невиновных теперь погубит Кукловод со своею бригадой? Но это не оправдание. Иона против убийств, даже ради великой цели. Особенно — ради нее. А так ли уж против? Не она ли желает смерти брату мужа — прямо сейчас, за праздничным столом?..
Наконец, Иона понимает: обед — это пытка. Не стоит искать резоны в отдельных словах, как нет справедливости в отдельно взятом инструменте палача. Коль боги решили подвергнуть ее пытке, важен лишь сам этот факт, а не слова и люди, служащие орудиями. Иона знает, за что ей послано мучение: она снова — уже вторично — арестовала невиновного. Я отпущу Джоакина Ив Ханну и принесу извинения, — решает она и немного успокаивается, и тогда обед подходит к концу.
Значительно позже Иона увидела мужа наедине. Он дал ей время принять ванну, одеться в сухое, согреться в жарко натопленной спальне, провалиться в дремоту, проснуться в тревоге и душевной сумятице. Нельзя спать, — хлестала себя Иона, — нельзя быть вялой и разморенной! Нужно встретить во всеоружии... что? Беседу с собственным супругом?! Я у себя дома, а не на поле боя! Тогда почему я боюсь стать слабой?..
Наконец, Виттор пришел к ней. В руке он держал конверт.
— Боги, я так рада! — Иона поднялась ему навстречу. — Мучительно нуждаюсь в беседе с тобой!
— Душенька, я так и чувствовал, что ты захочешь пояснений, потому решил изложить свои слова на бумаге. Будь добра, прочти!
