Красное Солнышко

— Ну что с тобой делать то?

Молвил князь, а у самого вдруг сердце ёкнуло — улыбнулась девица слабо-слабо, но личико её вдруг таким стало... И сразу словно теплом повеяло, душу лаской окатило... И уже не думая, наклонился Брячислав, подхватил её на руки. Забилась было дева, царапаться стала, да князь её к коню понёс, усадил на подушку меховую. Конь всхрапнул, ушами дёрнул, и дева замерла. А князь ей пальцем погрозил, вернулся к тому месту где она сидела, сгрёб все конверты, да на коня навьючил. Сам в седло запрыгнул, тронул жеребца. Обратно. Девица вновь задрожала, да на её страх славянин внимания боле не обращал. И правильно, вскоре та затихла, успокоилась. Даже чуть прижалась спиной к груди воина. А когда князь её руку на талию тонкую положил, когда конь по оврагу взбирался, даже вздохнула благодарно... Долго ли коротко — из кустов волкодав вымахнул, зубы ощерил, зарычал, дева в своего спасителя вцепилась, закричала жалобно. Прикрикнул Брячислав на пса, тот утих. Рядом побежал. А тут и дорога в лесу прорубленная открылась. Едет князь, а дева уже сидит спокойно. Не царапается, не кричит. Словно в привычку ей всё. Проехали по граду, во двор терема въехали. Князь поводья конюшим бросил, повелел позвать Путяту-жреца, да баню топить, ну и жёнок кого. Сам деву лесную на руки принял, в горницу поднялся. Той любопытно. Смотрит по сторонам, но молчит. И спокойна — на диво просто. Не шарахается, не кричит. Внёс в опочивальню, на ложе уложил, мехами драгоценными устеленными. А там и жрец явился, и жёнки две дружинников. Путята повязку снял, головой покачал, на распухшую лодыжку глядючи. Начал прощупывать осторожно. Девица губу прикусила. Раз не выдержала, вскрикнула от боли...

— Кость в двух местах сломана, княже. Да ещё она её разбередила. Словом, плохо дело.

— Что, ходить не сможет?

Жрец рукой махнул:

— С чего бы вдруг? Сможет! Но прихрамывать немного будет.

Облегчённо вздохнул Брячислав, а жрец на девушку внимательно смотрит, на узоры, что по её платью вышиты.

— Видел я такие, княже.

— И я тоже.

— И где ж ты такую красу лесную выискал?

Полюбопытствовал.

— На грядке выросла.

Буркнул Брячислав. Жрец улыбнулся:

— Надо себе такую поискать будет...

Ушёл жрец, а князь велел жёнкам девушку помыть, благо баня подоспела. Те кивнули, Брячислав тростиночку на руки подхватил, а она приникла к нему так доверчиво, голову на грудь положила. Жёнки даже руками от умиления всплеснули. Сам понёс. И кажется ему, что всегда её так и носил. Прежде когда то. Настолько всё... Знакомо, что ли... Или просто нечто забытое вспоминается... Да и у неё, похоже, такие же ощущения... Потом ждал, пока её отмоют. Там, правда. Без драки не обошлось, ну да славянки — девки крепкие. Как та не царапалась — отмыли, отскребли, и кожа даже светлее стала. Чуть-чуть, правда. Натянули на неё рубаху белую. Позвали князя — забирай своё чудо лесное. Та на лавке сидит, смотрит злобно на женщин, едва не шипит, как змей подколодный. Но Брячислава увидела, сразу отошла, успокоилась. Он её опять на руках наверх отнёс, вновь на ложе уложил. А тут уже и Гостомысл с Эпикой, и Путята вернулся с белой глиной. Первым любопытно, кого там брат и деверь в лесу нашёл. А жрец лечить явился. Ногу надо обездвижить, а перед тем косточки сложить. Пока жрец свою глину мешал в ведёрке крохотном, деву напоили отваром маковым. Она и глаза закрыла. Слегла. Сняли лубки, что князь наложил, жрец свои стал накладывать. Но прежде на ощупь кости правил. Потому и усыпили меднокожую, чтобы больно не было. И воин, бывало, криком кричит от такого... Но сложили. Путята глину наложил, переложил князь девицу поудобней. Двери закрыл в опочивальню, в горницу вышел. Брат глянул на него, Эпика — рукой махнули, пошли восвояси.

— Эй, вы чего?

Опешил Брячислав. А брат смеётся:

— Когда у человека такое лицо — разговаривать с ним бесполезно.

Сообразил старший, о чём ему тот говорит, смущённо улыбнулся:

— Что, так заметно?

Эпика кивнула. Тогда Брячислав облегчённо вздохнул:

— И ничего больше не скажете?

Но ему только рукой махнули в ответ...

Глава 17.

Вот и зима пала белым покровом. Отдыхает земля, к лету готовится, силу копит, чтобы по весне дружно всходы поднялись, леса вновь зазеленели, и трава сочная, скотине на радость поднялась. И люди отдыхают. Как наступит весна да лето — не до того будет. Сутками в поле. Все. А поскольку град новый особый, то и уклад там жизненный по новому устроен. Прежде всего — кроме хозяйства ещё и воинские науки. Как издавна заведено — бои кулачные на рву замёрзшем. Девы иннуитские поначалу пугались, как мужчины их сойдясь стенка на стенку кулаками машут, друг дружку метеля без жалости. Всё старались дознаться, из-за чего мужья, как ни седьмой день месяца настаёт, так драки устраивают. Потом сообразили — уж явно не для того, чтобы обиды выместить друг на друге, да и объяснили им славянки приезжие, благо первые жёны уже на языке новом говорили прилично, что наука это такая. Приучает воинов к порядку, дисциплине, плечо друга в строю чувствовать. Законы свои соблюдать: лежачего не бить, ниже пояса подлые удары не наносить, да много чего ещё в запрете на таких стычках. Ведь не драка это пьяная, а именно — бой. Едва ли не с большой буквы. А поначалу пугались девки, ой как боялись. Дальше — больше. Что славянки, что иннуитки язык общий нашли, хотя поначалу косились друг на дружку. Вторые — что иноплеменницы неумёхи. Ни урожай собрать толком, ни еду нормальную приготовить. Ни рубаху правильно сшить. Нет, иголкой то работать умеют на диво. Да как сядут шить — так вместо поневы кухлянка получается. А вместо штанов вообще не пойми что. А северянки диву даются, как это можно снег один от другого не отличить, от холода страдать, да ещё и, не дай Боги, от голода помереть, когда изобилие вокруг такое. Рыба в Озере не переводится. Бей себе лунки, да лови. Каждая, почитай, утром на лёд выскочит, дырку пешней пробьёт, постоит минут пятнадцать — двадцать, и, глядишь, тащит рыбину с себя величиной. Но всё же договорились. Что между собой враждовать? Ведь теперь одного рода-племени — Новоземельские славы. Осталось где-то там деление на Рода да племена. В прошлом, уже таким далёком кажущемся, новый народ рождается на новом месте. Пришли сюда росавичи и кривичи, припятичи и лютичи, славы и русы. Название разные у родов, да племя единое, славянское. Язык один, порядки одни, обычаи. Так чего делится? Есть и другие народы: Брендан-ирландец, Йолла-тугаринка, Эпика-гречанка, да Кими-гуронка. Так жену князя старшего молодую зовут. Тайна, на славянский говор если перевести. Поначалу то подивились, кого вдруг Брячислав себе в жёны выбрал, привёз же из лесу себе чудо невиданное. Да в такие дела чужому заказано нос свой совать. Потом удивлялись, когда князь её собственноручно из дома выносил, в меха укутанную, усаживал в саночки, в меха закутывал, да вёз по граду, выгуливал. Кумушки быстро донесли, что калеченая девица, хотя красы неописуемой. Жалели даже. Брячислав же на свою жену надышаться не мог, сам ухаживал, кормил, на руках носил, даже в отхожее место. Посмеивались люди. Ведь толком то и не видел никто девицу. Коли на улицу выходит пара, так меднокожая в меха закутана так, что лишь глаза чёрные блестят из под волоса. Дивились на картины такие, кое-кто и завидовал. По-хорошему, естественно. По плохому не принято среди славян. По зиме же и свадебки сыграли — все десять сирот замуж в мгновенье ока выскочили. Одна за бывшего монаха выскочила, а тот теперь со жрецами опытами занимается. Да механику, как по-гречески наука сия обзывается, делает вместе с кузнецами. Сделали махину тягловую из железа. Тяжёлая получилась, конечно, но мощная. Шестерней зубчатых добавили. Валов. Вместо людей теперь колесо толкать бычки будут. Или лошади. Поначалу так думали. Да измыслили жрецы новое диво, оказывается: там, где рудник заложен, ручей быстрый течёт. Решили на нём колесо водяное поставить, многими и невиданное. Готовили под него детали, тесали из дерева, опять же, вал специальный, на которое колесо приводное насадят, ковали. Ещё и ещё раз вымеряли детали будущей лодьи двухкорпусной. Убедились разумники, что на чудо случайно наткнулись, улучшить пытались, чтобы потом, по теплу, сразу на воду спустить. Как лютень* (* — февраль) отшумит метелями, падёт на землю праздник Масленицы* (* — 23 апреля), так и заложат корабль невиданный. Ну да до того дня дожить надо. Но жили весело, трудясь дружно, и не бедствуя. А на Коляду снова чуду дивились — вместе с нашими девками да парнями по дворам и прочие ходили. Сам Брендан частушки пел, Эпика голосом высоким колядки выводила, да ещё одна ей подтягивала, под личиной укрытая, отплясывала лихо. Ну и прочие ряженые тоже. Знак Ярилов несущие, на гудках славянских, да барабанах иннуитских играющих. Прижился как то круглый бубен среди народа. Понравился. Лишь когда колядки делить стали, по дворам собранные, тогда увидели, что девица незнакомая под личиной крашеной — жена князя старшего. Да и он сам рядышком, медведем обряженый. Изумила дева всех не на шутку, а потом и вовсе... Вынес князь блюдо невиданное — круглые диски цвета непонятного. Каждый сам разбивал колотушкой деревянной, народ угощал. С опаской поначалу брали, да потом за уши не оттащить было. И не мёд, а сладко! В сбитень кидали — понравилось. Поведал Брячислав, что супружница его научила сие готовить из сока кленового. Собирали его по осени, пока лист держался. Знаками его упросила дева. Едва голову не сломал, пока сообразил, что ей нужно. Потом во дворе в тайне на костре выпаривали, чтобы загустел в миске вылитой. Словом, новая радость людям. Пояснил князь, и что тогда меднолобые на второй раз оставили — называлось то пеммикан. Мясо вяленое, после чего его в жире долго варят, прессованное между досками, орехи лесные тёртые, ягоды сушёные. Сверху так же жиром залиты турьим. Хранится сие в шкуру промасленную завёрнутую, и готовить его не надо, так едят. Зато сытно до невозможности, кусочек крохотный сил больше сала даёт раза в четыре, а то и в пять. И болезни не вызывает, поскольку в нём всё нужное для человека есть. Ну а чтобы оскомину не набивал, да не приедался, можно вкусы разные делать. Да и мясо разное брать. Порадовались этому и рецепту — ведь можно теперь на лодьи запас еды по весу меньше брать в несколько раз! А освободившееся место — под грузы полезные! Кими показала, как готовить пеммикан нужно. Попробовали — получилось не хуже. Да наши девки сразу мудрить начали — капусту сушёную, репу такую же добавлять начали. А что — съедобно ведь! Нарядили народ готовить запасы — как лёд в море стает, вновь лодьи поплывут в родные земли. Туда — меха невиданные, сведения о новом знании, травы пользительные. Оттуда — вновь людей. Народ здесь, как воздух нужен... После дня Морозова* ( * — 1 января) снова крик новорожденного раздался. Родила жёнка одного из прибывших, уже беременной сюда приплывшей, а потом и пошло, поехало: что не седьмица — прибавление в граде. Да и не одно. Иннуитки, так те вообще — в неделю все шесть десятков разродились. Бабы с ног сбились, роды принимаючи. А князья не нарадуются — прирастает град жителями! А Анкана у Слава уже и второго ждёт, расцвела на диво... Так, в хлопотах да работах и вторая зима пролетела, снег стаял, да его почти и не было, Заложили двулодник, да к началу разноцвета уже тот на водах озёрных качался, пробные плавания совершал. Громадина! Но парусу и рулю послушный на диво, и на волне устойчивый! А вместимостью — как три набойные лодьи сразу! Порадовались, опять же! Он теперь во главе флота пойдёт домой. Поведёт лодьи в Славянские земли, назад грузы нужные повезёт... Собирали князья людей, чтобы домой отправить за новыми поселенцами, снаряжали корабли по новой. Зимовку те перенесли на диво хорошо, да и то сказать — тёплая была на диво, быстро прошла. И поля новые успели распахать, в четверо больше прежних! И посеять так же. Когда меднолобые назад к озерам придут, уже поднимется море пшеничное и ржаное. Правда, переживают князья, что вновь воевать придётся. Но надеются на лучшее — пленников отпустили восвояси? Отпустили! Толмач у них теперь имеется, чтобы речи вести — Кими-гуронка. Она уже бойко на славянском языке разговаривает. Нравом добра, улыбчива — всем по сердцу пришлась. Скотина приплод дала обильный — жеребята, бычки да коровки, овцы ягнятся, птица домашняя плодится сказочно, да то, что здесь нашли — туры дикие подрастают, уже не дичатся, к человеку привыкли. Слушаются. Чуд лесной щипаться перестал. Только фырчит недовольно, когда к нему в загон входят, зато зерно трескает, лишь шум стоит! Один бычок за Славом, как собачка бегает, послушен на диво. Вымахал уже здоровый, а к славянину прикипел! Тот между делом ради шутки сбрую придумал, оседлал чудовище здоровое, и как на лошади на нём разъезжает. Брячислав увидел — долго подбородок чесал задумчиво. Знать, опять что-то задумал... Огороды зеленеют, поля колосом наливаются, тур явился. Значит, и меднолобые тоже прикочевали. Ждали долго — оружные вновь ходили. Но тихо на этот раз. Воевать не стали. Снова радость, и надежда на лучшее. Да ушёл караван в земли родные, с подарками невиданными, Храбр его повёл, вновь оставил молодую супругу тосковать одну... Ну не тащить её через моря с пузиком? Кими цветёт, животик уже большой, тоже скоро, со дня на день родит. Брячислав ходит довольный, в усы улыбается. Так и Грозник* (*-июль) прошёл. Озимые опять поспели рано. Собрали урожай ещё больше прежнего. Ну, да тут и поля больше гораздо, чем в первый раз распахали, да и земля, похоже, к злаку новому привыкла. Волос турий по лесу люди собирают, да промывают и расчёсывают: будет чем зимой жёнам славянским заниматься... Грибы, ягоды собирают, да рыбу ловят, вялят и солят. Благо до океана пробежаться, воду морскую выпарить нетрудно... Так и в этот раз послали лодью на добычу, ждут, когда вернётся. Рудники работают. Новые уже разведали. Эх, людей бы побольше, вздыхают князья... Словом, мир и спокойствие, словно Ирий с небес на землю сошёл... Даже не по себе как то становится. Словно чует князь Брячислав, что если где-тона свете так хорошо, то в другом — напротив, нечто страшное надвигается. И — словно в воду смотрел Вещий, как его уже за глаза называть начали, в отличие от брата — к тому прозвище Ухватистый прилипло. За то что всякое дело в руках словно горит... Пришли вести с первыми с рудников северных. Явились лодьи с грузом, а на них — посол. Старый знакомец. Старик-оленевод. А поскольку теперь у славян теперь переводчиков шесть десятков народу, то и переговоры куда как легче прошли. Тот прибыл с предложением — хотят иннуиты торговать с народом добрых чучунаа, гигантов стальных. Предлагают зуб рыбий драгоценный, меха зверя морского, плёнку непромокаемую из кишок того же зверя, девок молодых, и слёзы Солнца. Про последнее, правда, сначала не поняли, потом уже, когда иннуит на стол груду самородков золотых высыпал, сообразили... О чём речь идёт. Взамен просит старик наконечники для стрел, ножи, топоры, да верёвки из шерсти тура лесного. Ибо те куда как прочнее и легче кожаных. Всё, естественно, из стали. Готов платить чем угодно, но нужно много, поскольку не только дедок от лица оленеводов-иннуитов приехал, но и как представитель народа соседнего, что через пролив малый, который зимой замерзает, с материком ещё одним соединяется. И народ тот прозывается луораветланы, и довольно велик для тех мест. Не одну тысячу воинов насчитывает. До того, как чучунаа пришли, иннуитов тоже много было, да поубавили. Луораны, как сразу их сократили, на такое дело посмотрели, с шаманами посоветовались на большом сходе, и порешили войны не начинать. Особливо, когда с ножами познакомились. Зато, поскольку головы у них не только горячие, но и умные, решили себе новые пастбиша отвоевать для своих оленей. А поскольку большими ножами, как у чучунаа пользоваться не получилось, то постановили переоснастить более привычное оружие — луки со стрелами, да копья. Ну а топоры — для хозяйства. Князья со жрецами долго совещались, взвешивали все "за" и "против", потом всё же решились: секрета стали всё-равно не вызнать этим новоявленым луораветланам* ( * — речь идёт о чукчах. Луораветлан — самоназвание народа). Так что обрадовали старика доброй вестью. Отобрали товары нужные, благо всё требуется, что дед привёз, и девок попросили привезти. Самых страшных, каких найдут у себя в племени. Дали ему образцы, что готовы на торговлю давать, отправили обратно со следующим караваном, за рудой идущим. Оттуда старик сам доберётся. Тот обрадовался удаче, долго благодарил, потом убыл, обещал по первому снегу явиться за добром. Благо цены согласовали сразу. Чтобы потом шума да ссор не было. Уехал иннуит, а народ затылки чешет — это что за ещё одна земля такая объявилась?! Чей мир? Кому принадлежит? Решили получше разузнать, когда гости торговые приедут. А дружинники холостые, коих ещё больше полутора сотен насчитывается, радуются — скоро невесты приедут! Уж больно иннуитки им по нраву пришлись: и добрые, и ласковые, и послушные, а главное — работящие. И личики у них симпатичные, глаз радуют. Те, что первые появились, уже совсем своими стали, и молвой, и одеждой, и ухватками. Так что народ ждёт, да ещё с нетерпением. Ну а пока князья себе нервы жгут, думу думают. А ближе к осени, когда опять уже караван с родной земли прибыть должен был, новое лихо случилось. Из лесу выбежал мальчишка меднокожий, весь в крови, от собак убегающий, кои своё дело делали, охрану угодья несли. Но не псы-волкодавы того мальца подрали — а злые люди. Ослабли рода, из которых Кими, жена Брячислава, родом была. И пришли с юга другие племена, напали на стойбища родовые, стали мужчин убивать, женщин мучать да сильничать, отбирать еду заготовленную на зиму, да прочее имущество. Почти всех под корень свели. Осталось гуронов может двести человек, может — того менее. Война то началась ещё прошлой осенью, когда оставшиеся пришли на родовые пастбища, где туры кочевые зимовали. Много там племён собирается, да вот принят там закон особый, всеми племенами Лесов и Равнин одобренный, в честь чего особые пояса-вампумы соткали и раздали по вождям племён. Какое племя идёт по осени в тёплые края — показывает всем свой пояс. Он у них что-то вроде значка жреческого, или охранного. Значит, с миром идём. А у этого племени пояс сей украли под покровом ночи. И не пустили их прочие племена на зимовку. Кое-как гуроны всё таки зиму пережили, пошли обратно по теплу. А вороги — за ними... Вот и осталось от народа могучего и великого всего лишь горстка... Переводит Кими несвязную речь, а у самой губы трясутся. Хоть и оставило её племя по осени в лесу, согласно обычаю, а всё же кровь — не водица. Не разбавишь... Обнял её муж, прижал к себе бережно, по голове погладил ласково. Успокоил свою ладушку. Не колеблясь отдал распоряжение — мальчишку перевязать, да в лагерь выживших отправить. Пусть гуроны идут к граду. Их не тронут, коли вредить не станут. С едой помогут. Жильё поставить тоже. Зиму переживёт племя под защитой гигантов. А коли сунуться чужаки к поселению славянскому... И меч на боку поладил многозначительно. Кими засияла, залопотала по своему. Мальчуган, а лет ему не более восьми-девяти, головой кивает. Понял всё. Передаст обязательно. Знал бы князь, что его ждёт, когда мир заключать будут... Жрецы паренька осмотрели, раны перевязали, постановили — доберётся. Это со стороны страшно смотреть, а так — отделался отрок царапинами. С мальчуганом отправили десяток конных. И посланца вести лихой тоже усадили за спину одного из воинов. Поехали окольчуженные, в полной броне. Самых сильных коней взяли, самых злых. Потом рассказывали: когда из кустов выехали, всё племя на колени повалилось, головы прикрыло, своему Богу молиться начали. Да парнишка спас положение — вскочил на седле, да звонким голосом речь толкать начал, поведал, что ему супруга Брячиславова передать велела, волю мужа своего. Очнулись меднокожие от страха неописуемого, забегали, собирать свои шатры начали кожаные начали торопливо. А парнишка с двумя воинами переговорил, что с топорами железными за поясами были, знать из пленников прошлогодних, и показывает, что, мол, что-то там, поблизости. Один из мужчин тех подошёл, на славянской, правда, ломаной речи молвил: "враги". "Много". "Там". Рукой указал. Знать, кой чего выучил за лето работы. Конные воины быстро вперёд прошли, приготовились к сече. Да не рискнули лиходеи из леса высунуться из коней, никогда ими не виденных. Потому меднолобые быстро лагерь свернули, да вперёд побежали от места прежнего. Воины и мальчишка дорогу показывает, в середине женщины волокуши с добром тащат, да дети с ними. Ещё десяток стариков покрепче, да подростков столько же, племя с боков охраняют. Ну а славяне железнобокие — тыл стерегут. Потом один вперёд проскакал, чтобы собак от спасаемых отвести. Не ровен час... Добрались до града без потерь. Только парень тот, поскольку пораненый всё же был, сомлел. Пришлось его опять на коня посадить, да так и привезти. Меднокожих уже встречали. Выделили им место под шатры, на краю града, возле воды. Так спокойнее. Поделились едой. Кто ранен был, помощь оказали. Дали псам, да волкам обнюхать, объяснили, что свои. Не трогайте. На зверь что? Он умный. Иному человеку таким бы головастым быть. Поняли и те. И другие. Тем паче, что у нескольких сук, что привезли, уже потомство народилось. Лобастое, с мощными челюстями, в папаш-волков... Чужинцы-лиходеи было сунулись из лесу толпой, да когда из ворот града выехала конная сотня, да вслед железная стена повалила, копьями да секирами ощетинившаяся — дали дёру, только пятки сверкали. Ну и, похоже, ушли после этого восвояси. Ибо уже и тур дикий тронулся с места в тёплые края. К князю пришли два старика, поклонились, поблагодарили. Клятву принесли мира. Потом непонятную трубку достали, набили чашки на конце сушёной травой, той самой коричнево-жёлтой, уголёк попросили. Подожгли. Дымок пошёл ароматный, но едкий. Каждый из стариков тот дым вдохнул по разу, князю трубку протянули. Кими в бок толкнула — делай так же. Вдохнул князь... Каким чудом удержался, чтобы не раскашляться — непонятно. Глаза на лоб полезли, слёзы из глаз, горло, словно песком продрало. Вернул трубу ту с поклоном чадящую. Старики довольны остались. По бёдрам себя пару раз хлопнули. Одобрение выказали. Поклонились, ушли. А Брячислав сидит, сам чуть ли не зелёный. Нутро мутит, голова кружится. Хорошо что супруга сразу окна распахнула, да помогла ему к воздуху подойти. Отдышался князь, в себя пришёл. А Кими поясняет — обычай такой. Трубка Мира называется. Хочешь — не хочешь, а надо. Иначе — война... Ну через неделю, как и ожидали, караван пришёл с поселенцами новыми. Опять две с гаком тысячи. Только вот народ другой прибыл. Не те молодые, да справно снаряжённые. И старики были, и старухи, а остальные дети. Мал, мала, меньше. Но одно общее было у всех: глаза, словно у мертвецов. Пустые, бездонные... И речи вели страшные — вышли ромеи из своих каменных стен, начали славян огнём и мечом сечь, не щадят никого. Жгут городки и сёла, в Чернобогову веру обращают калёным железом. Брендан как услышал такое — темнее ночи стал. Сидел на завалинке с женой своей, молчал тяжело. Потом рассказал, что ромеи с его народом творили — как бы не хуже... Снова с юностью столкнулся... Страшной. Лютой. Правда, остановили византийцев. Кровью большой, но остановили. Собрались рода, да наняли ещё помощников из северных диких племён, в лютой сече перемололи силу страшную Проклятого Богами. Мало кто домой ушёл и врагов. Но и славянам досталось. Многие пали. Многие осиротели. Вот жрецы таких и собирали по всем градам, да в новые земли отправляли... Слушает народ градский вести чёрные. У мужчин кулаки сжимаются, у женщин — слёзы на глазах. У всех. Без исключения. Эпика сына малого на руках держит, тетешкает, а у самой губы трясутся от услышанного. Потом поднялась, во всеуслышание отреклась от рода своего, от племени. Попросила её славянкой считать. И груза мало привезли сюда. Почитай, ничего и не было. Лишь льна нечёсаного, да немного пшеницы на посев. Не знали посланцы, что здесь урожай невиданный, на всех хватит... И меднокожие своих выборных прислали, Кими им переводила негромко услышанное. Те головами качали, но тоже видно — переживали услышанному. Гуронка пояснила, что подобной лютости здесь никто не выказывал. Правда, говорят, что где то на Полдень, очень далеко от этих мест, за Великими Равнинами Диких Туров есть племя, что людей вместо мяса ест. Но столь далеко, что такое за сказку считают... Разбирали сирот по семьям, Что детей, что старух со стариками — всех определили. Никого не бросили. Помогли потери близких и родных пережить, обогрели души замёрзшие добротой и лаской. Пожилым — словом добрым, да уважением. Поначалу то тяжело новеньким пришлось, много пугались. Боялись людей меднокожих, зверей невиданных, да чудов лесных. Потом привыкли. Оттаяли. Дело и детям нашлось, и старикам. Молодёжь по лесу бродит, грибы-ягоды, да орехи собирает. Старики — что посильно. Кто ложки режет, да прочие нужные вещи, кто оружие поправляет — перебирает кольчуги поизносившиеся, стрелы насаживает, оперяет. Их много нужно. Никогда в достатке не бывает, сколь не наделай. Старухи с меньшими тетешкаются, собрали грудников да тех, кто ходить ещё не может, в большой избе, и бабки за ними ухаживают, а матери на работах общинных не отвлекаются. Прибежит такая, грудь достанет, накормит дитятко. Коли молока у иной не достаёт — товарки помогут. Не жалко. Род один. Племя одно. Чего делить? Нечего...