И поведал он мне такую любопытную информацию: от сёл и прочих поселений идёт постепенный отказ уже лет сто пятьдесят как. А аграрные добытчики ныне — это фермеры, как мой собеседник. Причём, мало того, что все дети обучаются в гимназиуме Полиса, как и хозяин дома, так ещё и знаний имеют немало и уважения заслуживающих. Потому как собеседник мой и механик, и агроном, и ветеринар, и медик в мере малой. Управляющий, да и психолог. Потому как большая часть работников, причём, в основном, осуждённых — это рабы Полиса, выкупленные из такового состояния.
— И как, нормально работают? Не ропщут? — уточнил изумлённый я.
— Так не душегубцев я подбираю, да и беседу с каждым имею, не по одному часу, — ответствовал дядька. — А жизнь у них тут не дурна: трудиться хоть и надо, но всё ж с техникой больше, да и сам я понимаю, что до крайности и недовольства доводить нельзя. Так что, почитайте, здесь они более обеспечены да волей наделены, нежели в Полисе бы были.
И вот выходит, что обеспечивают эти “рабские” плантации Полисы едой всяческой. Разговорившись, я полюбопытствовал, а что и как с нападением на караваны купеческие. На что собеседник мой сотворил вид одновременно непричёмистый, да ещё невинностью оскорблённой припорошенный.
— Полно вам, Изяслав Бореславович, из купеческой семьи я. Да и не обвиняет вас никто — может, слыхали что, от шурина свекрови золовки какого, — откомментировал я.
На что собеседник, пару мгновений подумав, выдал, для начала историю обретения знаний. С его слов выходило, что связь он с поведывавшим имел столь отдалённую, что менее чем неандертальцем сей повествователь быть не мог. Ну и после преамбулы рассказал, что чинят караваны купеческие немалый убыток и разорение. Не все, но есть гады преизрядные, живность потравившие и виниться в грехе лихом отказавшиеся. Как по мне, вина сих негодяев была в переезде цыплёнка какого, а то и курицы престарелой. Ожидающей в хлеву свидания костлявой, но направленной туда до срока гудком или хлопком караванным. Впрочем, пусть их, мысленно махнул лапой я. Тут уж точно ничего не сделаешь, а к путникам они, по всему, вполне добры, подобрее, чем “грызущиеся” Полисы, выходят. Может, обманываюсь, но пока, судя по всему, так.
А на вопрос о “мифических” бандитах, Изяслав челом потемнел, встал, извлёк из комода папку, да и шлёпнул на стол.
— Вот, полюбуйтесь на “мифы”, Ормонд Володимирович, — довольно едко бросил он. — Был пять лет назад сосед мой, да и родич дальний, да нет его более.
Всмотрелся я в фотографии в папке, и передёрнуло меня малость. Уж очень запечатлённая расчлёненка поганой была, бережной к жизни умучиваемых, садистская до тошноты.
— Это… до откуда в Полисах ТАКОЕ? — несколько на эмоциях воскликнул я, реально задетый. — Ну понимаю, головой скорбные, не всегда их выявишь. Но тут десятки…
— Два десятка с лишком в шайке поганой было. Милиция отловила нелюдей, да огнём сожгла заживо, — откомментировал Изяслав. — И это хорошо, что лесов у нас немного, на востоке изуверы таковые куда как чаще лютуют.
И поведал он такую вещь, а частью я сам догадался, что невзирая на все достоинства, Полисы не идеальны, да и работу осуществляют люди, с ошибками закономерными. И вот, бандиты такие, кстати, к караванам и не подступающие толком — это этакая “кочевая выбраковка” педагогики и законов Полисов. Выходило их немного, по сравнению с населением Полисов так и смешно количеством, но были они. Садисты патологические, маниаки, да и в целом, личности, умом и хитростью звериной не обделённые. И мрази последние. В Полисах их, за дела им потребные, изловят быстро, вот и скитались таковые шайки по миру, на хутора аграриев да путников одиноких нападая.
Ну а что немного их — так то жертвам ихним не облегчение. Хотя, в дороге встреча с таковыми к нулю близится, особенно в осени, как сейчас.
— Я фотографии сии храню, да рабам показываю, дабы случись что, за оружие брались да отбивались с нами купно, — вполголоса поведал Изяслав. — А то те, что были у Милослава, сыску согласно, помогали извергам. Впрочем, сами как хозяева и закончили, — потыкал он в папку.
Но тема неприятная через некоторое время забылась, так что пробеседовали мы с Изяславом, с перерывом на трапезы, до вечера. Дядькой он и вправду оказался эрудированным, неглупым, охочим поговорить. Ну и “эффект попутчика” над нами обоими довлел, к известной открытости располагая.
Например, эфирное радио, эфирофон, было широко распространено среди аграриев, причём не столько “на помощь позвать”, сколько для общения. И были дружбы, игры различные, если не через полмира, то близко к тому. Были эфирофонщики-любители и в Полисах, но не столь распространены, благо, для досуга им был выбор гораздо больший. Что, к слову, создавало в Мире Полисов четвёртый класс, несколько более интернациональный, невзирая на близость к Полисам, нежели граждане и подданные.
Да и много таковых мелочей поведал, вроде и не важных, да и не скрываемых, но тем не менее, широко не известных.
Дождь же тем временем лил, то затихая, то усиливаясь, так что ко сну, в каморке, которую на две трети занимало шикарное ложе с не менее шикарной периной, я направлялся хоть и не беспечный, но и не готовый стрелять на любой звук.
Что, к слову, мою ночную гостью и спасло. Впрочем, то, что была это гостья, я в первый момент и не знал, просто из дрёмы меня вырвало поскрипывание двери. Рука рефлекторно скользнул под подушку, к цербику. Но фигура, не видимая во тьме, но прекрасно эфирно ощущаемая, без резких движений скользнула под одеяло, нащупала уд мой, да и стала его с очевидной целью оглаживать.
А почему бы и нет, разумно решил я, ощупав достоинства фигуры, которые меня вполне устроили. И любились мы не раз и не два, причём любовница моя и умением обделена не была, да и страстью. Правда, молчала, даже постанывала без голоса, да и целоваться не желала, при том что в ласках различных мне не отказывала. А перед уходом, всё же поцеловала в уголок рта, да и на ухо шепнула: “спасибо”.
Всегда пожалуйста, мысленно ответил я, в некоторой растерянности, хоть и не без закономерного удовольствия, валяясь во тьме. И ведь бес поймёшь, кто это был из девиц, мной видимых, а может, вообще раба какая. Да и бес с ним, будем считать это пейзанским гостеприимством, заключил я, задрёмывая.
На рассвете же меня пробудил стук да барахло моё, просушенное и чистое. Оделся я, явился к завтраку, где меня встретил довольный Изяслав, лапу мне перед трапезой пожавший, да и высказав:
— Благодарю вас, Ормонд Володимирович, за дочь свою, — довольно выдал этот дядька. — Сама присутствовать не может, с Родославом на радостях любится.
— Шта?! — выдал я охеренно интеллектуальный вопрос, оседая от неожиданности на стул.
На что поржавший Изяслав поведал мне за завтраком этакую пикантно-специфическую историю, да и ряд моментов были освещены. Итак, у пейзан, значится, инцест был делом семейным. Впрочем, как и в Полисах, но вот определённый чисто пейзанский признак невместности жития женщин с рабами из этого выбивался. Хотя у нас в Вильно некая купчиха, Клавдия Агафеновна, далеко не страхолюдина и годами не преклонна, имела носимый мускулистыми рабами паланкин, которые не только её носили, но и сношали. Было это скорее экзотикой и эксцентричностью, но и прямого осуждения, кроме излишне показной личной жизни, не вызывало.
Но у пейзан такового не было, что бытием в окружении рабов и психологией полов во многом оправдано. Так вот, детей у Изяслава, причём от рабынь, взятых как наложницы и хозяйки по дому, было десяток. Кстати, описанное житие с таковыми, очень напомнило мне “брак” в Мире Олега, с единственным исключением: возможности изменять “папику” рабыни были лишены, то есть хочешь налево — уходи совсем.
Ну да не суть, из десятка отпрысков после гимназиума вернулись лишь двое, что, в общем-то, во многом закономерно. И жили они друг с другом, детей иметь не могущие, что, кстати, приоткрыло мне ещё одну грань жизни Полиса. Ранее меня не то чтобы смущавшую, но ставящую терапефтов чуть ли не на божественный уровень.
А именно, семьи в Полисах имели по два-три ребёнка, приличным было число три, если воспитывали, конечно. Но и в том, что отдающие чад “на воспитание” службам Полиса женщины рожают, как пулемёт, я закономерно сомневался.
А для вида таковое положение — зло и гибель, если разобраться. Женщина по природе животной должна иметь десяток детей. И из них, не менее половины, а то и более того, умирает. Причём, даже если оба родителя — эталон здоровья, есть немалая вероятность патологий: сие природа комбинирует варианты, мутации, но тут как повернет, полезные они будут или дурные. Соответственно, люди, у коих медицина лишает природу её функции естественной отбраковки, непременно должны поставить её на оздоровление потомства. И вот, мыслил я, что терапефты столь искусны, что генную коррекцию негодящих мутаций проводят.
Но оказалось, что не всё корректируется и не всегда. И Родослав, попавший в шесть лет в гимназиум, от скрытой патологии был излечён. Но генетика была достоверно и неизлечимо больная, так что терапефт осуществил операцию стерилизации, некий аналог вазэктомии. Что и юношу не лишило нормального развития и мужской силы, но вероятность воспроизведения дурной мутации свело к нулю.
В таком разрезе связь единокровных родичей даже в теории не несла опасности, но вставал вопрос детей. Родослав от “ребёнка со стороны” разумно не отказывался, но бытие пейзанское накладывало массу ограничений. Вплоть до попытки девицы ехать в Полис, пытаться завести кратковременный роман там. А тут я подвернулся, да после дождя разоблачаясь, глянулся. В общем, пейзанская запутанная романтика, в которую я, будучи приличным мужем, даже не помыслю, коим органом окунулся.
Ну а отсутствие праздности девицы Изяслав установил поутру, на тему чего его дети-супруги затеяли марафон “отмечания”. Бывает же, мысленно обтекал я. Впрочем, если не шаблонами мыслить, причем Мира не сего, а разумом, так и ничего страшного. Правда, закралась мысль нехорошая про моего старшего брата: женским вниманием Энас не обделён, подруг сердешных как перчатки не менял, сожительствовал с ними годами, домашним представляя. Но детей не имел, да и расставался с ними через год-два, а многие среди них — почтенные матроны с потомством ныне.
Впрочем, если всё и так, то дурного ничего, да и я с Эфихосом есть. Будет, кому род продолжить, а совсем на край, есть дядька у нас и сестрица, и братец двоюродные.
В общем, расставался я с Изяславом, благо ливень в ночи закончился, как с симпатией в общем и благожелательными чувствами, так и несколько идущей кругом головушкой бедовой. По дороге ветерок в рожу мне мозги несколько прочистил, так что к Младзечно я подъезжал собранный и работоспособный.
В Полис попал без проблем, в Управу по схеме аналогичной предыдущей, правда, на покушать меня задержаться никто не просил, да и комплиментов несравненности моей не делал.
И добрался часа за три с лишком до Невгина, где схема, также без аварий, повторилась. Там же подъехал в воздушный порт, где каждый уважающий себя Полис имел несколько небольших самолётов, аэронавтами снабжённых, в аренду. Ну а мне большой был и не нужен, так что потратив почти все отведённые мне на поездку средства, закатил я диплицикл в небольшой трюм, да и полетел на погонщике самолёта в Ковно. И тут всё прошло как по маслу, полицейские милитанты в воздушном порту не злобнее привратных в иных Полисах оказались, так что доставил я и последнее донесение.
Вот только подустал я чертовски, так что хоть и в сроки уложился, да и не вечер был, решил отдохнуть. Уж очень насыщенная командировочка выдалась, да и не спал я толком, нужно отметить. В результате, переночевав на остатнии деньги в гостином дворе Ковно, отправился я домой с рассветом, где, в целом довольный по итогам, оказался чуть позже начала дня рабочего.
Завалился в Управе к лешему, где меня сходу встретили очи, злобно вытаращенные, и голос столь злобно-ехидный, что я оторопел.
— Где вас бесы носят, Ормонд Володимирович?! — хамски осведомился начальствующий тип. — В должный срок на службу вовремя явиться не можете? В весёлом квартале загуляли?
— У меня вообще-то доставка, вашим указанием! — ощетинился терниями я.
— Вот именно! Час без малого водитель с самокатом ждет…
Возмущённую тираду его злонравнейшества прервал мой искренний, пусть и не без толики истерики, гогот.
9. Всяческие признания
— И не поведаете ли вы, Ормонд Володимирович, что вас столь развеселило? — воззрился на меня Леший, гневно выпучив очи.
— Доставлены депеши посольские днём вчерашним, — подхрюкивая, ответил я, не в силах окончательно справиться со смехом.
— Бред какой-то, — спустя полминуты разглядывания меня и бряцнутой на стол папки выдал Добродум. — Какого лешего вы до срока этим занялись?
— Так на папке не указан срок отправки, — резонно ответил я. — Вот и рассудил, что срок указан крайний.
— Так вы же к Младену Чёбытовичу подходили, — продолжал фрустрировать леший.
— Точно так, подходил, поведал мне Младен Чёботович, что: “Судами воздушными попутными пользуйтесь, Ормонд Володимирович. Ежели же доставка требует сроков или условий иных, снабжены вы ими будете волей начальственной. Чай помудрее вас там люди пребывают!” — спародировал я занудного формалиста.
— И всё? — требовательно уставился на меня злонравный Добродум, после чего я веско покивал. — Допустим. А далее к чему извивы ваших мыслей привели? — уже с интересом вопросил он.
— Три дня до срока, места доставки не столь далеки. Средств, выделенных на аренду самолёта недостаточно. Составил маршрут, обратился в ведомство довольствия управное, — не стал скрывать я, на что хрюкнул уже Леший.
— Обратились, изрядно сказано. Серонеб Васильевич от придирок ваших злостных доселе каплями отпаивается, подавай вам мортиру осадную, — навёл на меня поклёп Добродум.
— Напраслина, — отрезал я. — Не мортиру осадную, а гаковницу скорострельную. И не выдал оную мне Серонеб Васильевич, хотя сам он уверял, что есть она на складе. А выходит, у него ещё мортира осадная завалялась, у жадины такого — задумался я.
— Бес с ней, с мортирой, — отмахнулось начальство. — Что далее делали?
— Направился в Воранав, доставил корреспонденцию, оттуда путь держал в Младзечно, — продолжил я, но был перебит.
— На диплицикле своём направились? — вопросил Леший.
