Судя по упрямому и растерянному выражению лица, Эрик все прекрасно понимает, но лишь качает головой.
— Я не просил делать мне скидок.
— Завтра продолжим. А на сегодня хватит, — решительно сообщаю, ставя клинок в оружейную стойку, и лишь сказав, ловлю себя на интонациях совершенно отцовских — все, мол, в постель и спать пора. Они хороши в разговоре с моим младшим, Шинджи, но если это покровительственное отношение почувствует Эрик — я не поручусь за результат.
Разумеется, он чувствует, и мрачнеет на глазах — словно предчувствие грозы опустилось на лицо тенью. Клинок с резким стуком уходит обратно в стойку, а Эрик, угрюмо и явно не рассчитывая на положительный ответ, спрашивает, остался ли у меня интерес на завтра. — Тебе нужен партнер, — усмехаясь скептически и невесело, продолжает он, не дав мне возможности ответить, — равный по силам. Таких ляпов я лет с двенадцати не делал. Постановка корпуса ни к черту, кисть выворачивается — смех, и только.
— Это нормально, — констатирую, кивнув. — После такого перерыва и после болезни тебе необходимо восстановиться. Сколько ты не занимался?
Эрик задумывается, загибает пальцы.
— Пять... нет, шесть месяцев. Думаешь, за полгода можно потерять то, чему учился двадцать лет? Охо-хо, тогда на лошадь я просто сесть не рискну...
— Даже разлитую воду можно собрать, что уж говорить о навыках, — пожимаю я плечами со всей возможной небрежностью. Пусть поменьше нервничает парень, это только на пользу. — И скорость у тебя вполне приличная, не вижу повода для расстройства. А лошадь для начала возьмешь смирную, без норова.
Я не льщу и не обманываю ни словом, но, по-моему, Эрик в это не верит. Фыркает обиженно — не на меня, на себя.
— Если я и верхом ездить не в силах, значит, точно калека. Смирную, сказал тоже... А ножи ты мне к обеду будешь подавать затупленные, да?
Как это похоже на самое начало... отношений. Если они есть, эти отношения, и если родич воспринимает меня не только как официального надзирателя. Я-то испытываю интерес, в чем себе давно признался, а на его счет не могу быть уверен.
— И парадную рубашку с длинными рукавами за спиной. Мы это уже проходили, нет? — рассмеявшись, распахиваю дверь. Это уже традиция, пропускать его первым.
Медленно ступая, что после боя вполне естественно, Эрик вдруг произносит — тоже медленно, задумчиво, точно отвечая на незаданный вопрос: — Мужчина должен в совершенстве делать три вещи. Ездить верхом, драться и заниматься любовью. Когда ты в чем-то дефектен, ощущение отвратительное.
Он пытается объясниться? Рассказать мне, каково ему сейчас? Боги-хранители, да он и вправду ест у меня с ладони... и я этому факту безмерно рад. Нет, мой интерес взаимен, сквозь меня парень не смотрит.
— Мужчина, — пряча радостное смущение под прописной истиной, — должен в совершенстве уметь думать. Все остальное дело наживное. Больше будешь тренироваться — раньше наберешь. Так что относительно завтрашней тренировки я не шутил.
Ну пойми меня, ты, упрямое создание. Не стыдно быть слабым передо мной, если ты слаб из-за меня.
Эрик, умывающийся у раковины, не отвечает, но щеки у него горят, словно только что с мороза. Холодная вода или стыд за слабость тому причиной, не поймешь — может, и просто резкая усталость, внезапно превращающая мышцы в обмякший кисель. Он даже полотенце на крючок с первого раза повесить не смог, уронил, чертыхнулся.
— Скажи, — вдруг произносит он, — ты по здешним меркам как владеешь клинком? Только честно.
Необходимость дать честный ответ на этот вопрос досадна, но что поделаешь. Врать в таких вопросах более чем грешно: глупо и опасно, все равно не скроешь.
— Это тройка с плюсом по пятибалльной шкале. Иногда — четверка. Словом, есть куда расти.
Как ни удивительно, смущается он, а не я.
— Я о другом, — поправляется. — Сколько народу из прочих гемов побьет тебя и скольких побьешь ты. А сколько вообще в руках только плазмотрон и держали.
Вопрос заставляет задуматься. Раньше я не пытался вести подобной статистики, традиционно ограничиваясь боями в зале со знакомыми мне партнерами: положение Старшего и приличествующая этому титулу выдержка позволяли мне не ввязываться в настоящие поединки без крайней необходимости. Воистину, Эрик перевернул мою жизнь самим своим появлением — иначе не объяснить дуэль с Бонэ...
— Видишь ли, — начинаю объяснение издалека, — у нас холодное оружие — это скорее ритуал, иногда — увлечение, но всерьез фехтуют немногие, в числе которых и я. Так что я не могу назвать тебе точное число. Мой учитель меня побьет, безусловно. Я, скорее всего, справлюсь с большинством известных фехтовальщиков столицы, примерно равных мне по возрасту и опыту. Остальное решает бой.
— То есть твои шансы выйти победителем из схватки со случайным противником из своего круга..? — задумывается Эрик, и тут же добавляет. — Не считая детей, стариков, больных и пьяных. Семьдесят-восемьдесят на сто?
Как цепко он ухватывает он суть. И как быстро переводит разговор от теоретических выкладок к практическим результатам.
— С тем типом — не помню фамилии, ну, который что-то такое про меня говорил, — ты дрался именно на мечах?
Воспоминание не делает мне чести и заставляет поморщиться.
— На саях. Ты их заметил, наверное. На стене, узкие парные кинжалы, с вилообразной рукояткой. Но это, повторюсь, ритуал. До мастера клинка младшему Бонэ далеко.
— А запись у тебя есть? — любопытствует Эрик неожиданно, но, неверно истолковав мою удивленную паузу, поправляется: — Или не мое дело?
Разумеется, парню интересно. Слишком мало вещей в его нынешней жизни сопряжено с жизнью прежней — и при этом не болезненным напоминанием, а просто увлечением. Наверняка фехтование — одно из них. И мне, чтобы преуспеть в благом деле адаптации барраярца к Цетаганде, необходимо не спешить и постоянно подкидывать ему крошечные намеки на схожесть наших миров.
— Есть, конечно. Идем.
Пока комм-пульт в моем кабинете сам выбирает заказанный диск из хранилища, я присаживаюсь прямо на подоконник с чашкой кофе в одной руке и пультом — в другой, а Эрик придвигает себе кресло.
— У вас вообще есть привычка записывать подобные вещи или этот случай чем-то отличился? — уточняет он.
— Привычка, — признаюсь честно. — Хотя я не очень понимаю ее смысла. В назидание потомкам, вероятно.
Или для развлечения родственников-барраярцев. Нажимаю на кнопку, запись начинает прокручиваться. Я смотрю не на изображение над видеопластиной — на Эрика. Он глядит, прищурясь, что-то хмыкает, пару раз просит поставить видео на паузу. Предложенных мною комментариев не потребовалось, опытному глазу и так все ясно, по крайней мере Эрик достаточно уверенно подытоживает, когда запись заканчивается:
— Понятно. Да, забавная у вас техника.
Это все комментарии? Я не успеваю еще перевести дыхания, как барраярец все же добавляет, отведя взгляд от финального стоп-кадра: — Если я спрошу, что именно он тебе сказал, ты смолчишь?
— Тебе хочется слушать эту грязь?— невольно морщусь. Мало было парню проблем, так он решил себе еще добавить поводов для размышлений не лучшего характера? — Я не отказываю, просто...
— Если я не услышу, в чем там было дело, я воображу себе что-то похуже, — резонно возражает Эрик. — Уж на ругательства у меня фантазия богатая.
И не только фантазия. Значение некоторых эпитетов, допускаемых моим новым родственником в речь, понятно мне только приблизительно, а грамматические конструкции, их породившие, церемониально сложны. Так что придется отвечать и быть точным в формулировках.
— Мне было сказано, — сухо цитирую, — "Иллуми, ваша семья так заботится о низших расах, что впору предположить оригинальное увлечение. Ваш дикий родственник быстро сошелся с вашим братом... а потом и с вами, не так ли?" Ну и что-то, что тебе недолго осталось быть вдовцом Хисоки; я был уже настолько рассержен, что дословно не запомнил. — Отголоски пережитого тогда гнева заставляют меня хмуриться даже сейчас.
Как ни невероятно, но Эрик улыбается, чуть кривовато, но не яростно. — Он имел в виду, что ты со мною спишь, и всего-то?Всего-то?! Я так ошарашен отсутствием его гнева, что только киваю, и Эрик прибавляет, кажется, стараясь объяснить свою позицию:— Ладно бы я разозлился, но ты чего? — и тут его осеняет, и улыбка сходит с лица. — Или у вас связь с инопланетниками идет за особое извращение? Вроде как не с людьми?
Придумал же, параноик! Впрочем, я и сам не лучше.
— Нет, — опровергаю я быстро. — Но это звучало так, словно ты попытался меня обольстить, ловко устроиться за счет семьи и тянуть из нее соки. Если ты понимаешь, о чем я. — Конечно, понимает. От этого все наши финансовые проблемы — или, точнее, проблемы с финансами, положенными ему по закону и по совести; его совесть их не способна принять. Ничего, способ обеспечить его деньгами я придумаю... — Соответственно, и я счел себя оскорбленным.
— Оскорбительно быть обманутым низшей расой? — хмыкает он, и меня снова окатывает иррациональной злостью. Он ведь низший, действительно — но я уже не могу воспринимать этот факт как должно, и злюсь от упоминания кажущейся низости Эрика, как злился бы, увидев нечто достойное, брошенное в грязь.
— Недостойно быть обманутым шлюхой, — отрезаю, чувствуя, что вступаю на рискованную территорию. — Которой ты не являешься.
Не надо было затрагивать скользких вопросов. Тихо, с тщательно скрываемой досадой, он тут же поправляет:
— Я ведь вправду с ним... — прикусывает губу и продолжает, — не важно, чем платить. Я согласился, чтобы мне заплатили моей шкурой. Это не деньги, но тоже... мало хорошего. В конце концов, я офицер и мужчина, а не беззащитная девица. Значит, выбирал сам и сам виновен.
Тема ему мучительна, как ноющий от давней боли зуб и, как тот же зуб, не дает покоя, вынуждая трогать ее вновь и вновь. Навязчивость боли иногда затягивает, а ведь он сам пару дней назад просил меня о ней не вспоминать — сколько же раз он обещал себе не поднимать эту тему даже и в мыслях?
— Слушай, хватит об этом, а? — прошу. Хватит с него самоедства. — Или тебе нужно все это выплеснуть, наконец, как грязную воду из чашки?
— Тебе неприятно об этом говорить, я вижу, — произносит Эрик мягко и отстраненно, замыкаясь на глазах, точно ключик повернули. — Извини. Замнем для ясности.
— Как хочешь, — вздыхаю. Сейчас мой гордец наверняка посчитает, что я посоветовал ему заткнуться, поэтому приходится добавить: — Я рад был бы дать тебе выговориться, но... не консервным же ножом вскрывать твое забрало?
Эрик невольно фыркает от смеха, представив картину, но добавляет серьезно: — Да нет, не надо. Нет смысла жаловаться: чувствуешь себя все равно дураком, а толку чуть. Не солдатское это дело.
— У вас солдат — это на всю жизнь? — неожиданно интересуюсь. Какое мне за дело до того, что там принято у агрессивных варваров на дальней планете?
— Если кадровый, то на ее большую часть, — поясняет. — А форы вообще воинская каста.
— Тяжело, — констатирую. — Но все-таки не безнадежно. Послушай, тебя будет очень раздражать, если я начну задавать вопросы вроде того, как звали твою матушку и на каком дереве был твой детский домик?
Дальше разговор переходит на необязательные мелочи и детские воспоминания — было же хоть какое-то детство у этого хмурого вояки? — и я с удовольствием рассказываю ему, что такое детский домик, как устроены окультуренные парки и почему у нас не принято наказывать за ссадины и испачканную одежду своих детей. К счастью, Эрик подхватывает разговор, и с минного поля, ежесекундно грозящего взрывом, мы, к моему облегчению, сходим довольно быстро. Беседа, даже лишившись драматической подкладки, остается интересной, явная взаимная симпатия греет душу, и остается только удивляться тому, как глубоко и прочно барраярская рука взяла меня за сердце.
Я уже почти свыкся с неустанным беспокойством сердца, ставшим моим тихим спутником, но только сейчас оно стало касаться не Эрика, но меня самого. Мне он нравится, даже, пожалуй, чрезмерно — а может ли случиться так, что и я ему тоже?
Вопрос пугает обоими ответами.
Если нет... что же, я не юноша, клянущийся умереть в случае любовной неудачи. Сейчас Эрик нетипично открыт, и я не могу понять, что это — наивность доверия или готовность шагнуть навстречу. Или он, как и я, воспринимает разницу между нами как преодолимую и понемногу привыкает не только к моему обществу и вниманию, но и к расширяющимся перспективам отношений?
Если да — то впереди у меня как минимум несколько восхитительных мгновений. Я солгу, если скажу, что не понимаю, как сильно меня влечет к этому странному созданию. Но есть и аспект исключительно неприятный. Недолгий красивый роман, бередящий душу в первую очередь своей нестандартностью, может обернуться для парня куда большими и худшими последствиями. Учитывая без того гигантский долг моей семьи, смогу ли я взять на плечи еще и эту ношу?
"Трусость или благоразумие?" — думаю я, прогуливаясь по дорожкам сада, пока медики производят очередные лечебные процедуры над человеком, занявшим мои мысли больше, чем должно. Что, если я, сделав над собой усилие, остановлю зарождающееся влечение? Чего я тем самым лишу Эрика и себя самого?Глава 14. Эрик.
Не дело испытывать скуку даже в отсутствие уехавшего по делам Иллуми Эйри. Пускай на эти дни моя жизнь ограничена стенами дома (точнее, оградой поместья), но дом — не тюремная камера, а, наоборот, поле деятельности для человека умного и любопытного. А карту-схему дома я отыскал прямо в комм-пульте. Крайняя степень педантичности дворецкого или требуемый всякой бюрократией план эвакуации при пожаре? А, может, кто-то из предыдущих обитателей искал применение своим художественным талантам, вдохновенно изображая небрежной акварелью "планиметрия, особняк в разрезе, вид сверху, масштаб один к пятистам"? Библиотека — на первом этаже, слева.
Дверь не заперта, значит, территория не запретна. Устраиваюсь за библиотечным комм-пультом, нацедив себе из здешнего бара стакан ярко-зеленого мятного напитка. Комм гарантированно соединен с местной и общедоступными базами данных. Наверное, есть и приватный канал персонально для владельцев дома, но пробиваться к нему не стану: взлом цетских информсистем — занятие для виртуоза. Я тяну холодящую язык жидкость через соломинку и просто листаю всплывший над видеопластиной каталог.
Любознательность исподтишка переходит в любопытство — и я тянусь в раздел "Статистика". Последнее обращение к библиотечной базе... да, дней десять назад. Список запрошенной литературы короткий, но тематика впечатляющая: "Социокультурные аспекты барраярской войны".
Лорд Эйри добросовестно постарался пополнить свои знания о странном чужаке. В его улове — военные мемуары, якобы беспристрастные рассуждения политиков, научно-популярные обзоры... А я, предположим, интересуюсь заметками на полях. Открываю. Тон мемуаров предсказуем: псевдонаучный или ироничный, словно пишущий предпочитал похвалиться красотой слога и глубиной интеллекта, нежели сказать что-либо существенное о банальной войне с горсткой варваров в галактическом захолустье. Статистики сил (и потерь) за двадцать лет войны, разумеется, нет, но грубая прикидка в полмиллиона для численности цетагандийского корпуса совпадает с тем, что я знаю и так. Подробнее же вдаваться в детали не хочется: чтение одновременно притягательно и неприятно. Вражеская пропаганда, неприличное чтиво. Кривое зеркало, которое злонамеренно искажает картинку, но как ни протирай его платком, четче не сделается. И инстинктивно хочется поспорить, но не с кем, не с буковками же на экране.
