Барон в юбке.

В полутемном, освещенном лишь кроваво-рыжим отблеском множества факелов, верхнем зале форта Зеелгур вокруг огромного, почти на все помещение, стола, на котором тщательно сотворенная неведомым умельцем из мелких щепочек, песка и цветного гравия, застыла Кримлия в миниатюре, задумчиво сгрудились четверо.

Трудно было представить себе более разношерстную компанию: суровый пожилой муж с легатским венком, водруженным на бритый налысо череп, с цепким, пронзительно-властным взглядом человека, привыкшего повелевать; высокий, худощавый парень с ангельским личиком юного херувима, резко контрастировавшим с массивной шейной гривной рурихма-старейшины на шее и тонкими прядями пробивающейся седины в густой шевелюре.

Кроме вышеперечисленных лиц, в зале присутствовали: громадный, бьорхоподобный воин в алом плаще центуриона с нашивками Пятого Кримлийского и еще один старик — худой, словно жердь, с огромной, покрытой залысинами и старческими пигментными пятнами лобастой головой на тонкой шее и длинными, казалось, способными гнуться в различных направлениях чувственными пальцами. В пальцах тот задумчиво вертел крошечный муляж форта, искусно склеенный из тонких соломинок.

— Так где, по-вашему, расположен концентрационный лагерь для нехалдеев? — скрипучим, подобно давно несмазанной ступице тележного колеса, голосом проскрипел венценосный.

— Вот здесь, мой Легат, в сорока милях от Баальбека. — заскорузлая, заросшая густой рыжей шерстью, рука с закаменевшей до состояния копыта от постоянного сжимания рукояти клинка кожей, грубо ткнулась толстым и коротким, как сарделька, пальцем в карту рядом с невысоким сооружением из камешков и пропитанного клеем песка, помеченном как 'Баальбек'.

Хищно блеснул шлифованным в кабошон рубином наградной перстень 'за доблесть'.

Ложбинка на карте, оклеенная круглыми кусочками полированной слюды, разноцветным мохом и лишайником, долженствовала изображать одинокую болотистую долину, покрытую лесом.

— Контингент?

— Старики, женщины, дети, в общем количестве от полутора до трех тысяч. Много больных.

— Охрана?

— Около трех сотен свеженабранного по задворкам Баальбека быдла и полусотня храмовников.

От входа на грани слуха донесся возмущенный шепот:

— Нет, ну подумать только: Превория этих скотов пригрела, возвысила, землю им выделили не из худших, и вот теперь — такая благодарность...

Стоявший мрачной глыбой в карауле, олицетворяя незыблемость Устава — сверкая начищенной лорикой, при скутуме и копье, старый ветеран, с трудом подавив желание тоскливо пожать плечами, лишь чуть качнул головой, соглашаясь с возмущенным напарником.

Безмолвно сделав замечание более молодому и несдержанному товарищу за несдержанность в карауле — лишь сверкнули в тусклом факельном свете белки глаз, бывалый легионер вновь застыл, подобно статуе, внимая происходившему в охраняемом почетной стражей зале разговору.

Вслед за ним окаменело замер и второй страж.

Тем временем разговор в глубине помещения все накалялся. Импульсивный рурихм горячо втолковывал собравшимся, что сможет провести быстрый рейд и освободить узников, требуя в свое распоряжение группу опытных воинов. Легат и центурион слушавшие свначала недоверчиво, под напором горячих доводов молодого воина сначала задумались, а затем многозначительно переглянулись.

— Осилим, Капеул?

— Осилить-то не проблема, да вот как провести в самое сердце Кримлии сотню бойцов? — Вот в чем основная трудность, мой легат.

* * *

Василий Крымов.

В паре метров впереди, смутно видимые сквозь цель между тюками, вяло перекатываются под пепельно-серой шкурой торчащие, подобно мрачным, неприступным скалам, тощие маклоки старого рогатого одра, влекущего крытый драной парусиной фургон по пыльным лесным дорогам Кримлии. Вокруг крепко обгаженного полуподсохшим жидким навозом хвоста гулко вьются мухи. Мерзко скрипит давно не смазанная ось, грозя вот-вот развалиться если не на ближайшей, кочке, то на следующей уж точно.

Дед Удат, закутанный в живописные лохмотья, вяло дремлет на облучке, намотав поводья на кулак и нахлобучив поглубже на нос соломенную шляпу а-ля чумак. Мимо с улиточьей скоростью проплывают кривые, плохо растущие на этой заболоченной, песчано-каменистой почве, деревья.

Подсунув под бок набитый сеном тюфяк, я, ловя последние мгновения утренней прохлады, от нечего делать битый час кряду разглядываю затейливую вязь дырок в прохудившемся тенте, обдумывая подробности очередной авантюры, в кою меня угораздило влипнуть.

Вот уж воистину: от судьбы не убежишь — она тебя даже на том свете найдет. Сам того не желая, Васька Крымов, попавший неведомыми путями в совершенно иной мир, и, имевший, казалось все возможности начать жизнь по-иному, скатился со временем к тому самому занятию, какое имел в прошлой жизни — командир диверсионного подразделения...

Правда, если подойти непредвзято, то что он еще умеет, этот самый Васька, пусть и ставший промыслом неведомых сил бабой?

До цели нашего путешествия осталось всего ничего -уже сегодня вечером мы будем на месте, готовиться к внезапному нападению на 'гетто для нехалдеев', а, по сути, тот же самый концлагерь, в котором содержат преворийских заложников.

До сих пор не знаю, каким чудом нам, с такой прорвой народу в фургонах, набитых как бочки с селедкой, вооруженными до зубов преворийцами, удалось пробраться нераскрытыми практически через всю провинцию, мимо всех постов, вилок и пикетов.

Будь нынче в Кримлии хотя бы одна сотая старого имперского порядка, нам пришлось бы очень туго. И сам не знаю — ругать или благословлять нам людскую любовь к бардаку и хаосу. Ситуация, честно говоря, прямо как у нас дома после темной памяти событий девяносто первого, с усугубляющей скидкой на средневековые реалии, и от этих реалий даже привычному к казалось бы уже всему ветеранустановится так тошно, хоть вой.

Огромная империя еще не успела рухнуть, — лишь пошатнулись, разъезжаясь, не выдержавшие нагрузки обезглавленного колосса ноги, а в каждом закоулке, словно из-под земли, (и откуда только взялись?) вылупились из окружающей серости разного рода князьки, графья, бароны, барончики, а, кто родом похуже да понеотесанней, то и просто — главари с паханами да паны с атаманами. И вся эта свора, впившиаяся в ослабевшее тело, тысячелетней империи, вмиг разразорвала его в клочья.

И пошло-поехало: на дорогах полный беспредел — на каждом повороте по рогатке, на каждом мосту по 'таможне', а то и по две, контролируемые представителями очередной 'организованной группировки', или считающей окрестный кусок земли своей собственностью по праву силы, или получившей 'в кормление' этот медвежий угол как подачку со стола от более крупной банды, контролирующей территорию побольше. Для полноты картины, практически в каждом разбойном логове — классический чеченский зиндан, набитый рабами, заложниками, должниками — некогда такими же бывшими гражданами Империи.

Огромный по нынешим временам обоз — аж целых шесть фургонов, для виду нагруженных награбленным на границе барахлом, а на деле скрывавших в своем чреве семь десятков матерых преворийских легионеров-ветеранов, благополучно предолевал одну версту за другой, а у нас до сих пор не было ни одного инцидента. Те немногие, страдающие излишним рвением, 'стражники', кто настаивал на более придирчивом осмотре сопровождаемого двумя десятками молчаливых, вооруженных до зубов храмовников груза, встречали рассвет уже на том свете — благо, в условиях всеобщего бардака и практически полного отсутствия связи, этот 'финт ушами' волне сходил нам с рук — лишь бы свидетелей не оставалось.

Неоценимую помощь в деле оказал толстяк Кру Пацех, назначенный номинальным главой каравана — наш трусоватый фермер на проверку оказался незаменимым конспиратором и талантливейшим взяточником. Не было практически ни одного дорожного стража, которого бы за небольшую мзду не уболтал бы наш языкастый провожатый, дабы тот пропустил обоз без досмотра. Как выяснилось в последствии, старик провел весьма бурную молодость в рядах неистребимых, как тараканы, и как тараканы же вездесущих, кримлийских контрабандистов, доставлявших Имперским Трактом в некогда опальную Фронтиру запрещенные к вывозу преворийские товары.

Не смотря на уже довольно позднюю осень, здесь, в Кримлии, днем еще довольно жарко и к вечеру внутри фургонов под грудами старой рухляди, к тому же кишащей оставшимися от старых хозяев паразитами, становится просто невыносимо — тело так адски чешется, что при проезде очередной мытарни приходится грызть кожаные ремни доспеха, чтобы отвлечься и, не дай Бог, не выдать себя движением.

Разморившись от тепла пригревающего сквозь рогожу тента солнца, я и не заметил, как задремал.

То проваливаясь в сонное полузабытье, то выплывая из мари, прошел еще один день пути.

Окончательно разбудило меня уже ближе к вечеру сопение подошедшего к нашему фургону Кру Пацеха:

— Приехали, Ваша Светлость, пора ...

...сон слетел, словно его и не было, мышцы с трудом сбросив с себя онемение и усталость, подбросили закоченевшее от долгой неподвижности тело к выходу.

Внутрь передвижной крепости, образованной ставшими в круг возами, споро выбираются вылезшие из под вонючего тряпья заспанные легионеры.

Сотник Капеул, с приклеенной к щекам черно-смоляной бородищей и плетеном из сыромятных ремней гамбизоне, усиленном на груди и спине медными бляхами, наконец-то сбрасывает с себя опостылевшую роль десятника сопровождающих обоз 'храмовников', натягивая прямо поверх гамбизона привычную лорику.

— Ваши лазутчики, лан Ассил, кивнул он на моих парней в зеленых, крашеных в 'камуфляж' травяным соком рубахах, доложили, что укрепление, за стенами которого содержат наших сограждан находится в полупоприще отсюда.

Мы должны атаковать засветло, — не терпящим возражений тоном закончил он, нахлобучивая на бритый череп лоснящийся полировкой гребенчатый шлем.

Положив ему руку на плечо, я скептически интересуюсь:

— Капеул, дружище, вы вот так, прямо в преворийской лорике и шлеме с центурионским гребнем в атаку на стены и попрете?

— Ну да, а как иначе? — Бывалый центурион неподдельно смутился:

— Я свой гребень (алый гребень на шлеме — знак отличия сотника -центуриона в преворийском легионе, аналог погон в земных армиях) кровью и потом заслужил и без него в бой не пойду — невместно. Вокруг одобрительно загомонили абсолютно согласные со своим командиром легионеры.

Видя мою скисшую морду лица, на которой явственно проступало: ' Боже мой... И это лучшие из лучших ...' Сотник задумался, затем, 'уловив' причину моего недовольства бодро заявил:

— Нет, конечно сначала мы сделаем штурмовые лестницы и подготовим зажигательные стрелы — все равно на более правильную осаду с баллистами и 'бараном' у нас нет ни припаса, ни времени, ни мастеров...

Безнадежно махнув рукой и тяжело вздохнув, начинаю подводить преворийцев к основам современной диверсионно-подрывной деятельности:

— Сколько в крепости людей?

— До сотни.

— И скольких своих солдат вы собираетесь потерять при штурме?

Центурион чуть смущенно оглянулся на стоящих позади него легионеров.

— Они солдаты, их долг защищать граждан империи даже ценой собственной жизни. Рисковать ею — наша работа, и если кто-то из нас погибнет — что ж, на то воля богов.

Не сдержавшись, я вспылил:

-Лично я не собираюсь терять под стенами этого занюханного форта ни одного из наших ребят! Запомните это, центурион!!! Ни одного! И так же не собираюсь терять кого-бы то ни было на пути домой, а вот как раз для этого мы должны будем сделать следующее...

* * *

Раннее утро исходило стылым, осклизлым туманом, обычным для лесисто-болотистой местности осенью.

Погруженное в серую муть практически по самые коньки своих низких, крытых где дерном, а где торфом или рубленым осотом, крыш ' Спецпоселение для неблагонадежных и нехалдеев' еще только начинает выкарабкиваться из липких объятий сна. Сонно кивают носами на деревянных вышках-башенках часовые, гулко кричит в лесу запозднившийся филин. Еще каких-то пара часов, и уснувший лагерь пробудится, наполнится покрикиванием надзирателей, лаем собак и гомоном детей да женщин.

Ближе к обеду в лес, как стало уже обычным, потянутся маленькие группки детей и женщин — собирать себе на пропитание грибы да ягоды. Из Беербаля вот уже без малого неделю нет новых поступлений продовольствия, и руководство лагеря приняло решение под присмотром надзирательниц высылать в лес фуражные партии.

Надзирательниц, словно цепные псы следящих за 'поселянками' и их детьми, оказалось далеко не проблемой набрать среди тех же узниц: как оказалось, немало женщин из числа и бывших жительниц городского дна, простых горожанок, а то и вовсе — почтенных прежде матрон, пожелало хоть в чем-то подняться, получив пусть призрачную, но безраздельную власть над остальными. Уж слишком заразная это штука — власть, тем более, когда за возможность потешить свое самолюбие и жестокость, тебе еще и предоставляют дополнительную пайку и более приличный барак.

Казалось, все предвещает стандартный унылый день в уже сложившемся распорядке этого аналога земного ИТК для неблагонадежных.

Но вот одно 'но': в сложившийся распорядок, похоже, будет внесена кардинальная перемена — из клубящейся темноты, все еще удерживаемой плотным покровом спящего леса, к хлипкому частоколу крадутся серые, способные быть замеченными лишь очень опытным глазом, тени.

Бесформенные, покрытые пятнами чуть светящегося плесневелого мха, клочьями паутины, поросшие белесыми, шевелящимися, в полном безветрии пучками не то трав, не то тонких щупалец, с торчащими в стороны корявыми сучьями, так похожими на скрюченные в предсмертных корчах руки утопленника, они будто исполняют дикий, жутковатый танец, подобный пляске мертвяцких огоньков над трясиной.

В клубах уже тающего на открытом пространстве ночного тумана, они, эти ожившие гигантские болотные кочки, сродни смертельному хороводу мараккашей, бесшумно скользят над самой землей, стягивая удушающую петлю вокруг притихшего в предрассветной дреме поселения, окруженного хлипким частоколом...

В большом помещении сторожки, расположенной прямо под стеной при надвратной башенке, вопреки всем староимперским уложениям о партульно-постовой службе, шумно гуляет в обществе наиболее смазливых и доступных 'поселянок' практически полный состав лагерной охраны. Ближе к утру, прячась от промозглого и сырого предутреннего холода, к ним 'на огонек' все чаще начинают наведываться вояки из сегодняшней настенной стражи.

Кому оно надо, — стучать зубами от озноба в торчащих через каждые пятьдесят шагов над частоколом одно-двух местных 'вороньих гнездах'? Тем более, что ближе к утру поднимается такой густой туман, что даже соседей , что торчат чуть поодаль на таком же хлипком насесте, не видать. 'Гнезда' со стражниками оказываются словно бы плавающими в густой, — ровно кисель,— и холодной, как стылая вода в глубокой трясине, мглистой дымке, по странной случайности поднимающейся как раз до уровня пояса расположившихся в караульных башенках людей.