Один человек и один город

— Сеньора?

— Она не уходит, пока не прогонишь. Сам. Только домашняя кошка становится дикой. Но ее можно приручить заново, если захочешь. Стоит лишь захотеть. И это не сложнее, чем жить.

У хозяйки этого дома не все дома? В смысле, проблемы с ясностью рассудка? Тогда понятно, чего избегает коротышка. Но разве нас не учат на каждой воскресной проповеди, что блаженные духом нуждаются в помощи, особенно если неспособны о ней попросить?

— Что насчет мусора, сеньора? Его нехорошо раскидывать. Вы же так не делаете?

То же мне, блюстители порядка. Знают, что у женщины не все в порядке в голове, так могли бы следить получше. Объяснять. Приучать, в конце концов.

— Соберем его? Только покажите, где, я и сам справлюсь. Покажете?

Белки снова сверкнули. Немного тусклее, чем в первый раз. Но смешливее.

— Я не так беспомощна, как бы тебе хотелось думать. Могу постоять за себя. И за дом.

Звучность куда-то пропала. Ушла, как вода в песок. Голос, который я слышал теперь, принадлежал совершенно обычному человеку, слегка усталому и чуть раздраженному.

— Конечно, сеньора. Я не буду входить, если это вас... вам неприятно. Просто вынесите мусор ко входу.

— Мусор...

Она что, впервые слышит это слово?

— Мусор?

А смеяться-то зачем? Да еще так заразительно.

— О, прости... Прости. Я не ждала, что...

— Это я видел. Какие-то проблемы с заправкой мешков? Если нужно починить, наверняка можно... Отправить заявку. Как-то так. Спрошу у диспетчера, чтобы все было точно.

— Откуда ты взялся?

— Ниоткуда. Первый день работаю, всего не знаю.

— Всего? Это уж точно. Иначе не пришел бы сюда. Ко мне на двор.

Игры в таинственность начинают напрягать. Неужели так трудно взять и объяснить, что к чему? А потом уже строить из себя... Хотя после объяснений сохранять прежнюю загадочную мину, конечно, уже не получится.

— Я обещал напарнику не задерживаться.

— А я мешаю тебе выполнить обещание?

То пугает, то кокетничает. Женщина, что с нее взять? Даже мусор заполучить и то не удается.

— Еще раз прошу прощения, сеньора. Доброй ночи.

— Погоди. Раз уж зашел...

Пакет стоят прямо за дверным проемом. Не дальше. Не слишком большой, не особенно тяжелый. Но не менее ароматный, чем другие.

— Его было бы лучше держать на улице.

— Чтобы вся улица дышала кровью и давилась страхом?

Кровью? Так вот, что за запах примешивается к прочим. Но страх-то тут причем?

— Разве упаковка недостаточно герметичная? В смысле, если ее закрыть, как полагается, пахнуть не будет. Не должно.

Она посмотрела на меня. Неподвижным пронзительным взглядом.

— Хороший мальчик. Плохой мальчик. Снова хороший и снова плохой. Оборот колеса, и все повторяется. Шаг влево, шаг вправо, а надо бы вперед... Но круг замкнулся. В самом начале времени. Нерушимый навеки... Он может только расти или чахнуть. Только так. И только по воле своего хозяина. Она есть, эта воля. Есть сила. Почему же границы круга до сих пор так узки?

Хрип в голосе нарастал с каждым словом, пока не превратился в самый настоящий скрежет. Это немного пугало, но не настолько, чтобы бросаться в бегство. Тем более, с пакетом, который грозил в любой момент выскользнуть из рук и оставить на комбинезоне новые грязные пятна.

— Доброй ночи, сеньора.

Бормотание еще долго неслось мне вслед, совсем неразборчивое, но настойчивое. И даже за перекрестком цепочка странных фраз не пожелала оставить в покое мой слух. Теперь уже внутренний.

Мешок с мусором полетел в кузов, вопрос — в меня:

— Обошлось?

— Что должно было обойтись?

Коротышка сощурил глаза, рассматривая мое лицо. Как будто искал в нем признаки чего-то особого. Потом выдохнул, то ли с облегчением, то ли разочарованно:

— Значит, обошлось...

— Странная женщина.

— Ага.

— И странно, что за ней не приглядывают. Такие могут в один момент взять и стать буйными. И тогда будет слишком поздно. По крайней мере, для соседей.

— Угу.

На обеденный перерыв мы, конечно, не успели. Всего-то пара задержек, вроде бы недолгих, а время утекло сквозь пальцы. Так что, прямиком из Вилла Лимбо мусоровоз направился в Низину.

С одной стороны, здесь нечего было опасаться подвоха с коробами. Ввиду отсутствия последних: мешки народ выносил к входной двери. Но тут скрывалась как раз вторая сторона проблемы. Модификация тары была той же самой, что и для механической упаковки. Видимо, в целях экономии. Однако самостоятельно затягивать тесьму получалось далеко не у всех. Единственное, что спасало от постоянной возни с шампунем и швабрами, это возможность визуально оценить качества груза, предназначенного к переноске. То есть, сразу было видно, просыплется мусор или нет.

И да, в Вилла Баха мне не пришлось рассиживаться. Потому что от двери до двери в среднем требовалось пройти не больше пары десятков шагов. Напарник не вылезал из кабины, я шел от мешка к мешку. Миля за милей.

Наверное, если взглянуть сверху, это выглядело бы топтанием в периметре пяти-семи кварталов, но ноги-то мерили длину пути, а не площадь. И когда коротышка щедро предложил: 'Давай, подвезу до дома', я согласился. Поспешно и непредусмотрительно: вместо расслабленного отдыха пришлось проговаривать каждый поворот, диктуя маршрут.

Ночь отступала быстро, оставляя после себя мутный туман утренних сумерек. Серо-сизый. За ним угадывалось светлеющее небо, первые лучи солнца и все прочее, но взгляд поднимался с трудом. Пока ничего не болело. Только тянуло, ограничивая свободу действий, а значит, к следующей смене меня ожидала необходимость разминки. Через силу и весьма неприятные ощущения.

Стоило бы и сейчас не лениться, залезть под душ, растереться как можно сильнее, но сознание все глубже и глубже тонуло в тупой усталости. А перед глазами плыли заборчики, двери и мешки. Друг за другом. Каруселью. Кружа голову.

Нет, в таком состоянии сначала лучше полежать. Вытянуться. Хотя, как это можно сделать в кресле? Да еще если оно...

Занято?

Знакомая дырявая шаль поверх знакомого щуплого угловатого тела. Ровное безмятежное сопение. И даже что-то вроде причмокивания.

— Эй, малявка! Ты домом не ошиблась?

Она вздрогнула, почувствовав прикосновение моей руки. Но не проснулась. Пришлось потрясти основательнее.

— Что ты тут делаешь, а?

Когда ее веки все— таки распахнулись... ладно, расползлись, девица, разглядев мое лицо через остатки сна, рассеянно улыбнулась:

— А, пришел...

— Я пришел, потому что живу здесь. И кажется, гостей не приглашал.

— Злюка.

Вместо того чтобы подняться, она повернулась к другому подлокотнику. Чтобы и оставаться лежать, и лучше меня видеть.

— Нет, правда. Чего тебе надо?

— Я с вечера тут.

— Интересно, с какого? Я уходил уже по темноте.

— Ну... с моего вечера. Как смогла, так пришла, — недовольно пояснила девица. — Думала вытащить тебя на улицу. Погулять. А папаша Ллузи сказал, что ты работаешь.

Гулять это хорошо. Замечательно. Собственно, именно этим я всю ночь и занимался. А теперь, когда из носа почти выветрились помойные ароматы, начинает хотеться есть. Жрать, если точнее. Отличная работа, ничего не скажешь: на свежем воздухе, с силовыми нагрузками. Питание подобрать — наберу мышечную массу в два счета. За пару недель...

Стоп. Я разве говорил пьянице, куда отправляюсь? Не припоминаю. Значит, тот подслушивал. Разговор с Хэнком. М-да, с такими длинными ушами в 'родном' доме не стоит рассчитывать на неприкосновенность личной жизни. Хотя, папаша — это еще полбеды. Вторая половина куда как настырнее.

— Да, работаю.

— По ночам?

— Так получилось.

Она потерла пальцами уголки глаз.

— Плохо.

— Это еще почему?

— Как почему? Ночью же все веселье!

— Обойдусь. У меня пока поводов веселиться нет.

— Как называют человека, который думает только о себе? Святой отец иногда это слово говорит... Вот ты как раз он и есть!

Видимо, речь идет об эгоисте?

— А о ком еще прикажешь думать?

Надутые губы. Взгляд исподлобья.

— Ну почему мужчины всегда такие непонятливые? И... — она принюхалась и совсем грозно нахмурилась: — Жадные. Всю ночь, небось, конфеты ел, а друзей угостить ни одной не принес!

— Вот не поверишь: во рту ни крошки не было. С самого вечера.

— А чем тогда пахнет?

— Грязным комбинезоном.

Кстати, о грязи. Хорошо, что я не успел заснуть, не раздеваясь. Вернее, что мне не дали заснуть. И плохо, что поддался соблазну подъехать домой: одежда-то осталась в шкафчике. Придется теперь искать новый комплект в сундуках.

А рабочие принадлежности лучше оставить в кладовой. За плотно прикрытой дверью.

— И еще чем-то пахнет.

Хоть девица весила и немного, согнутая спина отозвалась на новый груз нытьем мышц.

— Ну, ты еще с ногами заберись!

— Приглашаешь?

Зря я это сказал. С тем же успехом мог прикидываться пальмой перед обезьянкой.

— Не веси на мне! Я устал, знаешь ли.

Шумное дыхание взъерошило волоски на шее. На плече. Добралось до ключицы. И ноги, обхватившие талию, как-то странно вдруг дернулись.

— Так вот у тебя какая работа, да?!

А вот за ухо кусать не надо. Не надо, говорю же!

— Слезай сейчас же. Пока я добрый.

— И слезу.

Она разжала объятия слишком стремительно. Едва не упала.

— Я к нему со всей душой...

Скорее, всем телом. Только не понимаю, в чем проблема.

— Даже ужин сготовила.

Ужин? Ну наконец-то, первая хорошая новость за сегодня!

— Та твоя чика , конечно, о еде и не позаботилась? Вон, глаза какие голодные! Но хоть в долгу не осталась?

Какая еще чика? Какой долг?

— У тебя что, не все дома? Хотя, понятно, что не все: ты-то тут, а не там.

— Да уж лучше быть сумасшедшей, чем преданной!

Выпалила и заткнулась. В смысле, замолчала. Резко.

Хм. Быть мне плохим или хорошим — не принципиально. Слишком субъективное ощущение. Но обвинений в предательстве в свой адрес еще не слышал. Даже от матери, а уж она, имея такой козырь на руках, ни за что бы не удержалась от его использования. На любом ходу.

— Значит, преданной?

Ага, теперь мы гордо отвернулись. Демонстрируя слегка курносый профиль, выдающий примесь африканской крови.

— Не хочешь объясниться?

— А зачем? И так все ясно.

Наверное, да. Но не мне.

— Я давал обещания? Может, клялся в чем-то?

Она шляется за мной хвостом, это очевидно. С далеко идущими намерениями? Пусть. Но нужно либо их озвучивать, либо ставить в известность иными способами. А не заставлять догадываться, придумывая то, чего нет.

— Брал кого-то в свидетели своих слов?

Зачем я вообще перед ней сейчас распинаюсь? Хочу что-то доказать? От чего-то откреститься? В конце концов, кто она мне?

— Декларировал свое отношение к событиям?

— Декра... рала... что?

Ага, меня слушают. И довольно внимательно. Это радует.

— Неважно. В общем, не вижу причин для твоего недовольства.

— Не видишь! Слепой, что ли?

— Вот что, девочка...

Тонкие у нее плечики. Слишком. Кожа да кости. И опять горячие. Пальцы бы не обжечь.

— Или скажешь прямо, на что рассчитываешь, или распрощаемся. Понятно?

С минуту она смотрела мне в глаза. Растерянно. Почти испуганно. И с каждой секундой становилась все румянее и румянее. Пока не залилась краской до корней волос.

— Пусти, дурак!

Отшатнулась, ухватилась руками за плечи. В тех местах, которые я держал.

— С женщинами так не обращаются!

— Я ведь говорил. Раньше. Тебе до женщины еще...

— Ты-то почем знаешь?!

Э... Девочка созрела? Не рановато ли?

— Сколько тебе лет?

— Какая разница?

— Сколько?

Она снова отвернулась. Запахивая шаль.

— Не бойся, в полицию не заберут. Не забрали бы. Если бы кое-кто на кое-что сподобился.

— Почему ты тогда такая...

— Маленькая?

— И это тоже.

Шмыгнула носом. Один раз. Другой.

— Такая уродилась.

Хрупкие кости. Дефицит мышечной массы. Что-то когда-то где-то пошло неправильно.

— Голодала в детстве?

— А что? Искал повод пожалеть и нашел, да? Нет, не голодала! Ела в три горла!

Значит, наследственное. Надеюсь, не из того списка, по которому лечат пожизненно, бесплатно и безрезультатно.

— Извини. Я думал...

— Все вы думать не умеете! Кто, как ты, ребенком считает, кто... А, да ну вас, к богу в рай!

Двигалась она быстро. Несмотря на всю беззащитную щуплость. А может, именно благодаря ей. Впрочем, мне и не хотелось ловить. Никого.

Ужин стоял на кухне. Глубокая миска, почти до краев наполненная... Едой. И это было самым главным в наступающем утре.

Я съел все. Подчистую. Даже на выстрел не подпустив к себе мысль оставить что-то для папаши Ллузи. Потом, как был, в одних шортах, вернулся в комнату к Хэнку. Копаться в сундуках? Нет уж. Позже. Как и все остальное.

— Ты уж прости, водные процедуры откладываются. Немножко. Вот не поверишь, руки не поднять. Расслабился до предела. Как-то сразу и быстро. Раньше так не получалось. Раньше...

Ну да, все время казалось: нужно быть готовым. К чему-то. Или ко всему сразу. Не ослаблять внимание, не отпускать напряжение. А теперь чуть что — р-раз, и поплыл. Медузой.

— Сдвинем график, ладно? Когда привыкну к новому режиму, все наладится. Надеюсь.

А если не наладится, то и бог с ним. Эта стоянка не может длиться вечно.

— Помнишь, я говорил, что тут люди только и делают, что живут? Так представь, они еще и заставляют всех вокруг это делать. Тянут, каждый в свою сторону. Расширяют жизненное пространство. Пожалуй, еще немного, и придется уворачиваться. Изо всех сил. Я-то рассчитывал, что меня оставят в покое. Чужак ведь, подозрительный, непонятный и все такое. А они наоборот.

Может, потому что одомашненный, в смысле, подогнанный под какое-то милое их сердцу и уму лекало, я перестану казаться опасным? Не смогу угрожать устройству здешнего мирка?

— Насчет работы... Нормальная. Ничего сложного. Ходишь по холодку всю ночь и бицепсы растишь. Самое то для здоровья. Только жрать хочется потом. Сильно.

Хотя, проблемы и тут находятся. Потому что люди вокруг. И теперь веры лекциям по организации групповой деятельности стало намного больше. Мы же разные. Похожие, но все-таки разные. А действовать надо совместно. Интересно, хватит ли для этого общих правил? Тех, что насаждаются сверху? Есть условия необходимой достаточности, это да. И я даже их помню. В целом. Но изложенные научно-книжным языком, они звучат излишне сложно. Почти так же, как слова той...

— Насмотреться зато можно всякого на работе. Одна женщина оказалась совсем чудной. Другая, конечно, тоже, но не в том смысле... Потом расскажу. Так о чем я? А, вспомнил. Черная, как ночь. В темноте не разглядеть будет, если глаза закроет. Но это хотя бы объяснимо. Мигрантка. Правда, что она тогда делает в Лимбо? Тамошние жители, насколько я понял, не особо пускают к себе пришлых. Ладно, может, заслуги какие-то у нее. Неважно. А вот то, что она говорит...