Полковник посмотрел на Саньку, перевел взгляд на Макса.
— Друг, говоришь... Хм...
Глушаков выглядел растерянным, словно ожидал от бармена иной реакции. Может, рассчитывал, что тот возьмет его с собой? Кто знает, какие мысли роились в его голове? Именно про таких было однажды сказано: "И не друг, и не враг, а так..."
— А кто такие эти Партизаны, о которых бармен говорил?— спросил Макс. Интересно просто, в игре вроде таких не было. И тут же пожалел, заметив реакцию Сорокина. Но тот все же ответил.
— Группировка "Щит". Их еще Щитоносцами называют или Партизанами,— и тут же поспешно добавил, словно оправдывался: — Нормальные ребята! Борются с Зоной и ее порождениями. Может быть, немного фанатично, зато от души.
— Почему же бармен их так не любит?
— "Щит" опасается, что однажды Зона может выплеснуться за пределы своего ареала, и они всячески стараются этому воспрепятствовать. Поэтому они против того, чтобы артефакты покидали пределы Зоны. А арты — это чуть ли не основной товар для барыг вроде нашего Михалыча. Партизаны здорово щимят тех, кто занимается подобной контрабандой, а значит, как сказал дядя Жора, ломают им весь бизнес. За то и не любит. И не он один. Врагов у них хватает: и Храмовники, и официалы, и Номады.
— А эти-то почему?— удивился Макс.
— Номады-то? Они — идеологические противники. В отличие от Щитоносцев Номады не считают Зону абсолютным Злом. Напротив, они полагают, что с Зоной можно найти общий язык. Симбиоз и все такое... Те же арты — они ведь не только вред несут, но и пользу. А для "Щита" они все порождение Зла, поэтому и уничтожают они их без разбору.
— Арты или Номадов?
— Всякое бывает,— уклонился от прямого ответа Сорокин.
— Понятно...
Даже от сердца отлегло. А то Макс уже худое начал думать о Полковнике.
— Ты теперь куда?— спросил его Сорокин.
— Дело у меня здесь, нужно закончить, а потом... по обстоятельствам.
— Понятно...— в голосе Полковника слышалось разочарование. Он, похоже, тоже на что-то рассчитывал, но говорить вслух не стал.
— Кстати, вы не в курсе, где здесь городское кладбище?— спросил Макс.
— Вон там, за перекрестком, справа,— указал Полковник на запад.
Макс выпучил глаза от удивления. Это что же, выходит, он полдня искал кладбище, а оно все это время под носом было? Даже не верилось как-то.
Сорокин это заметил и сказал:
— Не сомневайся, другого здесь, насколько я знаю, нет. Просто за ним никто давно не ухаживал, вот и затянуло его зеленкой.
— Спасибо. За все. Я пойду.
Макс зашагал по дороге на запад.
— Ты, это...— окликнул его Сорокин.— Я тут пробуду какое-то время, а потом на Нейтралку вернусь. Заходи, поболтаем!
Макс кивнул. Встречаться снова с Полковником ему не было резона, но ведь всякое в жизни бывает? А когда он обернулся в следующий раз, увидел, что Санька Глушаков не спеша ковыляет следом за ним...
Кладбище находилось у западного выезда из Чернобыля. Макс уже проходил мимо него, когда только появился в городе. А потом еще раз, когда шел уничтожать ретранслятор. И снова — на обратном пути: сначала с южной стороны его обогнул, а потом и с восточной.
Заметить его было мудрено — заросло кладбище основательно. Так, что блеклая зелень не помещалась в отведенных ей границах, так и рвалась наружу, навалившись на покосившийся от напора забор. Трудно сказать, что именно послужило причиной такого бурного роста. Может быть, радиация? Дозиметр показывал вполне терпимые показатели во всем городе, трещал равномерно и переходил на повышенные тона разве что при приближении к крупным металлоконструкциям и брошенному автотранспорту. Но на границе кладбища он снова зачастил безбожно, предупреждая об опасности радиационного заражения. Может быть потому, что именно здесь, по словам Сладкова, хоронили первых ликвидаторов аварии, получивших запредельное облучение?
Но приходилось рисковать. А сначала найти вход, так как лезть сквозь непроходимые дебри не хотелось.
Такая возможность появилась чуть ли не в самом конце кладбища. Здесь забор не выдержал напора растительности, завалился, а потом его еще и придавило рухнувшим деревом. По нему-то Макс и преодолел препятствие, среди белого дня оказавшись в сумерках густого леса.
Санек последовал за ним. Он всю дорогу тенью шел за Клинцовым, но за все это время не проронил ни слова. И лишь оказавшись на огороженной территории, все еще не идентифицируемой, как кладбище, решил прояснить давно уже возникшие непонятки.
— Тебе-то чего нужно на кладбище?— спросил он у Макса.— Ищешь кого?
Макс тоже был гордым и вначале не хотел отвечать, но потом все же передумал:
— Типа того. Помнишь того чудика, которого мы в подвале зажали?
— Ну?— насторожился Санек.— А он что, умер?
— Надеюсь, нет. Умерла его дочка, давно, еще в восемьдесят шестом.
— Дочка?— Глушаков напрягся еще сильнее.
— Да. Погибла в результате эксперимента, как-то связанного с тем, что мы имеем,— Макс обвел рукой окрестности.
— И? Он-то тебе зачем?
Клинцов, пробираясь через заросли и бурелом, ответил не сразу:
— Я тут поговорил кое с какими людьми. Так вот, они считают, что, если кто-то и может нам помочь выбраться из этой передряги, так это он, профессор Покровский.
— Профессор Покровский?— эхом повторил Саня.
— Был профессор, да весь вышел. Говорят, у него после смерти дочери крыша поехала. Полный неадекват.
— Тогда зачем он тебе?
— А есть другие варианты?— обернулся Макс.
Саня пожал плечами.
— С чего ты взял, что найдешь его здесь, на кладбище?
— Люди сказали. Типа он время от времени приходит на могилу дочери.
— И где она, эта могила?
— Хороший вопрос...— пробормотал Макс, осматриваясь.
Могил здесь хватало. Были здесь и покосившиеся кресты, сваренные из труб, и облезшие, насквозь проржавевшие пирамидки со звездами, и вросшие в землю мраморные плиты с овалами едва различимых фотографий. Кое-где сохранились оградки и даже остатки пластиковых венков. Но все это давным-давно поглотил лес, очень напоминавший дебри какой-нибудь Амазонии или Конго. Макс, полжизни проведший в лесу, таких густых чащ еще никогда не встречал.
— В общем-то это даже не могила, а кенотаф.
— Кено... что?— не понял Санек.
— Кенотаф. Нечто вроде памятного места, но без захоронения. Там вроде серьезная авария произошла, тела дочки профессора так и не нашли. Или не смогли до него добраться — уже не помню, как там в точности было. А чтобы память о ней сохранилась, чтобы было место, куда можно прийти и поскорбеть, поставили этот кенотаф. Ей и всем остальным, кто находился в той самой лаборатории и не вышел оттуда.
— И как он выглядит этот... ну, ты понял?
— Откуда мне знать? Вряд ли это крест — в те далекие годы в СССР на официальном уровне не существовало ни религии, ни секса. Вряд ли пирамидка — такие ставили в основном ветеранам войны.
— Откуда ты все это знаешь?
— Книжки умные читаю... Я думаю, что это, скорее всего, либо какой-нибудь памятник, вроде как жертвам чернобыльской аварии, либо просто плита с выбитыми на ней именами. Вот их и будем искать.
— А я-то тут при чем?— набычился Санек.
— Ты можешь делать все, что захочешь,— устало вздохнул Макс.— Я не настаиваю.
Если на краю кладбища лес был едва проходимый, то ближе к центру он стал заметно редеть. Макс шел между могил, посматривал по сторонам, читая едва различимые имена и даты. Разные здесь лежали люди. Несмотря на то, что Чернобыль был совсем молодым городом, некоторые покойники родились еще в позапрошлом веке, но таких было немного. Были здесь и старики, и совсем молодые люди, и даже дети. Но не было тех, кого искал Клинцов.
А искомую могилу нашел Саня, решивший идти своим путем. Он уже понял, что они с Максом ищут одно и то же. Не дурак, сообразил. Вот и шарил взглядом по сторонам, пока не нашел то, что искал. По крайней мере, он так считал.
— Эй, сыщик, сюда иди!— крикнул он Максу.
Да, это была именно ТА САМАЯ могила, никаких сомнений. Во-первых, как и предполагал Макс, это была плита, только не мраморная, а гранитная. Во-вторых, судя по столбикам имен и фамилий на табличке, захоронение было массовым. Других таких здесь не встречалось. И хотя конкретная причина смерти не указывалась, дата совпадала: 26 апреля 1986 года. Имена на латунной табличке были выгравированы, а потому читались даже по прошествии стольких лет. И среди множества мужских имен выделялось одно единственное женское: Оксана Покровская. Дочка профессора Покровского. Наконец, это была единственная могила, на которой лежали свежие цветы.
И кто их мог здесь оставить, если не сам профессор? А значит, он совсем недавно приходил к могиле — цветы даже не успели подвять.
— Оксана, значит,— пробормотал Санек.
— Дочка Покровского,— кивнул Макс.
— Хорошо.
Что именно хорошо, Клинцов не понял и немного удивился, когда Санек присел и начал рыться в своем рюкзаке. Потом удивился еще больше, когда Глушаков достал из мешка... человеческий череп, повернул его к себе и долго смотрел в пустые глазницы.
Совсем как Гамлет.
Но вместо традиционной фразы прозвучала другая:
— Ну вот, ты и дома.
С этими словами Саня опустил череп на землю под гранитной плитой, встал и сделал шаг назад.
Макс совсем уж было собрался спросить, что все это значит, но вдруг заметил, как почва под черепом завибрировала, разбиваясь на крохотные комочки, и череп начал медленно погружаться в землю. Он был похож на тонущий корабль, медленно уходящий под воду. Вот скрылись глазницы, а вот уже и по макушке запрыгали комочки земли. Потом еще какое-то время происходило погружение, сопровождаемое утряской, и, наконец, все закончилось и стало прежним.
Макс проглотил вставший в горле комок и хрипло спросил:
— И что это было?
— Она так хотела,— буднично ответил Санек. Еще бы — после всего пережитого в подземной лаборатории, погружение черепа под землю казалось сущим пустяком. А еще на душе стало легко — словно выполнил дело всей жизни.
Как знать может, оно так и было.
— В смысле?— не понял его Макс.
— Забей! Теперь уже это не важно.— Он сделал то, что от него требовалось, и больше его ничто не удерживало в Чернобыле.— Пойду я.
Макс неопределенно пожал плечами. Ему было все равно, уйдет Глушаков или останется.
— А ты?— спросил его Саня.
— Буду ждать профессора,— ответил Макс и присел на поваленное дерево.
— Ну-ну,— буркнул Саня, развернулся и... так и остался стоять.
Минуту назад у него было дело, а сейчас как в душе, так и в помыслах поселилась пустота. Что дальше? Куда теперь идти?
— Ты уверен, что он нас отсюда вытащит?— спросил он Макса, не оборачиваясь.
— Нет,— не стал врать Клинцов.
— Понятно...
Санек вернулся к могиле, уселся рядом с Максом. Но уже через пару секунд болезненно поморщился, взглянув на пищавший в кармашке разгрузки товарища дозиметр. Он надрывался с тех самых пор, как парни вошли на территорию кладбища. А рядом с могилой "лаборантов" еще и прибавил и с тех пор не умолкал.
— Подохнем мы здесь.
Макс проследил за его взглядом, молча достал из рюкзака упаковку таблеток, выдавил две из них и протянул Сане.
— Это что?— с подозрением отреагировал тот.
— Радиопротекторы.
— Типа помогают?
Клинцов пожал плечами.
— Ни хрена ты не знаешь,— вздохнул Санек, но таблетки взял, проглотил обе, запив водой из фляги.
— Нельзя нам отсюда уходить,— пояснил Макс.— Покровский может появиться, откуда угодно, а здесь такие заросли, фиг что разглядишь со стороны.
— Это да,— согласился Саня...
Они не знали ту периодичность, с которой профессор навещал могилу дочери. В том, что он сюда приходил, не было никакого сомнения. Но как часто? Раз в неделю? В месяц? В год? Судя по свежим цветам, он был здесь совсем недавно. Поэтому Макс морально готовился к длительному ожиданию. И да, прав был Санек: слишком долго торчать на облученной местности было нельзя, тут никакие протекторы не помогут. Все-таки хорошо, что Саня остался: теперь можно будет дежурить по очереди. Только он хотел сказать об этом Глушакову, как появился профессор Покровский.
Макс не ошибся — это был тот самый чудаковатый и дикий на вид мужик, которого они гоняли по деревне, а потом зажали в подвале. Он и сейчас выглядел не лучше: слипшиеся сальные волосы, растрепанная борода, безумный взгляд. Одет он был в те же обноски: грязные рваные брюки, такая же рубашка, ноги босиком.
Появился он неожиданно, словно из воздуха соткался. Не было слышно, как он продирался сквозь заросли, ни одна веточка не треснула у него под ногами. Не было никого, а вот он уже направляется быстрым шагом к могиле, не обращая внимания на парней.
— Девочка моя! Как же долго я тебя искал! Милая моя...
Он упал на колени, опустив руки на землю, где не так давно лежал череп. Неужели он почувствовал это и примчался, чтобы почтить память дочери, вернувшейся в свою могилу?
Макс пристально посмотрел на Глушакова. Тот так и не рассказал, что это был за череп и откуда он у него взялся. Впрочем, ответ на первую часть вопроса Макс, кажется, знал.
Профессор тем временем распластался на могиле, как будто хотел ее обнять, лежал и бормотал, не переставая: "Девочка моя...". По его щекам текли слезы. В какой-то момент он замолчал и дальше уже лежал тихо и неподвижно.
Макс и Саня с тревогой переглянулись, Клинцов приблизился к могиле, присел и потряс Покровского за плечо.
— Профессор?
Было у него такое ощущение, что безумец после всего пережитого мог попросту отдать богу душу.
Но нет, Покровский вздрогнул, резко перевернулся на спину и, вращая глазами, уставился на парней так, словно только что их заметил:
— Вы кто? Здесь нельзя! Здесь опасно!
Только Глушаков сделал к нему шаг, как он снова завизжал истерично:
— Не подходи! Убью!!!
Он вскочил на ноги, схватил палку и начал размахивать ею из стороны в сторону, защищая то ли себя самого, то ли могилу.
— Успокойтесь, профессор, мы не причиним вам вреда,— постарался урезонить его Макс.— Вы ведь профессор Покровский?
— Откуда вы меня знаете?
— У нас с вами общие знакомые. Профессор Сладков и...— немного подумав, он все же закончил: — ...и Док с болот, Виктор Игоревич, помните?
— Назаров? Витя?— замер Покровский.— Он жив?
— Живее всех живых. Просил передавать привет, если я вас увижу.— Так оно было или нет, Макс не помнил, но подумал, что не лишним будет сказать.
— А Сладков... С каких пор он стал профессором? Неуч! Бездарность! Посредственность!
Голос Покровского изменился, исчезли безумные нотки, зато появилось что-то другое — гневное и усталое. Он выронил палку, вернулся к могиле, уселся на землю, обхватив колени руками.
— Что вам от меня нужно?
Макс готовился к этому разговору, не раз прокручивал в голове то, что следовало сказать и то, что, возможно, ответит Покровский. И все же слова давались ему с трудом:
— Дело в том, что... мы... я, Саша вот... и еще несколько парней... ммм... В общем, мы из другого мира...
