Оже осмотрела край рамы, вделанной в скалу. Очевидно, это было человеческое дополнение, прикрученное к тому, что было здесь раньше. Портал, предположительно, был установлен одновременно с подключением к гиперсети, задолго до того, как люди Скеллсгард вновь открыли его.
— А что на другой стороне? — спросила она.
— Весь остальной мир. Вообще-то, там еще одна камера, но она соединена непосредственно с туннелями под Парижем.
— А вы не можете просто обойти цензуру? Прорыть скалу с обеих сторон?
— Не работает, — сказала Скеллсгард. — Ничто из того, что мы пробовали, не поможет нам выбраться из этой камеры. Мы пробовали взрывать и прорезать по обе стороны портала, но это все равно что прогрызать алмаз. Строители, должно быть, укрепили это помещение именно по этой причине, чтобы все могли пользоваться порталом.
— Но ты уже прошла через это. Ты можешь обойти цензуру.
— Мы можем, — сказала Скеллсгард, — ты и я, но не кто-то вроде Найагары. В его теле столько машин, что цензор приготовил бы его заживо. Нанотехнологии — одна из самых больших проблем. Независимо от того, насколько хорошо мы пытаемся их скрыть, цензор всегда обнаруживает это и всегда поджаривает.
— Тогда никакое нанотехнологическое оружие не сможет достичь Парижа. Это хорошо, не так ли, если это означает, что слэшеры не смогут прорваться?
— Да, но нанотехнологиями дело не ограничивается. Блокируется любой сложный изготовленный объект, независимо от того, насколько безобидна его функция. Никакого оружия. Нет средствам связи. Никаких наручных часов. Никаких камер, датчиков или медицинского оборудования.
— Что же тогда на самом деле остается?
— Не так уж много. Одежда. Бумага. Простые инструменты, такие как лопаты и отвертки. В принципе, все, что он сочтет безопасным. Однажды нам действительно удалось обмануть его, но очень тривиальным способом. Он не пропустит оружие, даже точную копию оружия двадцатого века. Но мы смогли разобрать оружие и пронести контрабандой его составные части — это сработало. Но какой в этом был смысл? На E2 легче найти настоящее оружие.
Оже протянула руку к манящей желтой поверхности. — Можно мне потрогать это?
— Черт возьми, да. Ты можешь просунуть сквозь него свою руку. В любом случае, тебе придется подвергнуть этому все свое тело, так что вреда не будет.
Оже ткнула пальцем в жутковатую желтую мембрану. Потребовалось больше времени, чем она ожидала, прежде чем ее палец коснулся какой-либо поверхности. Затем она почувствовала покалывание на самом кончике. Она надавила сильнее, и желтая поверхность начала заметно деформироваться, сморщиваясь внутрь от места соприкосновения. Это напомнило ей о поверхностном натяжении воды, о том, как она образует пленку, которая сопротивляется легкому давлению. На желтом появилось ржаво-коричневое пятно, расходящееся от ее пальца концентрическим узором.
— Ты абсолютно уверена, что это безопасно? — снова спросила она.
— Мы все проходили через это сотни раз, — сказала Скеллсгард. — Тела — это не проблема. Он довольно хорошо различает сложные биологические процессы и нанотехнологии.
— Довольно хорошо?
— Просто толкни.
Оже усилила нажим. Послышался щелчок, и внезапно ее рука до запястья покрылась желтым. Поверхность снова выровнялась вокруг ее конечности. Боли не было, только холодное покалывание. Она пошевелила пальцами. Все они казались настоящими и правильными. Она убрала руку и проверила взглядом — все по-прежнему на месте.
— Видишь, все просто, — сказала Скеллсгард.
— Мне все равно это не нравится.
— И не должно нравиться. Я пойду вперед и покажу тебе, насколько это безопасно. В этом есть некоторая хитрость, так что следи за мной внимательно. Когда я закончу, ты можешь передать мне свою шляпу.
Оже отступила назад. Скеллсгард вытянула обе руки и крепко ухватилась ими за горизонтальный поручень над цензурой. С гимнастической плавностью она поднялась на носки и качнулась всем телом навстречу желтой поверхности. К тому времени, как она добралась до нее, она набрала достаточный импульс, чтобы прорваться одним движением. Поверхность сморщилась, затем с хрустом поглотила ее. Последним, что увидела Оже, был затылок Скеллсгард, исчезающий в цензоре.
Минуту спустя сквозь мембрану просунулась рука и щелкнула пальцами. Оже узнала эти тупые ногти. Она сняла шляпу и вложила ее в руку. Рука и шляпа исчезли обратно через цензуру.
Оже протянула руку и взялась за поручень. Она оторвалась от земли, мышцы ныли от непривычного усилия. Она подтянула ноги так высоко, как только могла, и прыгнула в желтое. Это было почти наверняка менее элегантно, чем попытка Скеллсгард, но она полагала, что каждый должен с чего-то начинать.
Момент перехода, прохождение через желтое, был подобен удару электрическим током без боли. Она почувствовала, как каждый атом ее тела наполнился острым, пытливым светом. Она чувствовала, что ее внимательно разглядывают, роются в ней, поворачивают то в одну, то в другую сторону, как ограненный драгоценный камень. Это длилось вечность и одно мгновение.
Потом все закончилось, и она лежала бесформенной кучей, подол юбки задрался где-то на бедрах, а одна туфля слетела с ноги. Кто-то заботливо расстелил мягкий коврик по другую сторону от цензора.
— Вот твоя шляпа, — сказала Скеллсгард. — Добро пожаловать в Париж.
Оже поднялась, поправила одежду и снова водрузила шляпу на голову. Помещение, в которое они попали, было намного меньше предыдущего, но оно было заставлено таким же ошеломляющим набором машин и шкафчиков. Однако ни одно из содержимого не выглядело столь продвинутым: насколько могла судить Оже, почти все здесь, должно быть, было отправлено крошечными партиями, а затем собрано заново (что, естественно, исключало что-либо действительно сложное) или — что более вероятно — было украдено из внешнего мира E2, а затем адаптировано для обслуживания каких-то новых функций. Там было много электрического оборудования, неуклюжих гудящих штуковин в серых или зеленых металлических корпусах, соединенных вместе спутанными прорезиненными кабелями; мерцающие монохромные экраны, показывающие следы волн; черные штуковины, похожие на пишущие машинки, но явно ими не являвшиеся. В одном углу пыхтел генератор.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Скеллсгард.
— Более или менее. Разве я не должна быть такой?
— Существовал небольшой риск того, что некоторые из машин Найагары, возможно, не были промыты до того, как ты пришла. Не видели особого смысла тревожить тебя без необходимости.
— Понятно, — коротко сказала Оже.
— Есть и кое-что еще. Обычно, когда мы проходим через это, мы ничего не чувствуем. Это занимает всего мгновение, и все заканчивается. Но время от времени случается что-то еще. Может быть, раз из ста проходов через цензуру все по-другому.
— В чем отличие? Отличается от безболезненного?
— Нет, не так. Просто иногда кажется, что это занимает больше времени. Гораздо дольше — как будто ты находишься в этом желтом подвешенном состоянии всю жизнь. Ты узнаешь и почувствуешь то, что едва можешь выразить словами. Когда ты приходишь в себя, ты почти помнишь, на что это было похоже. Это как пробуждение от прекрасного сна, когда ты хватаешься за нити, когда они исчезают. Ты ощущаешь что-то от умов, создавших это место. Ты чувствуешь, как они смотрят сквозь тебя, огромные, древние и давно умершие, но все еще каким-то образом осознающие и любопытствующие, что ты думаешь об их творении.
— С тобой было...
— Однажды, — сказала Скеллсгард. — И этого было достаточно. Вот почему я не прохожу через это чаще, чем нужно.
— Господи, — сказала Оже, качая головой. — Ты могла бы сказать мне это, когда я была на другой стороне. Теперь у меня нет другого выбора, кроме как пройти через это снова.
— Я просто хотела, чтобы ты знала, что если это все-таки произойдет... чего, вероятно, не произойдет... тебе не следует бояться. Ничего плохого не случится, и ты выйдешь из этого целой и невредимой. Это просто немного больше, чем могут вынести некоторые из нас.
— На что были похожи эти умы? — спросила Оже, вопреки ее воле любопытство пересилило возмущение.
— Далекие, огромные и неизменные, как горный хребет. — Скеллсгард застенчиво улыбнулась, затем покачала головой, словно пытаясь снять мысленные чары. — Больше это никогда не повторялось. Я смирилась с этим. У всех нас здесь есть своя работа. Кстати, как тебе обстановка? По сути, это нервный центр операций E2, пункт, из которого мы общаемся со всеми полевыми агентами.
Бартон оторвал взгляд от складного столика, уставленного едой и кофе. — Покажи ей "Энигму".
— В ее профиле миссии сказано, что ей не нужно знать об этом, — ответила Скеллсгард.
— Все равно покажи ей.
Скеллсгард пожала плечами и подвела Оже к стеллажу, похожему на скелет, на котором стояло около дюжины черных пишущих машинок. — Ты узнаешь эти вещи?
— Не совсем — они выглядят как пишущие машинки, но я уверена, что это нечто более сложное.
— Это машины "Энигма", — сказала Скеллсгард. — Коммерческое шифровальное оборудование.
— Местного производства?
— Да. Ими пользуются военные, но любой желающий может купить готовую модель для своих собственных целей. Мы используем их для отправки защищенных сообщений нашим полевым агентам.
— Как Сьюзен?
— Точь-в-точь как Сьюзен. Прежде чем она уехала отсюда, мы дали ей одну из этих машин и инструкции по преобразованию коммерческого радиоприемника для перехвата сигналов на выбранной нами частоте. Обустроившись дома, она использовала местные инструменты и запчасти для модификации устройства беспроводного приема. Со своей стороны, мы шифруем сигналы с помощью машины "Энигма" с соответствующими настройками ротора для данного дня месяца. У Сьюзен был список настроек, чтобы она могла соответствующим образом настроить свою собственную "Энигму". Зашифрованные сообщения поступали по беспроводной связи стандартной азбукой Морзе, но были бы совершенно непонятны любому, не будь "Энигмы", которая расшифровывала бы их обратно в обычный текст.
— Подожди, — сказала Оже, поднимая руку. — Теперь я кое-что припоминаю об этих машинах. Разве они не сыграли свою роль во Второй мировой войне? Что-то, связанное с подводной войной?
— Да, — сказала Скеллсгард. — В конце концов, "Энигму" взломали. Это потребовало нескольких хитроумных прорывов в методах криптоанализа и электромеханических вычислениях. На самом деле, задача взлома "Энигмы" в значительной степени положила начало всей компьютерной революции вообще. Но здесь ничего этого не произошло. На E2 не было Второй мировой войны.
— Я поняла это по карте, которую прислал мне Калискан, но не знала, что с этим делать.
— Делай с этим, что тебе нравится. Дело в том, что временная шкала E2 значительно отличается от нашей истории. На E2 война закончилась в тысяча девятьсот сороковом. В Арденнах было короткое столкновение, а потом все закончилось. Немецкое наступление застопорилось. В результате переворота руководство было смещено — Штауффенберг и Роммель были частью этого — и в течение двух лет нацистская партия развалилась изнутри. Здесь до сих пор говорят о Великой войне, потому что никогда не было второй, которая могла бы соперничать с ней. Ни Второй мировой войны, ни масштабных попыток взломать "Энигму". Вычислительная техника здесь все еще находится на том же уровне, что и в тридцатых годах девятнадцатого века, что — по сути — практически то же самое, что и в тридцатых годах восемнадцатого века. И это одновременно и хорошо, и плохо. С другой стороны, это означает, что мы не можем пойти и украсть компьютерное оборудование или любое другое сложное электронное оборудование. Здесь нет ни транзисторов, ни интегральных схем, ни микропроцессоров. Но мы можем быть уверены, что никто на E2 не способен расшифровать наш трафик "Энигмы".
— Значит, вы использовали эту штуку, чтобы поговорить со Сьюзен?
— Да, — сказала Скеллсгард. — Но это был строго односторонний разговор. Одно дело — перестроить радиоприемник. Гораздо сложнее сконструировать передатчик с необходимым диапазоном действия, и еще сложнее запустить его, не привлекая внимания. Будь у нее время, она могла бы это сделать — мы дали ей соответствующие инструкции, — но ее больше интересовало собственное маленькое расследование.
— То, из-за которого ее убили.
— Я знала Сьюзен. Она бы не позволила себе ввязаться во что-то, если бы не чувствовала, что риск того стоит.
— Это значит, что она что-то замышляла? Но, по словам Эйвелинга... — Оже посмотрела на Бартона, который только что поднял голову, вероятно, услышав имя Эйвелинга. Она понизила голос. — Но, по словам Эйвелинга, единственная причина, по которой Калискан хочет вернуть эти бумаги, — это на случай, если они попадут в руки местных жителей.
— Не стоит недооценивать опасность этого, — сказала Скеллсгард. — Им потребовался бы всего один толчок в правильном направлении, чтобы понять, что они находятся внутри АКС. Иллюзия хороша, но она не безупречна.
— И все же ты не думаешь, что это единственная причина, не так ли? Похоже, что все здесь были хорошего мнения о Сьюзен. Если она сказала, что заподозрила что-то...
— Тогда, может быть, так оно и было. Но мы не узнаем, что это было, пока не получим обратно эти бумаги. А потом будем надеяться, что в них содержится достаточная зацепка.
— Есть еще одна вещь, которую я не понимаю, — сказала Оже, понизив голос. — Почему я? Если ты так хорошо знаешь территорию, не могла бы ты выдать себя за эту давно потерянную сестру вместо того, чтобы тащить меня через полгалактики?
— Здесь есть загвоздка, — сказала Скеллсгард.
— Еще одна? Но, конечно, так оно и есть. Знаешь, я думаю, мне стоит начать собирать коллекцию.
— По какой-то причине Сьюзен хотела, чтобы ты была ее сестрой. Мы знаем это из последней открытки, которую она нам прислала.
Оже нахмурилась. До этого момента у нее никогда не было ничего со Сьюзен Уайт, кроме отдаленных профессиональных отношений. Если отбросить академическое соперничество, она не испытывала ни симпатии, ни антипатии к этой женщине, но на самом деле она ее почти совсем не знала. — Я этого не понимаю, — сказала она.
— Мы тоже этого не поняли.
— Разве одна из вас не могла просто притвориться сестрой? В конце концов, имя — это всего лишь имя.
— Дело не только в этом. Возможно, она снабдила Бланшара твоим физическим описанием. Она знала тебя в лицо, не так ли?
— Да, — признала Оже, вспомнив времена, когда они сталкивались друг с другом на конференциях. — И теперь, когда я думаю об этом, мы не так уж сильно отличались внешне.
— Мы не можем рисковать, посылая кого-то, кто не соответствует ожиданиям Бланшара. Если он заподозрит неладное — подумает, что его подставили, — тогда мы можем никогда больше не увидеть эти бумаги. Вот почему ты нам нужна.
— Тогда то, что сказал Калискан, было ложью. Я всегда была единственным кандидатом в его списке.
— Полагаю, ему нужно было воззвать к твоему тщеславию, — сказала Скеллсгард.
