Временный комитет Государственной Думы по сношениям с лицами и организациями уже был образован и лихорадочно продолжил работу, а именно: попытки связаться с разными частями города, выяснить возможность перехода хотя бы временной власти министров в руки членов комитета и написанием телеграмм в разные концы Петрограда и страны.
— Господа, боюсь, положение удручающее, — Кирилл старался говорить как можно меланхоличней, это показало бы, что дела и в самом деле плохи. — Рабочие уже несколько раз пытались взять тюрьмы, где сидят политические заключённые вместе с уголовниками, в частях гарнизона брожение, которое нельзя остановить только насильственными методами. Бастуют железнодорожные работники на ветке до Пскова. Император, судя по дошедшим до меня сведениям, выехал в столицу на поезде, однако состав был остановлен. Между нами и самодержцем — полоса мятежных частей и поселений. Боюсь, нам не удалось остановить революцию, а точнее, анархию. Голытьба просто перевешает на фонарях всех мыслящих людей отберёт у промышленников их заводы с мануфактурами, у дворян — их родовые поместья и земли, — Сизов старался давить на самые больные точки. — Мы не можем контролировать ситуацию. В этой связи император назначил меня ответственным за водворения порядка в столице. Однако я считаю, что сперва необходимо создать новое правительство, облечённое доверием страны и Государственной Думы. Я уверен, что Михаил Владимирович прекрасно справится с ролю министра-председателя нового правительства, а также назначит членов своего кабинета.
Кирилл играл, кажется, лучшую роль в своей жизни. Даже нет, не играл: он был! Был неуверенным, уставшим, напуганным народным движением членом императорского дома, который не знает, что же делать с государством без помощи "уважаемых господ старейшин Думы". А ещё — потерявшим уважение к императору.
— Боюсь, Его Императорское Величество сейчас потерял свой авторитет, если и войска ополчились против него. Боюсь, что будущее наше темно и незавидно...
— Кирилл Владимирович, я готов взять на себя нелёгкое бремя министра-председателя, благо, мне легко собрать новое правительство. В столице есть люди, которым народ доверится. К сожалению, Александра Фёдоровича Керенского нет сейчас с нами, и неизвестно, что с ним, поэтому у нас нет одного из известнейших деятелей Думы.
— Мне думается, что Василий Витальевич Шульгин заменит Александра Фёдоровича, хотя бы на первое время, — Кирилл старался, чтобы его голос звучал как можно более буднично. Всё-таки, не должен же никто получать доказательства того, что Сизов специально усиливает позиции монархии в будущем правительстве. К тому же в истории, известной Кириллу, Шульгин отказался от портфеля министра юстиции. Ну что ж, в этот раз ему не отказаться, ни за что!
— Боюсь, я не смогу принять этот пост. Я не обладаю достаточными качествами, чтобы...
— Зато Вы обладаете решительностью и верой в победу, в русский народ. Думаю, этого достаточно, Василий Витальевич. Михаил Владимирович, я надеюсь, господин Шульгин всё-таки подойдёт на пост министра в правительстве доверия. Продолжайте, Михаил Владимирович, продолжайте. К сожалению, нам пришлось Вас прервать.
— Благодарю, — Родзянко вытер лоб платком. Всё-таки "старейшины" довольно долго обсуждали сложившуюся ситуацию, а Милюков с Гучковым очень долго "продвигали" кандидатуры министров. — Вы верно заметили, Кирилл Владимирович, что Его Императорское Величество показал себя не с лучшей стороны в сложившейся ситуации. Народ потерял веру в него. Армия разочаровалась в нём как в Верховном Главнокомандующем. Страна разуверилась в нём как в императоре. В сложившейся обстановке не остаётся ничего другого, как убедить царя передать власть своему сыну или брату. Это будет жест, достойный правителя, потерявшего всякое доверия подданных.
"От такой ответственности нельзя убегать, власть, полученную от предков, надо держать, не вправе сын отречься от отцовской воли" — это пробились мысли Кирилла Романова. Но Сизов был с ним согласен. К сожалению, озвучить мысли было нельзя. Не то время. Не то. К тому же, Николай оказался слишком хорошим семьянином и человеком для того, чтобы стать по-настоящему хорошим правителем. И это сейчас сказывалось, как никогда.
— В пользу Михаила Александровича и Алексея Николаевича. Цесаревич слишком юн, чтобы принимать бразды правления. Михаил должен стать регентом при своём племяннике. К тому же цесаревич популярен в армии. Так мы сможем соблюсти преемственность и традиции, саму идею монархии, господа. Серьёзные потрясения ныне ни к чему хорошему не приведут.
Похоже, Шульгин всё-таки потихоньку стал ощущать себя одним из будущих руководителей страны. Да и он получил то, что хотел в "другой" истории: пулемёты. Силу, с помощью которой можно будет сохранить порядок, хотя бы и ценой крови, да ещё и устранить опасность влияния на власть левых партий, подозреваемых им в пораженчестве и непонимании сложившейся ситуации на фронте.
— Однако Михаил не лучшая кандидатура, нежели Николай. Характер его слишком мягок для страны, оказавшейся в такой опасности. Он практически лишён уважения и авторитета в войсках. Он неподходящая кандидатура, господа, я уверен, что он откажется от предлагаемого ему регентства. А если и примет предложение, то мы снова получим брожение или, хуже того, революцию, которую еле-еле можем приструнить сейчас. Армия за ним не пойдёт, поэтому мы получим развал фронта. Нет, господа, — Родзянко говорил с нажимом. Гучков, Милюков, Львов и несколько других думцев одобрительно кивали. — К тому же мы уже неоднократно это обсуждали, Василий Витальевич. Нет, нам нужен человек, способный остановить развал столичного гарнизона. Я уверен, что сейчас в этом кабинете стоит такой человек. Решительно подавивший опасное в условиях войны брожение, имеет авторитет в некоторых частях, особенно оставшихся верными власти. Мудро решивший оказать содействие Думе, понимая, что это тот орган, на которого устремлены полные надежды взгляды народа. И этот человек...
— Да, я согласен с тем, что Кирилл Владимирович как нельзя подходит в качестве регента при цесаревиче, — Родзянко едва удержался от того, чтобы не подпрыгнуть, когда Львов спешно, одним рывком, поднялся со стула и упредил председателя Думы и будущего правительства. — Я уверен, что армия и народ успокоятся и пойдут к победе, зная, что у плеча цесаревича стоит такой человек!
Кирилл изобразил удивление вперемешку с благодарностью на своём лице. Хотя, конечно, особых усилий ему не потребовалось: всё-таки не ожидал от Георгия Евгеньевича Львов он такого шаг. Хотя... Керенского-то нет, и влияния он не оказывает на председателя Земгора. Так что Львов может говорить с чистой душой. Да и благодарность-то в спасении его драгоценной жизни показала себя в полную мощь. Зато план Кирилла вовсю продвигался к намеченной цели....
— Я вполне готов увидеть в качестве регента именно Кирилла Владимировича. Нам нужны именно уверенные люди, знающие, за кем пойдёт народ, — подал голос Милюков.
— Я — за, господа, — Гучков кивнул. Ему импонировала решимость Кирилла во время подавления волнений в запасных батальонах. Но, к тому же, Гучков надеялся кое-чего и для себя получить от будущего регента. Как и все остальные, конечно.
— Я согласен с тем, что империя только окрепнет и пойдёт к победе, если регентом станет Кирилл Владимирович, — Шульгин всё-таки, скрепя сердце, согласился. Он считал, что останься Николай на троне, то страна снова скатится к революции, если война не закончится в ближайшие дни не одержит победу. А это было нечто фантастическое. К тому же всё-таки его начали терзать сомнения насчёт кандидатуры Михаила Александровича, брата Николая, в качестве регента. Он-то никак не проявил себя за прошедшие дни. А стране требовалась жёсткая рука.
Кирилл слушал с выражением радости и благодарности на лице одобрение свое кандидатуры на пост регента, а глубоко в душе презирал "старейшин". Многие из них соглашались, лишь надеясь получить влияние на регента, на власть в государстве, считая, что Кирилл — никто в государственной политике, этакий деревенский староста по сравнению со Столыпиным. Кирилл Романов, возможно, и соответствовал такому представлению, но не Кирилл Сизов. Всё-таки у него были знания, у него была решимость, — и у него был прекрасный план, много раз подтвердивший свою действенность, по действиям в создавшихся условиях и управлению страной. К тому же думцы совершенно не предполагали, что он затеял совершить, и могли лишь только догадываться, что к столице уже потихоньку стягиваются верные престолу части.
Телеграфист нервно отбивал текст телеграммы, ссутулившись под взглядом Великого князя, рядом с которым стоял его ординарец-пулемётчик. А на другом конце проводе граф Келлер, первая шашка России, командир третьего конного корпуса, хмурил брови, тихонько шептал молитвы и вот-вот готов был кинуться прочь из телеграфной будки, вскочить на коня и броситься на Петроград.
"Положение отчаянное тчк императору и его семье грозит опасность тчк в столице подняли бунт запасные батальоны гвардии тчк вот-вот восстанут солдаты соседних городов тчк пытаюсь подавить волнения тчк принял на себя экстраординарные полномочия по указу императора тчк прошу немедля двигаться к Царскому селу с вверенными Вашему руководству частями тчк надеюсь на Вас тчк Бог Вам в помощь тчк"
Густав Маннергейм перевёл дух, ложась на диван, чтобы поспать хоть часок-другой. Положение в Гельсингфорсе стабилизировалось. Немногие части, решившие не подчиниться приказам офицеров, были всё-таки разоружены и заперты в казармах. Бунтующие корабли не смогли воспользоваться орудиями, а их команды или распределили по гауптвахтам, или отправили в мир иной: по закону военного времени действовать иначе было нельзя.
А корабли, чьим командам всё-таки можно было доверять, направились к Петрограду и Кронштадту. Кирилл Владимирович, написав телеграмму, где сообщалось, что император, пока что только устно, передал ему диктаторские полномочия, приказал подавить мятеж матросов в этой крепости на пороге волнующейся столицы. И приказал подавить всеми мерами. Такая же телеграмма пришла и командующему Балтийским флотом, и командирам кораблей гельсингфорской эскадры. Там же сообщалось, что в столице положение хоть и невероятно трудное, но всё-таки порядок вот-вот будет установлен. Также требовалось, чтобы продолжалась информационная изоляция гельсингфорских частей от столицы и предместий. А в конце Кирилл намекнул, что надо сохранять присутствие боевого духа даже при самом худшем развитии событий...
Глава 14.
А вечером по городу уже распространялись листовки и газеты с воззванием Кирилла Романова.
Несколько солдат и двое рабочих по складам читали листовку, наклеенную поверх театральных афиш.
"Всем! Всем! Всем! Что делают с нашкодившими детьми родители? Они их порют, но всё-таки прощают. Люди, хватит митинговать, хватит проливать братскую кровь, хватит крушить чужие дома и лавки, втаптывать в грязь хлеб! Враг стоит у ворот. Думаете, германец не дойдёт до Петрограда, до Тамбова, до Волги, до Иркутска, до Владивостока? Ошибаетесь! Враг не успокоится, пока не заставит склониться головы под ярмом чужаков! Вы сами хулили немцев, чьи предки века назад приехали сюда, в Россию. Так как же будут относиться к вам те германцы, что пришли на Русь день, два, три назад? Те, кто по-русски говорить не умеет, кто плюёт на кресты, кому всё равно, что ты гнёшь спину на заводе, исходишь потом, идя за плугом, умираешь от жара пекарского! Они во что ни ставят труд людской, им важна только выгода, прибыль, деньги, что они заработают! Они отнимут ваш хлеб, то немногое, что вы приносите голодным и замёрзшим детям, чтобы накормить своих солдат, что убивают ваших братьев, детей, отцов!
Но наши солдаты ещё воюют, они истекают кровью на фронтах, мёрзнут в Румынии и Прибалтике, стоят насмерть на полях Украины и в лесах Белоруссии! И вы бьёте им в спину? Вы плюёте на то, что ваши соотечественники гибнут, оберегая вас, храня от германцев и турок, вам всё равно, что сотни их гибнут, не получая винтовок и патронов с заводов, который вы покинули! Вы плюёте на то, что тысячи наших солдат попадают в плен, преданные теми людьми, которых вы хотите освободить из тюрем! Вы плюёте на то, что идёте за людьми, которые призывают к концу этой войны и началу новой, со своим же народом! За мир без аннексий и контрибуций?! Но за что вы тогда сражались, за что бились эти годы, за что гибли ваши братья, дети, отцы, друзья? Ради чего вы работали на пределе своих сил?! За победу! За свободу нашей страны от ига германца и турка! За свободу братских народов и шанс вздохнуть свободно, не оглядываясь на голодного до вашего хлеба и ваших жизней соседа! Вы дрались за землю и волю! И теперь — вы от неё откажетесь? Откажетесь от тех трудов, от пота и крови, пролитых вами за прошедшие годы? Откажетесь от погибших родственников? Откажетесь от свободы? От своей земли? От своей веры? От уверенности в завтрашнем дне? От заветов отцов и дедов? Ради чего?! Ради немецкого ига и голода? Одумайтесь!
Русские люди, петроградцы, всех, кто вернётся в свои дома и на свои заводы, всех, кто прекратит бить в спину солдатам своей страны, бить в спину соотечественникам, что вот-вот подарят величайшую победу своей стране, каждому её жителю, всех таких простят, обо всех их выступлениях забудут, простят!
Люди, я обещаю, что скоро мы все сможем вздохнуть свободно, что вот-вот еда и тепло вернутся в город! Я клянусь Господом Нашим, что всё изменится, что будут земля и воля, работа и тепло, вера и надежда! Только -прекратите бит в спину своим же собратьям! Прекратите волноваться, возвращайтесь на работу и в дома!"
Это был первый шаг на пути к восстановлению порядка. Люди должны были хотя бы задуматься, прочтя это воззвание. Кирилл надеялся заставить их думать в том же направлении, что и он — а это уже был один из лучших способ убедить человека. Так же в газетах говорилось о состоянии немецкой, австро-венгерской и турецкой армий. Сизов сумел припомнить (или "приукрасить") сведения о вражеских войсках. Особенно досталось Порте. Кирилл уверенно говорил о слабости её армии, о том, что нужен просто сильный удар в сердце врага, чтобы извечный враг христианства упал на колени перед русским оружием. Но требовалось терпение, время перед броском, силы, достаточные для решающего удара. Кирилл также напомнил петроградцам, что в Берлине и Вене — голод, люди умирают от недоедания, не менее полумиллиона могил уже вырыли в сырой земле за всю войны для тех, кому не хватило буханки хлеба. Но немцы ещё держатся, волнений нет, они верят в победы своего оружия. "Так чем же мы хуже???" — вопрошал Кирилл. "Отчего не верим в своих солдат, в своих защитников, который год бьющихся за нашу свободу?" — добавлял Сизов.
А в конце Кирилл разместил песню, которая постоянно приходила ему на ум в те дни.
Вспомнили Вы нас и вскормили
