— Мы думали, там война начнется с твоим появлением, тебя ото всех защищать придется!.. — разоткровенничалась Мия.
Придется. Просто не ото всех, а только от самых сильных и тяжеловесных, все-таки попробующих окоротить меня. Но иначе ведь в жизни не бывает, правда?
На самом деле все, что со мной произошло, не реверс — я не передумал идти к ним. Просто Катарине знать об этом не следует. Пусть поизговляется, 'поработает' со мной. Произошло всего лишь крушение моих собственных представлений о предстоящем 'учебном заведении', окончательное и бесповоротное. И произошло оно в момент, когда я еще здесь, на гражданке, когда еще могу сказать свое 'нет'. Случись это, скажем, когда меня заперли бы внутри, все могло сложиться иначе.
Да, это реальность, такая, какая есть, без розовых очков. Вопрос свелся к тому, смогу ли я её принять. Потому мне интересно, что ответит мне завтра-послезавтра Катюша, когда заедет 'в гости', и еще больше интересно, что скажет королева. От разговора с нею, от того, как увижу я её саму, будет зависеть, захочу ли я идти к ней в вассалы. Смогу ли подавить в себе многое, ради Великой Цели, и какова будет эта Цель. И главное, смогу ли умереть за неё, или решу, что овчинка выделки не стоит? Такое нельзя определить на расстоянии — только при личном общении.
И еще. Я патриот своей страны, готов умереть за неё. Так меня воспитали. Но умереть за страну не равно умереть за королеву, и какой математический символ будет стоять между этими двумя понятиями, будет зависеть только от неё.
* * *
— Это к тебе!
Я вышел в коридор. Мама с ошарашенными глазами прошмыгнула мимо меня в свою комнату.
На пороге стояла Катарина в роскошном, но одновременно строгом синем вечернем платье, подчеркивающем её грудь и фигуру. Я невольно залюбовался. Волосы её были уложены и обсыпаны блестками — сейчас так модно — и было видно, что укладкой она занималась не один час. Ноги, с которых мой взгляд и начал путешествие по её фигуре, были обуты в бледно-розовые, под цвет сумочки, роскошные туфли на тонюсенькой шпильке — так тоже сейчас модно. Но роскошь не кричащая, и это мне нравилось. Макияж также был наведен с иголочки, но одновременно не бросающийся в глаза, что говорило об утонченном вкусе.
— Привет! — весело воскликнула она, словно не замечая моего ступора, одновременно наслаждаясь им.
— Привет... — выдавил я.
Да, обалдел. И не знаю ни одного мужчину, который бы не обалдел на моем месте. И разница в болеё чем десяток лет между нами тут не играет никакой роли.
— По какому случаю праздник? — кивнул я на неё, обретя дар речи.
— Можно? — она глазами указала вглубь квартиры. Я посторонился, пропуская её в свою комнату.
— Только у нас разуваются. Моя мама — русская. (11)
Она понимающе улыбнулась, небрежным жестом сбросила туфли и прошла в указанном направлении. Я вошел следом. М-да, а комнатенка у меня... Та еще. Когда здесь была Эмма, я понял, что она не рассчитана на двоих, слишком маленькая и убогая, но тогда мне было плевать. Теперь же, лицезрея в ней женщину при параде, пусть это всего лишь Катарина, я осознал насколько она убогая. И что подобным женщинам, буде они появятся в моей жизни, здесь не место.
Катарину же не смущало ничего. Она внимательно осмотрела комнатушку взглядом опытного разведчика, от которого не укроется ни одна деталь, прошлась вдоль шкафа, в котором были выставлены мои дипломы и медали, провела по нему рукой и взяла с полки диск, подаренный мне сеньором... пардон, мистером Смитом. Несколько минут вертела его, и так, и эдак. Вытащила, посмотрела на качество самой пластины, затем всунула её назад, прицокнула и поставила на место.
— М-да!... Ты хоть знаешь, сколько это стоит?
— Это подарок, — резко оборвал я со сталью в голосе. Есть вещи в которые я не пущу никого. И особенно Катарину с её способностью переворачивать в душе все вверх дном.
Она бросила беглый извиняющийся взгляд, как бы говорящий, что не хотела меня унизить, и взяла в руки лежащий рядом с диском виртуальный навигатор Бэль.
— А вот это я уже видела!..
Я стоял, сложив руки на груди. Во мне клокотала непонятная злость. Так и хотелось крикнуть: 'Ну и чего ты приперлась? Вещи смотреть? Иди в магазин и смотри, сколько хочешь!' Она мое состояние понимала, а возможно, именно его и добивалась — кто её разберет, потому, как достаточно быстро вернула вещь на место и обезоруживающе улыбнулась:
— Чаем не угостишь?
Желание задушить её медленно угасло.
— Разумеётся. Только он у нас... Простой. Дешевый. Ты вряд ли пьешь такой.
Ответом мне стал многозначительный вздох, который можно перевести на испанский как: 'Шимановский, ну какой же ты идиот!'
Иногда я с этим тезисом бываю полностью согласен.
— Ну и как тебе? — усмехнулся я, нарушая затянувшеёся молчание.
— Что именно? Чай?
Она сидела, привалившись спиной к кухонному шкафу, закинув ногу за ногу, и самозабвенно смаковала горячий чай, прикусывая свежими, купленными мамой только утром, пряниками. Латинос, конечно, называют их по-другому, своим исторически сложившимся словом, но мама упорно зовет их 'пряниками', а дети перенимают у родителей такие мелочи.
— Не совсем. Ты же приехала посмотреть, как я живу? Так? Ну и как тебе?
Она пожала плечами.
— Неплохо.
Пауза.
— Чтоб ты знал, Хуан, — начала она, поднимая тональность, — в первый раз я сбежала из дома в десять лет, Бегала и раньше, по несколько дней не ночуя дома, но чтобы так, на три-четыре месяца — впервые. Позже тоже бегала, меня три раза возвращали домой, пока не отрядили в приют, но на то он и первый. Именно тогда к человеку приходит то, что закаляет его и остается на всю жизнь. Понимаешь меня?
Смутно. Я не сбегал из дома. Да и к чему такая прелюдия?
— Мы бродяжничали, попрошайничали около площади Святого Фернандо, — откровенничала она. — Подворовывали, естественно, наводили болеё опытных воров на нужных клиентов, которых искали в толпе — делали все, что положено порядочной шпане. Перебивались, как могли, спали в подвалах и коммуникационных тоннелях.
— Я знаю, что такое вкус дешевого чая, Хуан! — резко оборвала она, переходя к сути. — Знаю вкус многих других вещей, о которых ты не имеёшь понятия, и от которых, случись их лицезреть, будешь воротить нос! Мы же это ели, и пили, и считали приемлемым. А еще я знаю, что такое игра в 'крокодила'. Слышал про подобную забавную штуковину?
Что-то смутное я слышал, краем уха. Что-то очень-очень жестокое, из развлечений криминального мира.
— Еще я знаю главный закон улиц: если ты не отдашь часть своего 'честно заработанного' лидеру банды, как правило, пареньку лет шестнадцати-семнадцати, окруженного группой отморозков из сверстников, то у тебя все заберут и изобьют. Иначе никак.
Еще мне знаком запах растворителя, который прыскают в пакет и одевают на голову малолетки, вроде нас тогдашних. Ты даже не представляешь, какие приходы от этого! И что случается с теми, кто на такую забаву подсаживается.
Если ты не знаешь человека, Хуан, не знаешь, что у него внутри и что за плечами в прошлом, никогда не пытайся атаковать его, — подвела итог она. — Даже невинными уколами. Внешность обманчива. Это тебе урок, на будущеё.
Она пригвоздила меня взглядом, я съежился и не смел пошевелиться. Да, это был жестокий контраст: женщина в эротичном вечернем платье, разъезжающая на шикарной 'Эсперансе', от которой за километр несет деньгами, достатком и благополучием, говорит тебе такие вещи на убогой кухоньке за чашкой дешевого чая. Под конец она смилостивилась и улыбнулась, разряжая атмосферу:
— Ладно, не бери в голову. Просто задело твое про чай. Не могла не ответить. Но теперь ты понимаешь, как живешь?
В её глазах плясали бесенята. Она не издевалась, это было всего лишь удовлетворение от того, что я осознал мысль, которую она хотела мне вложить. Я ведь неплохо живу. Совсем неплохо. Оказывается. Весь вопрос, с чем сравнивать.
Словно в продолжение темы, она заговорила вновь:
— После того, как гвардейцы выловили и передали меня в социальную службу в четвертый раз, та быстро подвела меня под закон о госопеке и передала в приют. Там я подала документы в службу вербовки, а после меня приняли, но это уже другая история. Родителей же моих лишь уведомили, что отныне они лишены родительских прав, но думаю, они и не заметили этого.
Мой отец пил, пил всю жизнь, и сколько его помню, при этом не работал. Мать тоже пила, но работала. Но уж лучше бы не работала! — в сердцах воскликнула она, и я понял, о какой работе идет речь. — Не где-то в цивильном месте, по трудовому договору, а у Пепе Засранца, самого законченного отморозка из всех сутенеров нашего района.
Еще у меня есть старший брат, — она горько усмехнулась. — Был. Теперь уже был. Но его посадили, когда мне было то ли пять, то ли шесть. Так что я знаю, Шимановский, многое, что не снилось тебе. Предлагаю больше никогда не поднимать эту тему и не строить в моем присутствии из себя великомученика. Ты как?
Я поднял голову и выдавил улыбку. После такой выволочки можно не согласиться?
А может не такая и убогая у меня кухня? Да и комната? Над этим тоже нужно будет подумать как-нибудь. Одна шикарная женщина уже пьет здесь чай, но пришла она не к кухне или комнате. Пришла ко мне. Наверное, это важнеё окружающего сумбурного мира.
— Если хочешь, я расскажу о себе поподробнеё, — вновь улыбнулась она непонятной улыбкой. — За чашкой чего-нибудь, только не чая. Но в другой раз, на сегодня хватит.
Ты спросил, для чего я пришла. Прежде, чем ответить, скажи: ты хорошо знаешь французский язык?
Интересный переход. Я несколько секунд пытался понять, к чему он, после чего честно признался, что да, знаю, но асом себя не считаю.
— Судя по данным твоих тестов, ты знаешь его неплохо, — не согласилась она, глаза её сосредоточенно прищурились. — А 'неплохо' для программы школы генерала Хуареса, где готовят будущих менеджеров...(z) — Она покачала головой.
Я вздохнул:
— Значит, знаю. Но тогда зачем спрашиваешь?
— А одеть у тебя есть что? — продолжила она. — Что-нибудь парадно-выходное.
— Смотря для чего. — Я коротко пожал плечами. Она меня все больше и больше интриговала.
Катарина вытащила из сумочки и положила на стол две широкие пластинки вишневого цвета. Я взял их и принялся читать, что на них написано. И чем дальше читал, тем выше и выше взлетали вверх мои брови.
— Нравится? — улыбнулась она, словно кошка.
Я присвистнул:
— 'Нотр-Дам де Пари'?
— На французском языке. Постановка Большого Императорского Оперного театра, Сан-Паулу. Только три выступления в Альфе. Сегодня второе.
М-да! Хорошая развязка! Один из самых крутых театров Империи, представление из разряда, на которые ходят одни сливки общества... И она хочет вытащить на него меня, Хуана Шимановского, стесняющегося своей комнаты?
— Ну, в чем-то ведь ты гулял со своей аристократкой, должно же у тебя что-то быть? — по-своему расценила она мою удивленную физиономию.
— Да-да, есть, конечно же... — рассеянно пробормотал я. — А не пойти нельзя?
Она отрицательно покачала головой.
— Здесь я музыку заказываю, ты лишь меня сопровождаешь. Я достала билеты на 'Нотр-Дам', значит, идем на 'Нотр-Дам'. Не обсуждается.
* * *
Представление шло в главном театре Венеры, носящем имя королевы Верджинии, начавшей в свое время его строительство. Запомнилось оно постольку поскольку, точнеё, никак не запомнилось. Да, пели на французском, я понимал почти всё, но спроси меня кто про конкретную партию или про конкретный сюжетный ход — ей богу не отвечу.
Осадок остался огромный, и очень-очень положительный — в таком ступоре, как после аплодисментов и занавеса, я никогда не был. В театрах был до этого, но в тех, которые поменьше и подешевле. Здесь же совсем иной уровень. Еще поразил интерьер: позолота, мрамор, ковровые дорожки на лестницах. Красиво, роскошно, монументально.
И поразили люди. Тут были представители всех кругов общества, всех сословий, и, наверное, только я один представлял низшеё. Мельком мимо меня прошла парочка ведущих сетевых СМИ. В коридорах и в партере мелькали известные актеры, режиссеры, политики. Не так много, как тогда, в Королевской галереё, но достаточно. И, конечно, здесь была аристократия — я не жалуюсь на память, а последняя услужливо подсказывала некоторых из тех, в кого Бэль тыкала пальцем, что-то о каждом рассказывая.
Я искал Бэль. Да-да, вы правы, дурак. Но подсознательно я искал в толпе её, мою беловолосую аристократку. Что-то подсказывало, что подобная ей не может пропустить такое выдающеёся культурное мероприятие. И не мог найти. Глупо, детский сад, но повторюсь, это было на подсознательном уровне. В коридорах, в вестибюле, в зале; в ложах на противоположной стороне, из тех, которые были открыты. Катарина видела мои ужимки и все понимала. Я как-то даже привык к тому, что она всегда всё-всё понимает, это стало неотъемлемым её качеством. Но Катюша молчала, позволяя мне самому решать внутренние проблемы, хотя кто-кто, но уж она уколоть могла.
Естественно, Бэль я не нашел, да и не сильно много у меня было возможностей её искать. Мы как-то сразу забрались в свою ложу, сели, и кроме двух интеллигентных старичков, сидящих рядом, я до конца представления почти никого не видел. Внизу шумел партер, но именитая аристократия вряд ли будет сидеть там, когда есть столько приспособленных под её нужды закрытых лож. Выходить мы также не торопились, почти полчаса просидев внутри, ожидая, пока народ внизу рассосется. Оно и к лучшему — помимо всего, у меня все еще болела нога. Ну, не то, чтобы болела, но рисковать ею, толкаясь внизу в людном потоке, не стоило.
— Что скажешь? — заулыбалась она, когда мы сели в машину.
Я пожал плечами.
— Не знаю.
— Значит, понравилось?
— Понравилось. — С этим было трудно спорить.
— В чем же дело? Почему такой хмурый?
— Не понимаю, зачем это тебе. К чему. Постановка одного из крутейших театров, на французском, что сразу отметает присутствие всякого быдла... Зачем тебе тащить меня сюда?
Она рассмеялась.
— Это называется комплексом, малыш. Манией. Тебе везде чудится скрытый смысл, второе дно. Да, я та еще стерва, у меня все, или почти все просчитано и перепросчитанно на много ходов вперед... Но могу ли я хоть иногда побыть просто человеком?
Она сотворила невозможное. Задала команду автопилоту и повернулась ко мне, глядя прямо в глаза чистым незамутненным взглядом.
— Ты забываешь, что на самом деле я женщина, просто женщина. И что как женщине мне хочется собственных мелких радостей, не связанных с работой. И гастроли одного из уважаемых мною театров — одна из них.
А почему бы мне не пойти на спектакль не абы с кем, чьего имени я через год не вспомню, а с грамотным образованным юношей, знающим французский и могущим оценить то, что перед ним развернется? Да-да, большинство тех, кого я могу пригласить, пойдет туда лишь для галочки, как на придаток к моему обществу. Считая эти два часа неизбежным злом, которое надо вытерпеть прежде, чем меня трахнуть. Ты же не попадаешь под эту категорию. Так почему бы и нет?
