— Ваши объяснения тому, как погибла Тому Мауданга.
— Я пробовал выяснять. Потому и не шел сюда... До конца сам не понимаю. Но думаю, здесь, в Ларбаре, есть какой-то умелец, или артель умельцев, изыскателей в области химии. Стряпают дурманные зелья и опробуют их... Знаете, в большом городе всегда можно найти дурманщика, кто уже не купить себе дурь пытается, а просит. Просит — и берет, что подадут.
— Мауданга просила?
— Вряд ли. Разве что со своей какой-то целью. Видите ли, господин сотник, она не была "зависимой". То есть была, но не в том смысле, как обычно считают. Всякая тварь живая нуждается в тепле, пище, чистом воздухе. Но до какого-то предела может терпеть голод, холод, духоту. Тому в зельях нуждалась, но обходиться без них могла очень долго. Хотя, если бы захотела изобразить перед сбытчиком, будто ей невмоготу, — изобразила бы.
— Мауданга была Вашей женой?
— Нет. Признаю: дворнику мы наврали. В гильдии она числится моей дальней родственницей, но на это бумаг тоже нет. И это тоже вранье.
— Вашей любовницей?
— Нет. Никогда. Понимаете, она в свое время спасла мне жизнь. Мы давно уже вместе. Я приглядываю за ней.
— Это Вы называете приглядом? Вы знали, что она принимает дурман?
— Знал, конечно.
— Какой именно и в каких количествах?
— Курево травяное. Столько, сколько мне удавалось раздобыть. Я же и не отпираюсь... Здешних ларбарских продавцов назвать не могу: имен не знаю. Опознать бы попробовал.
— Более сильные искусственные средства?
— Да, я... Из храма мне передали, что будто бы Тому амитином отравилась. Но на порошки у меня денег нет. И у Тому не было, и взять было негде. Почему я и говорю про химиков, испытателей.
— Вы отпускали Маудангу ходить по городу. Не опасались?
— Заработать ей было негде. У нее ведь — ни ремесла сколько-то доходного, ни образования. Продать нечего. Насчет того товара, что у каждой женщины есть... Да ведь и вид, и возраст уже у Тому не те, чтобы богатого кавалера завлечь. Еще можно воровать. Или действительно выпрашивать. Но...Это тоже надо уметь, а она не умела. И потом... Я знал, куда Тому ходит: в храмы. Просил, чтобы досточтимые и прихожане мне помогали.
— Кто именно в каких храмах этим занимался?
— Разные люди в разные дни. Это ведь община: у кого свободные час-два есть, тот и подключается.
— И все настолько подготовлены, чтобы уследить за передачей денег и дурмана?
— Да не было у нее денег!
— Товар, с большой вероятностью, был. О нем позже. О ваших с Маудангой действиях в Приозерье, в Марбунгу: какова была ее роль в ваших целительных обрядах?
— Да вот как раз та, о чем Вы только что говорили. Следить. Если позволите, я немного скажу про "обряд", как Вы его назвали. По сути, способ исцеления дурманной зависимости. Все недужные в одной комнате, небольшой, курения дымят на жаровне, никто не считает, досталось ли ему дури соразмерно вложенным деньгам — или нет. Таковы условия. Тому отвечала за то, чтобы никто не приносил зелья с собой. Курительного, на добавку, или еще какого-то. Как подавальщица в трактире — чтобы посетители выпивку со стороны не притаскивали.
— И что, успешно она с этим справлялась?
— Вполне.
— То есть имела неплохой навык по части скрытной передачи снадобий.
— Ну, да. Получается, да.
— О знакомстве Мауданги с Вайлирандой Гундингом.
— Да, он бывал на тех сходках. И вне их преследовал Тому. "Ухаживал". Так это называется, наверное. Долго и вязко объяснялся в любви. Насчет связи, близости между ними — не знаю. Тому его любила. Он ее — нет. Такие господа никого не любят.
— Он передавал Вам или Мауданге свои рисунки, надписи?
— Не-ет! Я же говорю. Болтать — сколько угодно. А поступиться сокровищами своими? Да ни за что на свете, Вы что...
— И здесь, в Ларбаре, Вы не видели у Мауданги его работ?
— А-а, Вы об этом. Нет. Господа Гундинги ее пробовали уже обвинить в краже картин. Ничего не доказали, даже для открытия дела в Приозерной страже данных не набрали. И это — при всем их влиянии в тамошних краях.
— Виделся ли Гундинг с Маудангой здесь, в Ларбаре?
— Нет. Это я бы видел. По ней. Она его вправду любила.
— А с Вами он в Ларбаре встречался?
— Нет.
— А что Мауданга делала с тех пор, как вы перебрались в Ларбар?
— В каком смысле — что делала?
— Как проводила время? Ходила в храмы, это я понял. Что еще?
— Думала. Вы, наверное, сочтете: "думать" — и для мужчины-то не занятие, а для женщины и вовсе... Но вот, поверьте: это так.
— Думала над чем?
— Над тем, что нам делать дальше со всем здешним безобразием.
— То есть?
— С "Семибожным братством", уличными сборищами, грызней среди механиков, со всем этим. "Братство" не так плохо, как многие думают. Но слаженности в действиях мало. Не хватает понимания, зачем это всё. Да, конечно: чтобы рабочему верующему человеку было лучше. Что именно надо менять в первую очередь, как менять, чего добиваться от гильдий...
— И как у нее этот замысел продвигался?
— Достаточно успешно. Кое-что мы даже уже записали. Эти бумаги у Дабураи Лутамбиу, главы "Братства". Но большая часть была только на словах. Вы спросите, как это можно: сочинять руководящие установки для рабочего движения, если сама давным-давно не работаешь, ни с кем толком не общаешься, сидишь дома? У нее получалось.
— Перед кем Мауданга отчитывалась в Охранном, Вы знаете?
— Нет. Я хочу сказать: с ними она не сотрудничала. Отчитывался я.
— Зачем ей понадобилось знакомиться с Минору Магго?
— Не знаю. Тому от меня про Минни, конечно, много слышала. Даже собиралась потолковать с Алилой. То есть с минниной матушкой.
— А это зачем?
— Когда я Тому рассказал, что мать Минни возражает против моего общения с барышней, Тому предложила: давай я этой мастерше объясню, что бояться нечего. То есть — что я не соблазнитель, не подрывник, не потомственный уголовник и не что-то из этой области.
— Когда это было?
— Еще осенью.
— Тогда, стало быть, Мауданга чувствовала себя достаточно хорошо, зелий принимала немного, и надеялась, что по ее внешнему виду лекарка не заметит никакой дурманной зависимости? Или наоборот, уже не способна была трезво оценивать свой облик и повадку? Или не знала, кем работает мать Минору?
— Да отлично она выглядела! Не как дорогая шлюха с Кисейной, одевалась неважно, но в остальном — хоть завтра на прием к государыне.
— Не знаете, что именно она собиралась говорить мастерше Магго?
— Что Минни мается от чувства вины. Дескать, должна была бы отправиться за море: отца искать, за брата мстить. Воображает, будто мать ее молчаливо корит за то, что она такая домашняя, послушная девочка. Но ей невозможно уехать из Ларбара. Потому что Минни тут выросла, потому что город ее держит. Держит — пусть диким, глупым, но ощущением ответственности. "Мама, может быть, без меня и не пропадет, а вдруг в городе всё рухнет?" И девушка разрывается между этими двумя побуждениями. Не ехать нельзя, и ехать — тоже нельзя... И поэтому Минни нашла для себя способ хоть отчасти загладить свою вину: взять под опеку странника Талури на то время, пока он в Ларбаре. Тем паче, что оному страннику не денег и не тела минниного надо, а только доброго участия.
Едва ли сие объяснение утешило бы лекарку Алилу. Может быть, оно к помыслам девицы Минору и не имеет никакого отношения. Зато кому оно пришлось бы точно, как по мерке — это ларбарцу Мэнгри.
— Хорошо. Вы мне доказали, что Мауданга была умной женщиной.
— И одаренной! Взять хотя бы тот снимок, который Вы для газеты взяли. Как всё было-то: в Марбунгу однажды Тому захотела сделать прическу. Листала картинки с модами, увидала подпись светописца, своего знакомого по Габбону. Написала ему. Давай, дескать, ты меня заснимешь, и я тебе обещаю: выиграешь награду за лучший снимок года. Тот отозвался, мы поехали в Габбон. И действительно, награду парень получил. Хотел с Тому поделиться, она отказалась. Ей кураж был важнее, а деньги — так... Понимаете Вы, что настоящая дурманщица так никогда бы не повела себя?
— Допускаю. Но по-прежнему не вижу, что понадобилось от Мауданги барышне Магго.
— Да то же, что всякой твари живой нужно. Сильнее нужно, чем еда, тепло и свет. Моя Тому... Она, если хотела подружиться с кем-то, долго не мудрствовала. Просто — раскрывалась. Вот так. "Иди ко мне, я люблю тебя"...
Не свое, не семибожничье выражение появляется на миг в глазах мастера Райлера. "Иди, Иди Ко Мне, Мое Сокровище". Он всего лишь передразнивает покойную подругу, да не очень умело, но... Это уже даже не оборотни. Или оборотни особого свойства: восточного, змеиного. Царского. Не случайно, стало быть, на снимке Тому Мауданга держала в руках книгу про потомков Царей. И боярич Гундинг неспроста связался с нею. Мог бы ведь и побрезговать простолюдинкой...
Только Змиев еще Мэнгри Бардангу недоставало в этом деле.
— Имеете ли Вы какое-то представление о том, что Мауданга обсуждала с Минору двенадцатого и тринадцатого числа сего месяца?
— Не знаю. Если бы Вы мне дали свидание с Минни... То есть очную ставку с нею мне устроили...
— Когда Вы в последний раз видели Маудангу?
— Живую — тринадцатого днем. Я дома не ночевал, пришел около половины третьего пополудни. Мы крепко поругались. Я не знал, что Минору там, что она у нас ночевала. Я ушел. Вернулся ночью, около одиннадцати, Тому уже... Минни подбежала ко мне, вытащила меня оттуда. Ночь мы с нею пробыли на Западном берегу, в подсобке одной на подворье Университета. Там ночной сторож — братишка одного парня из Механических мастерских, моего друга.
— Имена обоих братьев.
— Бонго и Боррунчи Нардай. Семья родом из Приозерья, орки, но держатся мэйанского Семибожия. Живут здесь, в Старой Гавани, в орочьей слободке. Утром я проводил Минору к ней домой, на Ополченскую. Представления не имел, что она к нам на Обретенку вернется!
— А сами куда направились?
— Молиться. В храм на Чилловской, возле вокзала.
— Хотя знали, что в квартире у Вас лежит мертвое тело?
— Должен был себя в чувство привести, чтобы со стражей разговаривать. А потом... Попросил знакомых из храма зайти на Обретенскую, посмотреть, как там дела.
— Что именно Вы им велели узнать?
— Обнаружили ли уже тело Тому соседи, дворники, приходил ли городовой.
— Они для Вас это разведали?
— Ну, да. И еще — что забрали "убийцу". Минни.
— Почему Вы не пришли в участок в тот же день?
— Догадывался, что Вы меня задержите. А мне надо было прежде еще кое-какие дела доделать. Как бы уж там ни рухнула моя собственная жизнь, я не мог подвести Дабураи... И других.
— Так вот. О другом Вашем начальстве, уважаемый Райлер. Господин Нариканда, выражаясь попросту, мне Вас сдал.
— Да я уж понял...
— Вы здесь останетесь до выяснения обстоятельств всех тех дел, в которых Вы у нас замешаны.
— Что мне удалось узнать — за эти четыре дня и еще раньше. В "Семибожном братстве" в отсутствие Дабураи заварилась какая-то гнусная каша. Они сняли со счетов много денег. С тех счетов, куда жалованье рабочим приходит. Гильдия позволила списать сотне с лишним человек заметно больше наличных, чем там принято. Якобы, праздника ради: чтобы самые шумные крикуны из СРБ меньше бегали по сходкам, а занялись покупкой гостинцев семье к Новогодию. И сразу же, не выходя из Народного Банка, деньги эти у работяг были собраны. Девятьсот тысяч ланг получилось. И точно такую же штуку несколько раньше проделало МСТ, и опять-таки с полного согласия гильдии. На что они собираются тратиться, я не знаю. Видно, на что-то, чего на законных основаниях, по безналичке, не купишь. Эти сведения мне очень бы хотелось с Вашей помощью передать сотнику Нариканде.
— Я понял. У меня еще два вопроса. С какой стати Минору вздумала взять на себя убийство? И почему в СРБ настолько легко поверили ее речам, что взялись срочно обеспечивать свидетельство непричастности — ей и Вам?
— Что творится с Минору, я не понимаю. Говорю же: мне бы ее увидеть, потолковать... Может, что-то и прояснилось бы. А что до СРБ... "Братство" в себе не едино, в том-то и беда. Кто нас с Минни оправдать-то пытался?
— Некрупный юноша мэйанской наружности, "без особых примет" и с противогазом. Знаете такого?
— А-а, этот парнишка... Тут, по-моему, "Братство" не при чем. Любовь, извольте видеть. Байчи с Минни в хоре поет, а она его всерьез не принимает. Ну, он и решил ее спасти.
— А Вас — зачем?
— Уж так, заодно, наверное.
* * *
41.
Девятнадцатое число месяца Целительницы, десять часов вечера
Восточный берег, Старая Гавань. Кисейная набережная.
От канала несет помойкой. Смесью капусты, прогорелого угля, выброшенных бочек. От реки, не видной отсюда, пахнет пароходами, краской, паклей. А еще деревенскими берегами, талым снегом, навозом, стружкой от причалов, починенных к Новогодию. И совсем слабо, но все-таки заметно — серебром Святого Озера, откуда течет Юин.
Фонари, в них "змейское масло". Пирожки с луком, плюшки с сахаром. Девушки с папиросами и еще с чем-то: цветочным, смоляным, душным даже тут, на ветру. Они на той стороне, где домики: яркий свет над дверьми, набивные занавески на окнах. И много народа, и полно разных других увлекательных запахов. Потому-то со щенком и гуляют по эту сторону набережной, ближе к воде.
Во дворах между домами — грязь и лужи, а на брусчатке сухо. Вытирания лап после прогулки не избежать, но хотя бы пузо останется чистым. Опытные собачники знают: со взрослым псом гулять куда проще, чем со щенком. Только такой способен тянуть во все четыре стороны сразу.
Щенячьему разуму пока не понять, на что следует обращать внимание, что можно заметить во вторую очередь, а чем и пренебречь. Важное — это то, что касается собак, близких людей, орков, хобов и мохноногов. Да, не стоит забывать и кошек, и крыс!
Правда, собак тут почти нет. А из близких людей — только Главное Начальство. То, которое держится сейчас за ремешок от шлейки. Есть еще Наиглавнейшее. Но оно, как и положено настоящему Начальству, появляется не каждый день. По улицам ходит редко, дома от него множество сложностей: расчесывание, чистка ушей, мытье. И сладенького от него не дождешься, кроме тертой морковки.
Второстепенное — это все остальные живые существа, включая лошадей и повозки. То, что может наехать, накричать, почесать за ухом или угостить плюшкой. Прочего можно не замечать. Но до тех блаженных времен, когда песик научиться это различать, еще ох, как далеко!
А Главному плохо без Наиглавнейшего. Некому похвалиться, что всё в порядке: животное здорово, любознательно, с каждым днем всё больше соображает. И поплакаться некому на весеннюю беспокойную жизнь, и даже по шее получить — за невытертые лапы. Печалится начальство, оттого и ходит гулять сюда: на набережную с девушками и пирожками.
