Мильке перевел взгляд на генерала, окруженного несколькими штабными офицерами, и тут русские решили напоследок показать все, на что они способны. В доте засверкало большое пламя и Мильке немедленно упал на землю, понимая, что для русского ДШК, так кажется они его называют, осталась только одна достойная цель — генерал со свитой, прекрасно освещенный заходящим солнцем. Когда очередь замолкла, он поднял голову и обомлел. От генерала и его свиты осталась груда изломанных трупов, горела одна из машин, остальные превратились в груду металлолома продырявленные крупнокалиберными пулями. До потрясенного Мильке дошло, что он весь день ходил в пределах досягаемости русских ДШК, но по нему почему-то не стреляли! Если русские решились показать все свои возможности, значит что-то произошло. Он посмотрел на недалёкую границу леса и похолодел — из леса длинной цепью выезжали русские танки, за ними выбегали густые цепи пехоты. Танки открыли огонь из пушек и пулемётов, на дороге начали взрываться машины. Мильке вскочил и побежал к своим солдатам, собираясь разворачивать их против русских, но из-за кромки леса выскочили русские самолёты, которых не было видно целый день, только свои четким строем проходили на восток, и на дороге начался ад. Русские штурмовики поливали огнём из своих пулемётов всё, что могло двигаться в пределах их досягаемости. Мильке упал на землю, стараясь полностью вжаться в неё, надеясь что солдаты додумаются поступить также. Огненный ад на дороге, казалось, продолжался целую вечность. Оглохший гауптман потерял всякое ощущение времени, когда стрельба вдруг затихла и наступила тишина, прерываемая только рёвом русских танков, которые, разбросав автомобили, въезжали на мост.
Вставать не хотелось, навалилась усталость за весь бесконечный и бессмысленный, как оказалось, день. Весь день они, как глупые мыши, грызли такой заманчивый и вкусный сыр, не догадываясь, что рядом облизывается довольная кошка, ожидающая, когда они поглубже вонзят свои мелкие зубки в приманку. Но вставать всё равно пришлось, ибо требовательный пинок в бок других вариантов действий не оставлял. Встав, гауптман увидел русского солдата в светло-зелёной форме с карабином наперевес. Тот весело кивнул ему в сторону дороги, там уже толпились оставшиеся в живых солдаты его батальона и уцелевшие после налеты водители. Русские торопливо сформировали из них колонну, выделили конвой и погнали в сторону леса. Шагая по лесной дороге, Мильке видел многочисленные колонны русских солдат, выдвигающихся к захваченному их танками мосту. "Кажется, для меня война закончилась, может так и лучше", — подумал он, — "интересно, русские позволять написать матери, что я остался жив".
Пограничники в доте по очереди забывались коротким и тревожным сном. Пытался задремать и капитан, но провалиться в спасительную темноту сна не давала запредельная усталость. Капитан прикрывал на минуту глаза, но тут же вскидывался, ибо ему начинала сниться атака немецкой пехоты. Повторная попытка заканчивалась также. Тогда Гуляев бросил попытки задремать и устроился наблюдателем у амбразуры. Немцы укрылись в кустарниковом предполье лесополосы и тоже не подавали признаков активности. Так продолжалось почти час, давая надежду на то, что на сегодня бой закончился. Но вмешалось начальство немецкой пехоты, подъехали машины, из первой выбрался какой-то крупный чин, судя по числу сопровождающих. Он вышел за пределы кустарника и начал осматривать поле, представляя из себя отличную мишень, но всё же далековато для прицельной стрельбы из винтовки, а тратить последнюю ленту ДШК не хотелось. К тому же оставалась надежда, что немцы на очередную атаку не решаться. Но когда один, из сопровождающих начальство, офицеров начал готовить немецких солдат к очередной атаке, капитан понял, что придется принимать ещё один бой. Он поднял своих бойцов, они заняли места у амбразур и застыли в тревожном ожидании. Наконец, немецкая пехота, не торопясь, двинулась вперёд и по её поведению пограничники поняли, что и эту атаку удастся отбить. Так и получилось. Симоняк из своей снайперской винтовки сделал только один выстрел по офицеру, да Сидорчук недлинной очередью прошелся по немцам, как они сразу залегли, не высказывая желания продолжать атаку. Капитан посмотрел на часы и решился показать этому напыщенному болвану у дороги, что значит воевать с советскими пограничниками.
— Иванов, сумеешь достать их? — он кивнул на группку немецких офицеров у дороги.
— Конечно, смогу, — радостно ответил тот, выставил расстояние на прицеле и открыл огонь. Длинная, почти на всю ленту, пятьдесят патронов, очередь выкосила немецкое начальство, не ожидавшее этого, достала машины на дороге, одна из них вспыхнула. Иванов откинулся от пулемёта, вытер пот и с довольным видом окинул своих товарищей.
— Ай, да молодец, Иванов, — похвалил его капитан, — буду просить для тебя орден у командования, да и остальные тоже достойны. Теперь будем жить!
От полноты чувств он начал хлопать своих бойцов по плечам. Те тоже заметили выдвигающиеся к дороге танки. Немецкие машины попытались увеличить скорость, чтобы выйти из под удара, но над дорогой пронеслись штурмовики — и начался разгром.
С трудом открыв покорёженную осколками дверь дота, бойцы выбрались наружу. Чистый, по сравнению с духотой дота, воздух пьянил головы, холодил обнаженные тела, гимнастерки пограничники скинули ещё во время первого часа. Капитан побежал проверять другие доты. Через двадцать минут около первого дота капитан выстроил остатки своей заставы. Пятнадцать закопченных, измученных бойцов, покрытых своей и чужой кровью, грязными кое-как замотанными бинтами, по привычке ровняли строй, ожидая подхода начальства. Подбежал Иванов, на немой вопрос командира ответил:
— Лазарет цел, в нем живых семь человек. Всего раненых двенадцать.
Капитан кивнул, провел расчёты и вздохнул, бой обошелся его заставе очень дорого. Из шестидесяти четырех человек в живых осталось меньше тридцати, из них способных держаться на ногах только семнадцать вместе с ним. Утешало то, что немцам он обошелся неизмеримо дороже, только с этой стороны заставы их лежало больше полусотни.
Подъехал бронеавтомобиль, из него вышел незнакомый генерал. Бойцы подтянулись, капитан шагнул навстречу и морщась от боли в плече, всё-таки зацепило осколком, начал доклад:
— Товарищ генерал, личный состав заставы построен. Командир заставы капитан Гуляев.
— Вольно капитан, — ответил генерал, подошел к нему и добавил, — дай-ка я тебя обниму, герой. Молодцы пограничники, какие же вы молодцы. Всех к наградам представлю и живых и тех кто погиб. Сколько вас капитан?
— Шестьдесят четыре, товарищ генерал, ...было. В живых осталось двадцать девять. Те, кто ещё может двигаться, все перед вами.
Генерал кивнул и, пройдя вдоль строя, по отечески обнял каждого. Смахнул рукой предательскую слезу. Оглядел развалины заставы, усеянное трупами поле перед ней, развернулся и сел в броневик, у него было ещё много дел. К заставе подъехали санитарные машины, санитары кинулись вытаскивать раненых из дотов и блиндажей, две сестрички перевязывать ходячих. Капитан обессилено опустился на землю, он выполнил боевой приказ, но радости от этого не испытывал, мешала запредельная усталость. Он прилег на землю и забылся тревожным сном, который так долго бежал от него. К своему командиру подошел политрук и накрыл его плащ-палаткой, сам присел рядом, охраняя его сон.
А мимо них шли колонны солдат, вдали громыхали танки, переходя через мост в Польшу. Красная Армия собиралась железным катком пройтись по тылам группы армий "Юг".
20 мая 1941 года. Восточнее Владимира-Волынского.
Когда рассвет осветил верхушки деревьев, на позициях артиллерийского полка стояла тишина. Заняв с вечера позиции, артиллеристы получили приказ отдыхать и, завернувшись в шинели и плащ-палатки, устроились прямо у пушек. Даже часовые старались производить меньше шума, чтобы не мешать спать уставшим людям, совершившим за четыре часа стокилометровый бросок. Бригаду до последнего держали в местах основной дислокации, опасаясь немецких шпионов. И только вчера утром подняли по тревоге, объявив учения. Весть о выходе в летние полевые лагеря облетела военный городок, несомненно, достигнув заинтересованных ушей. Для этих же любопытствующих местом проведения учений объявили самый дальний юго-восточный полигон. Но, пройдя в данном направлении более десяти километров по шоссе, машины бригады свернули в лес, развернулись на запад и лесными и проселочными дорогами к вечеру добрались до позиции. Хорошо хоть то, что позиция была заранее подготовлена, и не пришлось в спешке перекидывать кубометры земли.
Здесь личный состав полков построили и зачитали приказ о начале войны. В строю стояла мертвая тишина. Бойцы и командиры осмысливали услышанное, прощаясь с мирной жизнью. Страха не было, только злость на мерзавцев, которые не дают людям спокойно жить, заниматься своими делами, растить детей, просто радоваться всходящему солнцу и чистому небу. Посерьёзневшие красноармейцы быстро установили орудия, выгрузили снаряды, натянули над орудиями маскировочные сети. Прибывшая одновременно с ними мотопехота рыла окопы впереди их позиций. Управившись со своей работой, артиллеристы помогли "царице полей", понимая, что их жизни зависят от того, как подготовится пехота. К заходу солнца работа была завершена, позиции приготовлены, возможные цели распределены, определены ориентиры и сектора обстрела. Бойцы устроились на ночлег в максимальной близости от своих орудий, большинство просто между орудийных станин.
Старший лейтенант Казаченко проснулся, когда солнце уже косыми лучами прорезало ветки деревьев. Заливалась в ветвях какая-то птаха. Деловитые муравьи протаптывали новую дорогу в обход станины, перегородившей привычный путь. Скрипели под ветром сучья деревьев, шелестела листва. Благодать, да и только. И не верится, что скоро сюда докатится железная армада фашистских танков, впрочем, произойдет это не раньше середины дня. Командование специально выбрало место засады подальше от границы, чтобы дать немцам полностью втянуть свои танковые дивизии за рубеж границы. Вставать было рано, но и спать не хотелось. Казаченко поднялся, потянулся, разминая затёкшие от лежания на земле мышцы, и поспешил к стоящей внизу бочке с водой — умываться. К его удивлению там уже было довольно много народу. Оба взводных с его батареи, командир второго орудия сержант Усов и весь его расчёт, начальник штаба дивизиона капитан Захаров. Раздавался смех, как всегда, балагурил командир второго огневого взвода лейтенант Черных. Поприветствовав комбата, он продолжил:
— А вот скажите мне, товарищ капитан, какие женщины лучше?
— Какие нравятся, те и лучше, — ответил Захаров.
— А вот не скажите, товарищ капитан, — не унимался Черных, — лучше те, которые пока недоступны. Смотришь не неё и облизываешься. А как узнаешь поближе, так она уже и не лучшая.
— Помолчал бы, Дон Жуан, — вмешался в разговор Казаченко, — а то надоешь своей болтовнёй, мы твоей жене все твои разговоры и перескажем.
— Жене не надо, — в притворном ужасе вскинул руки лейтенант, — уж лучше тёще, тогда точно мучиться недолго буду.
На этот раз засмеялись все, даже пытавшийся казаться серьезным начштаба, жена лейтенанта Черных была выше его на полголовы, в своё время занималась пятиборьем, и, возникни у неё такое желание, без труда наставила бы мужу синяков. Знали они и то, что Черных жену любил, и измены ей допускал только языком.
Умывшись, комбат вместе с взводными вернулся в расположение батареи. Сержанты уже подняли бойцов, и повели на физзарядку, война войной, но распорядок должен выполняться, пока это возможно. Вскоре запахло свежим хлебом, подвезли кухню, все поспешили на завтрак. Завтрак был горячий, но обед старшина уже отпустил сухим пайком, вместе с продуктами впервые выдали "наркомовские" 100 грамм водки на человека. Удивлённые красноармейцы недоверчиво брали свою долю, посматривали на старшину. "Бери, не сомневайся" — покрикивал тот на бойцов, — "на войне положено, согласно приказа главнокомандующего". И это, невиданное в мирное время, событие окончательно убеждало красноармейцев, что война уже началась, только до них пока не докатилась.
После завтрака комбат велел проводить учения "без стрельб". Расчёты тренировались по занятию позиции, прицеливанию по ориентирам, подноске боеприпасов, действиям по команде "воздух". Пару раз над дорогой, действительно, прошли какие-то самолёты. В этот момент на батареях всё замирало, расчёты зенитных пулемётов занимали свои места, сопровождая пролетающие самолёты стволами, но огонь не открывали. К десяти часам с запада стали раздаваться первые орудийные выстрелы, но скоро затихли. Спустя некоторое время, километров шесть севернее шоссе, наблюдатели зафиксировали воздушный бой. Серебристые черточки вертели непонятную артиллеристам карусель, потихоньку смещаясь на запад. Из стаи металлических "мух" вываливались отдельные машины, большинство, совершив вираж, возвращались обратно, и только две, оставляя за собой полосу дыма, потянули в сторону. Скоротечная свалка закончилась так же быстро, как и возникла. Кто взял верх, неискушенные в воздушных схватках артиллеристы определить не смогли.
Вскоре командир полка дал приказ прекратить учения и отдыхать до особых распоряжений. Артиллеристы расстелили плащ-палатки у орудий и легли ждать. Кто-то тихо переговаривался, кто-то чистил карабин, самые хладнокровные пытались заснуть. Старший лейтенант Казаченко отправился в траншеи пехотной роты проведать их командира, с которым познакомился вчера вечером. Пехотинцы тоже отдыхали ожидая боевого приказа, курили собравшись маленькими группками, кто-то травил байки, то и дело над окопами раздавался смех.
Старлей Казаков, командир мотострелковой роты, услышав вчера фамилию соседа-артиллериста, радостно хлопнул того по плечу:
— Да мы ж с тобой, комбат, однофамильцы. Может и земляки вдобавок. Ты откуда? — Узнав что артиллерист кубанский, тот обрадовался ещё больше.
— И вправду земляки. Я ж ростовский, с Шахт. Слышал про такой город. Славный город. Половина города шахтёры, а другая половина их жёны.
— А дети как же? — поддержал Казаченко.
— А дети тоже будущие шахтёры, — не растерялся Казаков.
— А ты как же?
— А я по комсомольскому призыву, как ремесленное закончил, так повестка в училище и пришла. А дальше сам знаешь как. Партия сказала надо — комсомол ответил есть.
— А орден за что? — кивнул Казаченко на грудь пехотинца, украшенную "Красной звездой".
— За Финскую. Попал гранатой в амбразуру дота с первого раза. — Увидев недоверчивый взгляд артиллериста, пояснил. — Обошли мы его, с моим взводом, и успокоили гранатами. А то он гад весь батальон в снегу держал.
Неунывающий комроты балагурил всё время, создавая впечатление несерьёзного человека, но окопы, как отметил Казаченко, бойцы его роты копали строго по науке. Никаких вольностей старший лейтенант Казаков не допускал. Под стать ему были и сержанты, большинство также прошли Финскую, у некоторых были медали. Пройдя по позиции роты, комбат убедился, что поддержка ему будет серьёзная. В общем, командиры остались довольны друг другом, договорившись встретиться ещё, если будет возможность.
