— Странное помещение, — сказал археолог. — Трапы — вниз и вперёд, — человек подошёл к поручням, склонился, осветил пространство за ограждением. — Двухуровневый зал.
— Мы пришли к финалу нашего путешествия по подземному комплексу, Тимур Лаврович, — негромко сказал Явик, проходя по 'языку' к противоположному 'концу' зала и касаясь рукой поверхности стены. Древняя автоматика сработала чётко — плита ушла внутрь, затем скользнула влево и вверх, освобождая неширокий проход. — За этим порталом — несколько сотен метров тоннеля 'на подъём'. Сразу скажу, профессор, ход — довольно извилистый, но зато мы с вами попадём сразу на второй уровень пещерного лабиринта. В прошлый раз я поднимался медленно. На это у меня ушло больше трёх часов. И то — только, чтобы подняться на этот второй уровень. Потом — ещё несколько часов ушло на то, чтобы выйти к берегу, к тому месту, где оставил катер и, конечно же — вернуться на причал. — Явик обернулся, посмотрел на Сташинского. — Будем задерживаться здесь или постараемся пройти эти сотни метров прохода побыстрее и выйти к катеру?
— И хотелось бы задержаться, — задумчиво ответил археолог, выпрямляясь и отпуская поручни ограждения. — Но... информации слишком много и её следует обрабатывать коллективно. — Учёный взглянул на шуршавших лопастями дронов, зависших над 'языком', перевёл взгляд на экранчик своего наручного инструментрона. — Редко когда я видел такой уровень заполнения накопителей. Значит, информации — много. — Сташинский посмотрел на Явика. — Намекаете, что справа и слева, снизу и сверху от этого извилистого, как вы сказали, прохода, есть немало интересного?
— И на это тоже, Тимур Лаврович, — согласился протеанин. — Хотя... Вы правы, подземный комплекс таких размеров в одиночку исследовать — непозволительно много времени придётся потратить. — Явик пронаблюдал, как дроны, один за другим нырнули в проход. — А у нас этого времени уже нет.
— Странное ощущение у меня по поводу этого самого времени, Явик. Словно бы и надо с вами согласиться, что времени у нас нет, а одновременно... Почему-то верю, что времени у нас — предостаточно. Не знаю даже, как это объяснить. Может быть тем, что нападение будет не одномоментным? Что Жнецы не сразу обрушатся на все обитаемые звёздные системы? Как хочется в это верить, но... после того, как я видел в записи ход боя... Нет, Жнецы — не такой простой и предсказуемый оппонент. Да, они могут, — Сташинский прошёл по 'языку', переступил порог и вошёл в тоннель, — могут напасть одновременно, даже могут напасть неожиданно. А с другой стороны... Вот кажется мне, прошу простить, конечно, за то, что употребляю столь многозначное и нечёткое 'кажется', но... Жнецы уже достаточно много раз сводили 'на ноль' огромное количество цивилизаций разумных органиков и потому вполне могут себе позволить... не спешить. Не хочу употреблять избитые сравнения. Но чувствую, чувствую Явик, что они будут тянуть, действовать медленно, неспешно, как хотите, так и назовите. А мы... — Сташинский и так неспешно шагавший, остановился, едва не запнувшись. — Мы будем считать, что нет нам никакой такой необходимости спешить, вооружаться, ставить 'на уши' армейские подразделения. Хоть наземные, планетные, хоть станционные, хоть космические. И политики. Хоть районные, хоть планетные. Они сразу уцепятся за это. Им спокойствие важнее, ценнее и дороже многого, Явик! Очень многого! И они за это дутое спокойствие. За спокойствие, от которого могилой за сотни метров несёт. Они продадут кого и что угодно! Ведь они не знают того, что знают, к примеру, археологи. Не такие, как я, а даже молодые первогодки, только-только вкусившие реальной, 'полевой работы'. Вот мы с вами прошли по этим залам. И почувствовали, где были разумные органики, а где их почти никогда и не было. И дело ведь не в назначении помещений — того же 'склада', например, который, как я подозреваю, вполне может оказаться вовсе не складом. Дело в том, что мы здесь все, на этом свете, так или иначе, не такие уж и вечные. Хоть мы, люди, живущие сто-двести лет, хоть вы, протеане, живущие несколько тысяч лет. Здесь, в этих залах неизвестные нам ни в целом, ни в частностях, но, безусловно, разумные существа, может быть — даже органики или синтеты, работали, действовали, пытались расширить горизонты своих знаний. А потом приходят такие вот сверхдредноуты и выжигают всё. — Сташинский махнул рукой, скрывая напряжение. Переключил луч 'искателя' на 'ближний конус' и продолжил. — И я вот иду по этим залам. Иду и понимаю, что не смогу вот так сразу сказать, как уходили отсюда эти разумные. Боюсь ошибиться. Боюсь не понять правильно, верно, точно. Мы не знали ничего о вас, протеанах. Совсем ничего не знали. Марсианский комплекс. Там остаточное финансирование, а снабжение — вообще аховое. Какая там приоритетность?! Это у 'СМИ-шников' приоритетность, а у нас — того нет, этого нет, ничего — нет! Ни людей, ни аппаратуры. Расходные материалы — отдельная проблема. — Сташинский замолчал на несколько секунд, опёрся рукой о стенку тоннеля, склонил голову. — И снова я думаю, что же останется от нас. Такая вот пустота? Эти голые стены? Пустые помещения? Залы, переходы, в которых жизнь едва-едва ощущается. Да и то только потому, что мы-то с вами, идущие по этому маршруту относим себя к стопроцентно живым. Но живём ли мы действительно так, как должны жить, Явик? Сорок тысяч лет кружения по спирали, и каков же результат?! А никакого результата! Ни-ка-кого. — Сташинский выпрямился. — Я понимаю, вы привели меня сюда, чтобы я. Чтобы я увидел что-то важное и ценное сейчас, а не тогда, когда мы, иденцы, будем прижаты спинами к последней крепкой, почти 'расстрельной' стенке. Вы знаете, что я сейчас думаю над тем, как же следует использовать эти помещения с этой аппаратурой. Если Жнецы навалятся, то придётся думать не об этих пультах и установках, а о воде, пище и свете. Хоть каком-нибудь, но свете. Потому что далеко не все люди и — не только люди — могут долгое время нормально жить или просто существовать в кромешной тьме. Я сейчас не хочу говорить о том, что археологи привычны к жизни во тьме, нет. Это — тоже не верно. Мы не рождаемся археологами. И жить во тьме очень долго — тоже не можем. Неестественно это. Да. — Сташинский 'отлепил' ладонь от стенки тоннеля, опустил руку на поясную укладку, поправил лямку рюкзака. — Помню, когда мы воевали. Между собой, конечно. Многим приходилось скрываться в пещерах. Каменоломнях. Так это ещё называется. По разному... называется, — археолог пытался справиться с нараставшим волнением. — Но это было недолго. И не всем удавалось выжить. А сейчас. Сейчас будет по-иному. Враг — внешний, внегалактический. И ещё если на его стороне — машины, синтеты. Сложно будет заставить людей напрягаться. Прежде всего — людей, — археолог помолчал несколько секунд, собираясь с силами. — Да, в этих залах, да что там залах, в переходах и на мостах можно будет разместить сотни и тысячи гражданских. Скрыть их от бомбардировок. Попытаться сохранить им жизни. Но ведь главное — не скрыться, а сопротивляться. А как тут сопротивляться? Если в этих залах — совершенно неизвестная нам аппаратура. Одно неверное движение кого-то из беженцев. И активация приведёт к жутким последствиям. Как это объяснить не-археологам?! Я вот об этом думаю, Явик и мне. Мне непонятно, как это можно вообще пояснить. Сдвинуть с места эти установки — трудно, если не невозможно. Начнёшь сдвигать — ещё хуже может получиться. А закрывать их щитами? — профессор поднял голову, нашарил взглядом вившиеся под потолком тоннеля дроны. — Не знаю. Столько вопросов. Если не возражаете, я, пока мы не сядем в катер, постараюсь помолчать, мне надо о многом подумать.
— Хорошо, — тихо и спокойно ответил протеанин. — Идёмте.
— Идёмте, — эхом отозвался Сташинский. — Да, долго мы здесь проплутали. Но я не жалею о том, что многие часы провёл здесь. Это — настоящий и крайне ценный подарок для иденцев. А с установками и аппаратурой мы решим эту проблему. Главное — у нас теперь есть место, где могут укрыться тысячи гражданских. Уже сейчас укрыться. Главное, — Сташинский сделал первые не слишком уверенные шаги, — что у нас есть это место. И мы сможем, а точнее — просто должны, обязаны суметь распараллелиться. Чтобы и изучать, и приспосабливать, и готовить это место к использованию. Уже сейчас. — Сташинский замолчал резко и чётко — как отрезал.
Явик не стал побуждать спутника к продолжению разговора. Если Сташинский хочет помолчать — что-ж, у него есть для этого весомые причины. А пока протеанин и землянин будут подниматься на второй уровень. И — идти к тому месту, где пришвартован катер. Это время можно будет использовать для размышлений. Пусть Сташинский думает об увиденном, услышанном, почувствованном, пусть планирует своё предстоящее общение с коллегами. Да и не только с коллегами. Изучение, обследование и освоение столь большого подземного комплекса потребует, безусловно, активного участия не только археологов. Пусть профессор поймёт, что в этот раз — он стопроцентный первооткрыватель этого места. Да, первый и второй уровень пещерного комплекса могли быть известны очень многим иденцам. Но третий уровень теперь знаком только Сташинскому. Хорошо знаком. Да, археолог об этом не знает, но Явик уже вложил в его память информацию о том, что собой представляет этот комплекс в целом. Частности? Они будут обнаружены, изучены, задокументированы. Главное — всё это будет сделано тогда, когда 'Нормандия' покинет Иден-Прайм. Дело ведь не в приоритете — кто первый обнаружил. Дело в том, что это место иденцы смогут освоить уже в самое ближайшее время.
Остановившись у борта катера, Сташинский подождал, пока дроны усядутся на крышки пеналов, прокрутят свои крыльчатки и выключатся. Движения археолога были замедленными — он продолжал напряжённо думать.
Явик встал за штурвал, подождал, пока учёный упакует своих крылатых помощников в их транспортные оболочки и отвяжет трос от коряги — толстого засохшего корня. Сматывая трос, Сташинский поднялся на борт катера, прошёл на корму, сел, чуть ослабил наплечные лямки, подался вперёд, опёрся локтями о колени, опустил голову.
Зашелестел мотор катера. Протеанин отвёл судёнышко от берега, подождал, пока автонавигатор подхватит 'возвратный' курс. Не садясь в кресло, Явик перевёл взгляд с панели приборов на реку, продолжая думать о том, как следует распределить время полёта к Цитадели для того, чтобы на Станции суметь сделать много и, главное — быстро и качественно.
Сташинский, как понимал протеанин, не хочет, чтобы спутник садился рядом с ним. Не до того сейчас археологу. Столько на него свалилось. Можно, конечно, посчитать, что ничего особенного не произошло, но... Фактически теперь у Сташинского нет оснований настаивать на том, чтобы Явик что-либо рассказывал ему о протеанской базе. Увиденный подземный комплекс в представлении человека превышал и размерами и значимостью то, что могло быть в пределах протеанской базы. И главное — этот подземный комплекс был доступен и для изучения, и для освоения, и для использования не когда-либо в неизвестном и отдалённом будущем, а буквально сейчас.
На причале Сташинский и Явик сошли с катера, попрощались с боцманом и береговым матросом. Поднявшись к остановочному павильону, сели на лавку под навесом.
— Знаю. Вроде бы и не вежливо вот так замолкать, — тихо сказал археолог. — И так долго молчать — тоже вроде бы не вежливо. А вот не мог ничего сказать. Столько всего. Я благодарен вам, Явик. Вы дали мне. Да что там мне, не только археологам — всем иденцам то, чем мы сможем воспользоваться сейчас, не когда-то там, в будущем, а сейчас. Это — ценно. Спасибо.
— Не за что, Тимур Лаврович. Это — ваша планета, вам её изучать, осваивать.
— И теперь — защищать. Начинаешь понимать ещё один глубинный смысл слова 'дом'. А то ведь, чего уж там скрывать-то, многие иденцы до этого боя. Легкомысленно относились к самому факту своей жизни на Идене. Ну — колония и колония. Да, внеземная, на совершенно другой планете. Да, особенности. Но как-то всё это за рутиной смазывалось. Было не таким острым. А появился этот сверхдредноут — и — как пелена с глаз и с чувств, с самой сути. Да, понимаю.
— Значит, есть...
— Есть надежда, Явик, — есть, — тихо подтвердил Сташинский. — На нас, археологов, часто ведь как на блаженных смотрят многие разумные. Копаемся в земле, черепки выкапываем, статейки пишем, конференции устраиваем. Говорильни всякие. Мало кому суть нашей работы известна и тем более — понятна. А это место. Оно многим иденцам поможет. Очень многим.
— Хорошо, что поможет. И хорошо, что многим. — Явик увидел приближавшийся к остановке рейсовый флайер. — Ваш маршрут, профессор. А мне придётся подождать следующую машину. Успехов, — протеанин пожал археологу руку, подождал, пока человек поднимется в салон и прощально кивнул, увидев, как Сташинский уселся в кресло у окна.
Проводив взглядом взлетающий флайер, Явик вернулся в остановочный павильон. До прибытия следующего флайера оставалась четверть часа.
Садиться на лавку не хотелось. Состояние Сташинского протеанину было понятно. Не каждый день человеку приходится чувствовать и тем более — понимать, что от него — и только от него теперь зависит очень и очень многое. Подземный комплекс, построенный, несомненно, разумной и очень развитой расой — это не черепки и не кости, которые можно до бесконечности извлекать из грунта, почвы, песка, глины на любой планете — от самых 'мягких' к людям до самых 'жёстких'. Это — совершенно другой уровень. И теперь Сташинский — не просто руководитель археологической партии, не просто учёный-практик, но и человек, обладающий уникальными знаниями, благодаря которым этот комплекс поможет иденцам выжить. Именно выжить. Информация передана, принята и будет использована вовремя и в нужных объёмах. Это — главное. А остальное — детали. В том числе и те, которые придётся 'тасовать' и упорядочивать теперь уже и Сташинскому и его коллегам, как принадлежащим к 'братству археологов', так и весьма далёким от археологических тонкостей.
Нормандовцы, оставшиеся на фрегате
Карин Чаквас. Работа в районном гражданском госпитале в паузах между посещениями селений
Ожидая, пока откроется дверь Медотсека, Чаквас просматривала предотлётное расписание. Она снова вернулась на фрегат и теперь могла провести несколько часов в своём самом привычном окружении и, что особенно важно — в одиночестве. Надо было заполнить несколько десятков медицинских форматок, проверить сроки сохранности лекарственных препаратов. Многие нормандовцы поначалу интересовались — и очень активно — причиной столь пристального внимания врача фрегата к срокам хранения лекарств. Раз за разом пришлось объяснять. И это подействовало. Нормандовцы, убедившись, что это — часть работы медика, успокоились. Да, это действительно было так, но для Карин, что, конечно, Чаквас коллегам не сказала, возня с проверкой срока годности медикаментов была и способом поддерживать нужное настроение. Не единственным способом конечно, поскольку Карин нравилось быть занятой. И пока на фрегате не было пациентов, а значит, не было необходимости напрягаться, приходилось прибегать к таким 'стимуляторам'.
