— Это было до войны, объявленной в прошлом году? — с любопытством спросила я. — Ведь, если после...
— Задолго до, — подтвердил молодой Зенн. — Все же, — добавил он с праведным негодованием, — они трусливые псы, которых следует облить смолой и извалять в перьях — большинство из них, и Стеббингс тоже!
— Не сомневаюсь, — сказала я. — Думаешь...
Но возможности узнать его мнение больше не было, потому что в этот момент корабль резко накренился, швырнув нас обоих на мокрые доски, и звук сильного и протяжного взрыва сотряс воздух вокруг.
Я сразу не поняла, какой корабль стрелял, но мгновение спустя пушки 'Аспида' прогрохотали над головой, и стало ясно, что первый залп произвели с 'Чирка'.
Ответ 'Аспида' был нескоординированным, наверху пушки по правому борту палили, в общем-то, с произвольными интервалами, перемежаясь слабыми хлопками ружейных выстрелов.
Воспротивившись галантным попыткам Абрама, который бросился прикрывать меня сверху своим тощим тельцем, я перевернулась и встала на четвереньки, внимательно прислушиваясь. Раздавались многочисленные крики, но слов было не разобрать, хотя пальба прекратилась. Насколько я могла судить, вода у нас нигде не просачивалась, так что, видимо, повреждений ниже ватерлинии не имелось.
— Они же не сдались, верно? — поднимаясь на ноги, разочаровано проговорил Абрам.
— Сомневаюсь.
Опершись рукой на большую бочку, я встала. Главный трюм был забит так же тесно, как и дальний, но только крупногабаритными грузами: мы с Абрамом едва могли протиснуться между сетчатым навалом клетей и рядами бочек — от нескольких из них сильно пахло пивом. Корабль в данный момент имел крен на одну сторону. Мы, должно быть, возвращались — вероятно, чтобы совершить еще одну попытку. Колеса пушечных лафетов елозили по палубе наверху — да, их перезаряжали. 'Кого-нибудь уже ранило? — размышляла я, — И что, черт побери, я буду с этим делать, если это так?'
Сверху донесся звук единственного пушечного выстрела.
— Этот пёс, должно быть, удирает, — прошептал Абрам. — А мы гонимся за ним.
Наступил продолжительный период относительной тишины, во время которого мне казалось, что корабль лавирует, но я не могла сказать наверняка. Может, Хикман и преследовал 'Чирок'.
Внезапный вопль и звук неожиданной тревоги раздался наверху, и корабль неистово вздыбился, в очередной раз опрокинув нас на пол. Теперь я приземлилась сверху. Деликатно убрав колено с живота Абрама, я помогла ему сесть, сама задыхаясь, как выброшенная на берег рыба.
— Что... — захрипел, было, он, но продолжить не удалось. Случился чудовищный удар, снова сбивший нас обоих с ног. За ним тут же последовал скрежещущий, раздирающий звук заскрипевшего дерева. Создалось впечатление, словно корабль разваливается вокруг нас, и я не сомневалась, что так оно и есть.
Послышался пронзительный, как у банши, визг, и по палубе загрохотали ноги.
— Нас берут на абордаж! — я расслышала, как Абрам сглотнул, и моя рука потянулась к прорези в юбке, для храбрости касаясь ножа. Если...
— Нет, — прошептала я, напряженно вглядываясь в темноту, как будто это могло мне помочь лучше слышать. — Нет. Это мы берем их на абордаж, — потому что топот ног стих.
А ВОТ ВОПЛИ НЕ СТИХЛИ. ДАЖЕ издалека в них слышался отголосок безумия, абсолютная радость бешеного берсерка. Мне казалось, что я распознаю горский клич Джейми. Но это играло воображение — они все звучали одинаково дико.
— Отче наш, сущий на небесах... Отче наш, сущий на небесах... — в темноте шептал себе под нос Абрам, но его заклинило на первой строчке молитвы.
Непроизвольно сжав кулаки и закрыв глаза, я сморщилась, будто усилием воли могла бы помочь.
Этого не мог никто.
Казалось, целое столетие раздавался приглушенный шум, слышались случайные выстрелы, удары и грохот, стоны и крики. А затем тишина.
Увидев, что Абрам с вопросом на лице повернулся ко мне, я сжала его руку.
Затем корабельная пушка выстрелила с жутким грохотом, который эхом прокатился по палубе, а ударная волна так сильно сотрясла воздух в трюме, что заложило уши. Последовал другой залп, и я скорее ощутила, чем услышала страшный треск, после чего пол вздыбился и опрокинулся, и корабельные балки вздрогнули со странным низким гулом. Я сильно затрясла головой, сглатывая, пытаясь продуть воздух через евстахиевы трубы. Наконец мне это удалось, и я услышала топот ног на борту корабля. Больше, чем одна пара. Передвигались медленно.
Я вскочила на ноги и, подняв Абрама, стала толкать его к лестнице. Я слышала воду. Не плеск ее вдоль бортов судна, а то, как она хлестала в трюме.
Люк наверху был закрыт, но не задраен, и я двумя руками выбила его с отчаянным грохотом, едва не потеряв равновесие и чуть не сверзнувшись во тьму, но, к счастью, меня подхватил Зенн, который в качестве поддержки подставил маленькое, но твердое плечо под мою задницу.
— Благодарю, мистер Зенн, — сказала я, и, потянувшись назад, втащила его на лестницу к свету.
Первое, что я увидела на палубе, это кровь. И еще раненые, но среди них не было Джейми. Он был вторым, что я увидела: Джейми стоял, свесившись через остатки разрушенных поручней, вместе с несколькими другими мужчинами. Я поспешила посмотреть, что же они там разглядывают, и в нескольких сотнях ярдов увидела 'Чирок'.
Его паруса неистово трепыхались, а мачты выглядели странно покосившимися. Потом я поняла, что это сам корабль накренился, и его нос наполовину поднялся из воды.
— Чтоб меня! — изумленно проговорил Абрам. — Он наскочил на скалу.
— Так же, как и мы, сынок, но не все так плохо, — сказал Хикман, обернувшись на голос юнги. — Есть ли в трюме вода, Абрам?
— Есть, — я ответила раньше Абрама, который, заглядевшись на поврежденный 'Чирок', не мог собраться с мыслями, чтобы что-нибудь ответить. — У вас на борту имеются какие-либо медицинские инструменты, капитан Хикман?
— Что у меня имеется? — он растерянно заморгал. — Сейчас не время... Зачем?
— Я хирург, сэр, и нужна вам, — был мой ответ.
МИНУТ ЧЕРЕЗ ПЯТНАДЦАТЬ я опять очутилась в небольшом предбаннике грузового отсека, где несколькими часами ранее приходила в себя после обморока — сейчас это помещение определили под лазарет.
'Аспид' не располагал хирургом, но имел небольшой запас медикаментов: полбутылки настойки опия, ланцет и чаша для кровопусканий, большой пинцет, сосуд с мертвыми иссохшими пиявками, две ржавые ампутационные пилы, сломанный хирургический держатель, мешочек корпии (корпия — нащипанные из тряпок нитки для перевязки — прим. пер.) для обработки ран и огромная банка камфарной мази.
Искушение самой напиться опийной настойки было велико, но долг звал. Завязав волосы, я стала обследовать грузы в поисках чего-нибудь полезного. Мистер Смит и Йен поплыли на 'Чирок', надеясь найти там мою собственную аптечку, но, учитывая видимую степень повреждения на месте нашей бывшей каюты, я не питала особых надежд. Удачный выстрел 'Аспида' пробил 'Чирок' ниже ватерлинии, и если бы он не сел на мель, то, вероятно, все равно рано или поздно затонул бы.
На палубе я произвела быструю сортировку раненых: один человек убит, у нескольких незначительные повреждения, трое тяжелых, но опасности для жизни нет. Скорее всего, судя по тому, что мужчины рассказывали про корабли, которые обменялись залпами с расстояния не более нескольких ярдов, раненых было больше на 'Чирке'. Стремительный и кровавый маневр.
Через несколько минут после того, как все закончилось, в поле зрения показался 'Питт': его разношерстной вздорной команде, по-видимому, пришлось прийти к определенному компромиссу, чтобы позволить судну плыть, и теперь корабль был занят переправкой раненых. Сквозь завывание ветра я услышала окрик их боцмана.
— Следующий, — пробормотала я, и, взяв в руки меньшую из ампутационных пил, приготовилась к собственным стремительным и кровавым маневрам.
— У ВАС ЖЕ ЕСТЬ ПУШКИ, — заметила я Абраму Зенну, который прилаживал для меня пару подвесных фонарей, потому что солнце уже почти зашло. — Предполагается, что капитан Хикман был готов их использовать. Неужели он не подумал, что есть вероятность потерь?
Абрам виновато пожал плечами.
— Это наше первое плавание по каперскому свидетельству, мэм. В следующий раз мы подготовимся лучше, я уверен.
— Первое? Что за... Как давно капитан Хикман плавает? — резко спросила я, параллельно продолжая с остервенением перерывать груз, и, наконец, порадовалась, обнаружив сундук, в котором находились отрезы печатного ситца.
Абрам задумался, хмуро глядя на фитиль, который резал.
— Ну-у-у, — произнес он, — какое-то время у него была рыбацкая лодка, где-то в районе Марблхеда. Он, я имею в виду капитан, владел ей вместе с братом. Но после того, как брат наткнулся на капитана Стеббингса, Хикман начал работать на Эммануэля Бейли, первым помощником капитана на одном из его, мистера Бейли, я имею в виду, корабле. Мистер Бэйли — еврей, — пояснил Абрам, заметив мои вскинутые брови. — Владеет банком в Филадельфии и тремя кораблями, которые регулярно плавают в Вест-Индию. Наш корабль также принадлежит ему, и именно он получил для капитана Хикмана каперское свидетельство от Конгресса, когда была объявлена война.
— Понятно, — проговорила я более чем просто ошарашено. — Но это первый рейс мистера Хикмана в качестве капитана шлюпа?
— Да, мэм. Но у приватиров, как правило, нет на борту заведующего грузом, понимаете, — искренне сказал он. — Это работа заведующего грузом — снабжение корабля и забота о таких вещах, как медикаменты.
— А ты в курсе этого, потому что... Как давно ты плаваешь? — с любопытством спросила я, вытаскивая бутылку чего-то похожего на очень дорогой бренди, чтобы использовать его в качестве антисептика.
— О, с восьми лет, мэм, — сказал он и встал на цыпочки, чтобы подвесить фонарь, который отбрасывал теплый, успокаивающий свет на мою импровизированную операционную. — У меня шесть старших братьев, и самый старший вместе со своими сыновьями управляет фермой. Остальные... Ну, один — корабельный плотник в Ньюпорт-Ньюс, это он однажды в разговоре с капитаном упомянул меня. Я стал одним из юнг на 'Антиохии', судне, совершавшем рейсы в Вест-Индию. Я вернулся с капитаном в Лондон, а днем позже мы поплыли в Калькутту, — Абрам присел на корточки и улыбнулся мне. — С тех самых пор я стал моряком, мэм. Считаю, это моё.
— Здóрово, — сказала я. — Твои родители... Они еще живы?
— О, нет, мэм. Моя мать умерла, рожая меня, а папа — когда мне было семь, — казалось, его это не беспокоило. 'Но, в конце концов, — подумала я, разрывая ситец на перевязочные полоски, — все это случилось пол его жизни назад'.
— Что ж, надеюсь, море и дальше будет тебя устраивать, — сказала я. — Ты же не стал сомневаться... после сегодняшнего?
Абрам задумался над этим: на его молодом искреннем лице проявились морщинки, заметные в отсветах фонаря.
— Нет, — неторопливо ответил он и посмотрел на меня своими серьезными глазами, уже не столь юными, какими они были несколько часов назад. — Я знал, когда подписывал контракт с капитаном Хикманом, что возможны сражения, — его губы сжались — наверное, чтобы унять дрожь. — Я не прочь убить человека, если придется.
— Не сейчас... не надо, — очень тихо проговорил один из раненых. Он лежал в тени, вытянувшись вдоль пары ящиков английского фарфора, и размеренно дышал.
— Нет, не сейчас, нет, — холодно согласилась я. — Но, возможно, тебе захочется поговорить об этом с моим племянником, либо с мужем, когда все немного успокоится.
Мне показалось, что на этом мы и закончим, но Абрам последовал за мной, когда я выложила свои примитивные инструменты и принялась стерилизовать единственным возможным способом — обильно поливая их бренди, пока в трюме не запахло, как на вискарне. Это возмутило раненых мужчин, которые считали подобное использование хорошего напитка расточительством. Огонь в камбузе потух во время сражения и, прежде чем у меня появится горячая вода, пройдет некоторое время.
— Вы патриотка, мэм? Если не возражаете, что я спрашиваю, — добавил Абрам, краснея от неловкости.
Вопрос немного застал меня врасплох. Простым ответом было бы 'да, конечно'. Ведь Джейми был мятежником, о чем сам и заявил. И хотя первоначально он сделал признание из-за простой необходимости, я подумала, что сейчас необходимость становилась убеждением. Но я? Конечно, когда-то была.
— Да, — ответила я. Что еще я могла сказать? — А ты явно патриот, Абрам. Почему?
— Почему? — его, казалось, поразило, что я захотела об этом спросить, и он, моргая, стоял и смотрел на меня поверх фонаря, который держал в руке.
— Расскажешь мне позже, — предложила я, забирая фонарь. На палубе я сделала все, что могла, и раненых, которым требовался дальнейший уход, спустили вниз. Сейчас не было времени для политических дискуссий. Или так мне казалось.
Абрам отважно взялся мне помогать и делал это довольно хорошо, хотя ему приходилось прерываться время от времени и блевать в ведро. После второго приступа рвоты он взялся задавать раненым вопросы — тем, кто мог отвечать. Неизвестно, было это простое любопытство или попытка отвлечь себя от того, что делала я.
— Что вы думаете о революции, сэр? — спросил он на полном серьезе одного седого моряка с 'Питта', у кого была раздроблена нога. Мужчина бросил на него недовольный взгляд, но ответил, наверное, для того, чтобы отвлечься самому.
— Чертовски пустая трата времени, — хрипло проговорил он, впившись пальцами в край сундука, на котором сидел. — Лучше воевать с 'лягушатниками' (французами — прим. пер.), чем с англичанами. Что с них возьмешь? Господи Боже, — бледнея, пробормотал он себе под нос.
— Абрам, сможешь дать ему что-нибудь, чтобы он зажал зубами? — сказала я, собирая воедино раздробленные кусочкиего кости и раздумывая, что, может, будет лучше произвести ему быструю ампутацию. Пожалуй, она уменьшит риск заражения, а ходить он в любом случае всегда будет с болезненной хромотой. Но все равно, я это ненавидела...
— Нет, все в порядке, мэм, — сказал раненый, всасывая воздух. — А что ты, пацан, об этом думаешь?
— Я думаю, что это правильно и необходимо, сэр, — решительно ответил Абрам. — Король — тиран, а с тиранией должны бороться все нормальные мужчины.
— Что? — потрясенно произнес моряк. — Король — тиран? Кто сказал такую чушь?
— Ну как же... Мистер Джефферсон. И... и все мы! Все мы так думаем! — заявил Абрам, пораженный таким ярым расхождением во мнениях.
— Что ж, тогда вы все — сборище придурков, не при вас это будет сказано, мэм, — добавил седой моряк, кивнув мне. Он посмотрел на свою ногу и, слегка покачнувшись, закрыл глаза, но спросил, — вы же сами не думаете таких глупостей, не так ли, мэм? Тут вам следует вразумить своего мальчика.
— Вразумить? — воскликнул Абрам, разозлившись. — Вы думаете, это разумно, что мы не можем говорить или писать, как мы хотим?
Моряк открыл один глаз.
— Конечно, это разумно, — сказал он, явно пытаясь быть рассудительным. — Вы слушаете придурков, простите, мэм, говорящих много всего, не заботясь о том, что взбаламученный народ добром не кончит, и к чему это ведет? К бунту — вот к чему, и к тому, что вы называете беспорядком, когда у людей сжигают дома, а их самих убивают посреди улицы. Приходилось тебе слышать о погромах Каттера, мальчик?
