Между исследователями-людьми разгорелись ожесточенные споры. Большинство считало, что такое поведение не могло развиться естественным путем; что оно, должно быть, проистекает из более ранней стадии сознательной биоинженерии, когда скаттлеры изменили свою анатомию, чтобы можно было менять целые части тела от существа к существу без использования микрохирургии и препаратов, предотвращающих отторжение.
Но меньшинство исследователей придерживалось мнения, что этот обмен слишком глубоко укоренился в культуре скаттлеров, чтобы возникнуть в их недавней эволюционной истории. Они предположили, что миллиарды лет назад скаттлеры были вынуждены эволюционировать в крайне враждебной среде — эволюционном эквиваленте переполненного аквариума для омаров. На самом деле среда была настолько враждебной, что ценность выживания заключалась не только в возможности отрастить отрубленную конечность заново, но и в том, что они могли прикрепить отрубленную конечность обратно прямо здесь и сейчас, прежде чем ее съедят. Конечности — а позже и основные части тела — эволюционировали в свою очередь, развивая устойчивость, необходимую для того, чтобы выжить, будучи оторванными от остального тела. По мере того как возрастала необходимость выживания, у скаттлеров развилась взаимосовместимость, позволяющая использовать не только свои собственные выброшенные части, но и части своих сородичей.
Возможно, даже сами скаттлеры не помнили, когда начался обмен. Конечно, в тех немногих символических записях, которые когда-либо были найдены на Хеле, не было явного намека на это. Это было слишком присуще им, слишком фундаментально отражало их взгляды на реальность, чтобы они могли это как-то прокомментировать.
Глядя на фантастическое существо, Рашмика задавалась вопросом, что бы сказали скаттлеры о человечестве. Весьма вероятно, что они сочли бы человеческую расу столь же причудливой, считая саму ее неизменность ужасающей, как своего рода смерть.
Рашмика опустилась на колени и положила семейный компад себе на колени. Она открыла его и вытащила стилус из гнезда сбоку. Это было неудобно, но она собиралась просидеть так всего несколько минут.
Она начала рисовать. При каждом плавном, уверенном движении ее руки стилус царапал экран. На экране появилось инопланетное существо.
Линкси была права насчет каравана: каким бы холодным ни был прием, это все равно дало им всем шанс впервые за три дня выбраться из ледяного плена.
Рашмика была удивлена, насколько это изменило ее настроение. Дело было не только в том, что она перестала беспокоиться о внимании полиции Вигрида, хотя вопрос о том, почему они пришли за ней, продолжал мучить ее. В караване воздух был свежее, с приятным ветерком и разнообразными запахами, ни один из которых не был таким неприятным, как на борту ледохода.
Здесь было где размять ноги: интерьер только этого единственного транспортного средства каравана был щедро обставлен, с широкими высокими проходами, удобными комнатами и ярким освещением. Все было безупречно, и — по крайней мере, по сравнению с гостеприимством — удобства были более чем достаточными. Были предоставлены еда и питье, можно было постирать одежду, и в кои-то веки удалось достичь приемлемой чистоты. Были даже различные развлечения, хотя все это было довольно пресным по сравнению с тем, к чему она привыкла. И там были новые люди, лица, которых она раньше не видела.
После некоторого размышления она поняла, что была неправа в своем первоначальном суждении об отношениях между квестором и Крозе. Хотя, казалось, между ними не было особой любви, теперь было очевидно, что в прошлом обе стороны были полезны друг другу. Взаимная грубость была притворством, скрывавшим ледяную сердцевину взаимного уважения. Квестор выуживал лакомые кусочки, понимая, что у Крозе все еще может быть что-то, что могло бы ему пригодиться. Крозе, тем временем, нужно было уехать с запасными частями к механизмам или другими товарами, которые можно было обменять.
Рашмика намеревалась принять участие лишь в нескольких переговорах, но быстро поняла, что может, пусть и в небольшой степени, быть полезной Крозе. Чтобы облегчить себе задачу, она садилась за стол, положив перед собой лист бумаги и ручку. Ей не разрешалось приносить компад в комнату на случай, если в нем было программное обеспечение для анализа речевого давления или какая-либо другая запрещенная система.
Рашмика записывала замечания о товарах, которые продавал Крозе, писала и делала наброски с аккуратностью, которой она всегда гордилась. Ее интерес был неподдельным, но ее присутствие служило и другой цели.
На первой сессии переговоров было два покупателя. Позже иногда появлялся третий или четвертый, и в качестве наблюдателя всегда присутствовал квестор или один из его заместителей. Каждая сессия начиналась с того, что один из покупателей спрашивал Крозе, что он может им предложить.
— Мы не ищем реликвии скаттлеров, — сказали они в первый раз. — Нас это просто не интересует. Нам нужны артефакты местного происхождения. Вещи, оставшиеся на Хеле за последние сто лет, а не мусор возрастом в миллионы лет. Рынок бесполезного инопланетного хлама сокращается из-за того, что все богатые солнечные системы эвакуированы. Кто захочет пополнить свою коллекцию, когда он занят продажей своего имущества, чтобы купить единственное место в морозильной камере?
— Какие человеческие артефакты?
— Полезные. Настали мрачные времена: людям не нужны предметы искусства и эфемерность, если только они не думают, что это принесет им удачу. В основном они хотят оружие и системы выживания — вещи, которые, по их мнению, могут дать им преимущество, когда их настигнет то, от чего они бегут. Контрабандное оружие конджойнеров. Доспехи демархистов. Всегда легко продается все, что обладает устойчивостью к чуме.
— Как правило, — сказал Крозе, — я не занимаюсь оружием.
— Тогда вам нужно адаптироваться к меняющемуся рынку, — с ухмылкой ответил один из мужчин.
— Церкви вовлекаются в торговлю оружием? Разве это не противоречит Священному Писанию?
— Если люди хотят защиты, кто мы такие, чтобы отказывать им?
Крозе пожал плечами. — Ну, у меня закончились оружие и боеприпасы. Если кто-то все еще копается в человеческом оружии на Хеле, то это не я.
— У вас должно быть что-то еще.
— Не так уж и много. — На этом он сделал вид, что собирается уйти, как делал на каждой предыдущей сессии. — Думаю, мне лучше уйти — не хотелось бы отнимать у кого-то время, не так ли?
— У вас больше ничего нет?
— Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать. Конечно, у меня есть кое-какие реликвии скаттлеров, но, как вы и сказали... — Голос Крозе точно пародировал пренебрежительный тон покупателя. — В наши дни нет рынка для инопланетного хлама.
Покупатели вздохнули и переглянулись; квестор наклонился к ним и что-то прошептал.
— Вы можете показать нам, что у вас есть, — неохотно сказал один из покупателей, — но не питайте особых надежд. Скорее всего, нам это будет неинтересно. На самом деле, вы можете более или менее уверены в этом.
Но это была игра, и Крозе знал, что должен соблюдать ее правила, какими бы бессмысленными или ребяческими они ни были. Он сунул руку под стул и достал оттуда нечто, завернутое в защитную пленку, похожее на маленького мумифицированного зверька.
Лица покупателей сморщились от отвращения.
Он положил пакет на стол и торжественно развернул его, потратив невыносимо много времени на то, чтобы снять все слои. Все это время он разглагольствовал о чрезвычайной редкости этого предмета, о том, что он был добыт при исключительных обстоятельствах, вплетая сомнительную историю, представляющую интерес для человека, в неясную цепочку происхождения.
— Продолжай, Крозе.
— Просто устанавливаю обстановку, — сказал он.
Он неизбежно подошел к последнему слою упаковки. Он расстелил этот слой на столе, обнажив реликвию скаттлеров, до этого завернутую в кокон.
Рашмика уже видела этот предмет раньше: он был из тех, которые она использовала, чтобы купить билет на борт ледохода.
На них никогда особенно не было интересно смотреть. Рашмика видела тысячи предметов, извлеченных из раскопок в Вигриде, ей даже разрешали осмотреть их, прежде чем они попадали в руки торговых семей, но за все это время она ни разу не видела ничего, что заставило бы ее ахнуть от восхищения. Поскольку, несмотря на то, что реликвии, несомненно, были искусственными, они, как правило, изготавливались из тусклого, матового металла или грязной неглазурованной керамики. На поверхности редко можно было увидеть какой-либо намек на орнамент — никаких следов краски, покрытия или надписей. Один раз на тысячу предметов они находили что-то, на чем был нанесен ряд символов, и были даже исследователи, которые считали, что понимают значение некоторых из этих символов. Но большинство реликвий скаттлеров были пустыми, тусклыми и грубыми на вид. Они напоминали скорее раскопанные останки неумелой культуры бронзового века, чем сверкающие изделия цивилизации, путешествовавшей среди звезд — цивилизации, которая определенно не развивалась в системе 107 Рыб.
Тем не менее, на протяжении большей части прошлого столетия существовал спрос на реликвии. Отчасти это объяснялось тем, что ни одна из других исчезнувших культур — например, амарантяне — не оставила после себя такого количества предметов повседневного обихода. Эти культуры были настолько основательно уничтожены, что не сохранилось почти ничего, а сохранившиеся предметы были настолько ценными, что оставались на попечении крупных научных организаций, таких как Институт Силвеста. Только скаттлеры оставили после себя достаточно предметов, чтобы позволить частным коллекционерам приобретать артефакты подлинного инопланетного происхождения. Не имело значения, что они были маленькими и невзрачными: они все еще были очень старыми и все еще очень чужеродными. И все еще несли в себе трагедию вымирания.
К тому же, не было двух реликвий, которые были бы похожи друг на друга. Мебель скаттлеров, даже их жилища, поражали тем же ужасающим несходством, что и их создатели. То, что началось с их анатомии, распространилось и на материальное окружение. У них было массовое производство, но необходимым завершающим этапом этого процесса было то, что каждый предмет обрабатывался мастером-скаттлером до тех пор, пока не становился уникальным.
Церкви контролировали продажу этих реликвий во внешний мир. Но сами церкви всегда испытывали неловкость из-за более глубокого вопроса о том, что представляют собой скаттлеры, или какое отношение они имеют к тайне чуда Куэйхи. Церквям необходимо было поддерживать бесперебойное поступление реликвий, чтобы у них было что предложить торговцам ультра, посетившим систему. Но в то же время всегда существовал страх, что следующей найденной реликвией скаттлера будет та, которая бросит вызов доктрине куэйхизма.
Теперь почти все церкви придерживались мнения, что исчезновения Халдоры были посланием от Бога, отсчетом времени до какого-то апокалиптического события. Но что, если скаттлеры тоже наблюдали за исчезновениями? Даже в лучшие времена было достаточно трудно расшифровать их символы, и до сих пор не было найдено ничего, что, по-видимому, имело бы прямое отношение к феномену Халдоры. Но подо льдом Хелы все еще оставалось много реликвий, и даже те, которые были обнаружены на сегодняшний день, никогда не подвергались тщательному научному изучению. Спонсируемые церковью археологи были единственными, кто имел хоть какое-то представление обо всей коллекции реликвий, и на них оказывалось сильное давление, заставлявшее игнорировать любые свидетельства, противоречащие священным писаниям куэйхистов. Вот почему Рашмика писала им так много писем и почему их редкие ответы всегда были такими уклончивыми. Она хотела поспорить, хотела подвергнуть сомнению общепринятую точку зрения на скаттлеров. Они же хотели, чтобы она отстала от них.
Таким образом, покупатели в караване демонстрировали терпимое неодобрение, в то время как Крозе перешел к решительным действиям.
— Это скребок для пластин, — пояснил Крозе, то так, то эдак поворачивая серый предмет, похожий на кость с раздвоенным концом. — Они использовали его, чтобы выскабливать отмершую органику из щелей между панцирями. Мы думаем, что они делали это сообща, подобно тому, как обезьяны выковыривают клещей из волос друг друга. Должно быть, это их очень расслабляло.
— Грязные создания.
— Обезьяны или скаттлеры?
— И те, и другие.
— Не слишком ли резко, приятель? Тебе платят жалованье.
— Мы дадим тебе за это пятьдесят экуменических кредитных единиц, Крозе. Не больше.
— Пятьдесят экю? Теперь ты издеваешься.
— Это отвратительный объект выполняющий отвратительную функцию. Пятьдесят экю являются... довольно безмерной щедростью.
Крозе посмотрел на Рашмику. Это был всего лишь мимолетный взгляд, но она была готова к тому, что произойдет. Система, которую они разработали, была очень проста: если мужчина говорил правду — если это действительно было лучшее предложение, которое он готов был сделать, — то она пододвигала лист бумаги чуть ближе к середине стола. В противном случае она подтягивала его к себе на такое же незначительное расстояние. Если реакция мужчины была неоднозначной, она ничего не предпринимала. Такое случалось нечасто.
Крозе всегда серьезно относился к ее суждениям. Если предложение было настолько хорошим, насколько оно могло быть, он не тратил силы на то, чтобы отговорить их. С другой стороны, если была какая-то свобода действий, он торговался изо всех сил.
На первых переговорах покупатель солгал. После обмена предложениями и контрпредложениями они пришли к соглашению.
— Ваше упорство делает вам честь, — с видимой неприязнью сказал покупатель, прежде чем выписать ему чек на семьдесят экю, который можно было обменять только в самом караване.
Крозе аккуратно сложил его и сунул в карман рубашки. — Приятно иметь с тобой дело, приятель.
У него были и другие скребки для пластин, а также несколько предметов, которые могли выполнять совершенно другие функции. Время от времени он возвращался на переговоры с чем-то, требовавшим помощи Линкси или Калвера при переноске. Это мог быть предмет мебели или какой-нибудь мощный бытовой инструмент. Оружие скаттлеров было редкостью и, по-видимому, имело только церемониальную ценность, но продавалось лучше всего. Однажды он продал им что-то похожее на сиденье для унитаза. За это он получил всего тридцать пять экю: по словам Крозе, этого едва хватало на один сервомотор.
Но Рашмика старалась не слишком жалеть его. Если Крозе хотел получить с раскопок самую лучшую добычу, реликвии, за которые платили трех— или четырехзначные суммы, ему нужно было пересмотреть свое отношение к остальным сообществам Вигрида. Правда заключалась в том, что ему нравилось бродить вне периметра.
Так продолжалось два дня. На третий покупатели внезапно потребовали, чтобы Крозе остался один на время переговоров. Рашмика понятия не имела, разгадали ли они ее секрет. Насколько ей было известно, не существовало закона, запрещающего быть опытным судьей в том, лгут люди или нет. Возможно, она им просто не понравилась, как это часто бывало с людьми, когда они чувствовали ее проницательность.
