Прекрасный новый мир (Мв-23)

-Мое имя — Ироду Венката Рамасами. Перияр — так меня назвал мой народ. Это слово означает "старший" или "справедливейший". И вы хотите, чтобы я подписал это, и числился вашей марионеткой? Послушно озвучивал народу ваши указания, господин посол — как так называемые "президенты" какой-нибудь Гватемалы или Кубы? Стал бы тем, кого народ проклинает и мечтает повесить — и очень может быть, повесит, когда вы уйдете? Нет — я хочу жить и умереть Перияром, "Справедливейшим".

-Почему? — тихо спросил Бриггс — вы ведь атеист. Не верите в перевоплощения, как северяне. Вы не боитесь, что там, впереди — нет ничего. Ни рая, ни ада, ни переселения души — лишь тьма, ничто.

Перияр усмехнулся. Глаза его были ясны.

— Я уже стар. Я прожил достаточно. Я успел освободить свой народ — пусть и ненадолго. Я не стану царём на ваших штыках. И пусть мой отказ не остановит ваших солдат — но, по крайней мере, мои внуки не будут стыдиться моего имени.

— Что ж, уважаю ваш выбор — ответил Бриггс — даже если это самоубийство. Но неужели вам не жаль свой народ — который вы сейчас ввергаете в кровавый хаос беспорядков? И перед которым вы несете ответственность, как правитель.

-А вы так ничего и не поняли в этой стране, господин посол — с усмешкой ответил Перияр — например, что такое "стражи тамильской революции"? Вы считали их чем-то вроде то ли своего Легиона, то ли вспомогательных полицейских формирований — да, их обучали владеть оружием, но главное, в них воспитывали верность нашей Идее. Учили — подхватить знамя, если оно по какой-то причине выпадет из наших рук. Вчера вы, господин посол, в испуге спрашивали меня, не отдавал ли я им приказ выступить — и я ответил, что не отдавал. Потому что не было нужды в таком приказе. Они слушали меня — пока верили, что я не отступлю от Идеи. А когда усомнились в этом — то взяли оружие и пошли против вас. Против любых иноземных захватчиков — и чтобы наша страна была наконец свободной. И сейчас они идут сюда, чтобы задать мне вопрос — остался ли я верен тому, чему учил их. И будут меня судить, и возможно, убьют, если признают мою вину. Но, предвижу ваше предложение, господин посол, любого моего слова сейчас будет недостаточно, чтобы их остановить! Они поверят мне — лишь если вы уберетесь отсюда. Если же вы меня убьете — это не изменит ничего. Выберут другого Вождя — надеюсь, его также после заслуженно назовут Справедливейшим. А вас будут убивать как собак — пока ваши солдаты топчут нашу землю. Вам мало одного Вьетнама — так получите еще один!

Он отвернулся. Посол ещё держал ручку — но медленно положил её обратно на стол. Где-то в глубине резиденции завыла сирена, сигнал тревоги. Кто-то заорал:

— Ворота! Они прорываются к воротам!

— Вы только что выбрали смерть, — тихо произнёс американец.

— Нет, — ответил Перияр, глядя в тёмное окно. — Я выбрал не быть предателем.

Стены форта задрожали — от близких разрывов тяжелых корабельных снарядов. Бой начинался снова.

Прошел час, может больше. Перияр сидел в кресле с высокой спинкой. Он смотрел перед собой, будто в воздухе ещё оставались образы — посол США, пахнущий табачным лосьоном и державший в кармане бумагу с требованием подписать капитуляцию. Угрозы, обёрнутые в дипломатию. Мягкая речь — и холодная суть: "либо вы — марионетка, либо труп".

Он обдумывал всё сказанное. Перебирал — не оправдывался, не каялся. Только судил. Себя. И вывод был прост: не предал, не продал, не прогнулся. Значит, совесть чиста. А если суждено умереть — значит, так будет. И пусть история запомнит не предателя, а человека, который выбрал смерть вместо подчинения.

В комнате стояла та редкая тишина, что пугает больше артиллерийского грохота. За окном не гремели разрывы. Казалось, город наконец выдохнул — но выдох этот был не облегчением, а затишьем перед новым ударом. Американские корабли молчали, точно затаились, и только редкая автоматная очередь напоминала: война не ушла, она просто сделала паузу.

Тишину нарушил мягкий скрип двери. Она приоткрылась — ровно настолько, чтобы внутрь проскользнул человек с подносом. Одет в белое дхоти, босиком, движения лёгкие. Капли пота на висках. Ни оружия, ни знаков отличия — слуга, один из немногих, кого американцы оставили при дворце.

Перияр не поднял головы. Он знал этот распорядок — дважды в день приносили еду. Без слов, без объяснений. Даже это — по тюремному.

Но голос, прозвучавший вдруг на тамильском, был живым:

— Господин Президент... Справедливейший. Скажите... американцы — они наши враги? Зачем они пришли сюда? Убивают нас... как животных.

Перияр поднял взгляд. Лицо перед ним — не слуги. Взгляд — острый, как лезвие ножа. Спина — не прислуги, а бойца. В этом теле дремал огонь, и он был сейчас не меньшим оружием, чем автомат.

— Враги, — тихо сказал Перияр. — Пришли в дом с оружием. Хотят, чтобы мы стали рабами.

Молчание. Затем человек опустил глаза и прошептал:

— Вы хотите... чтобы это услышал весь наш народ?

— Что ты имеешь в виду? — Перияр поднялся, впервые за сутки, сам не замечая, как голос его стал тверже, как в дни, когда он читал речи с балкона над площадью.

— Меня зовут Тхилакан, из Нагапаттинама. Я христианин, католик. У нас был священник, отец Антонио. Он говорил — когда в Ватикан вошли нацисты, Папа обратился к народу... и его голос прошёл по всей земле. И Еврорейх пал. (прим.авт. — о том см.Сумерки Богов).

Он вытянул руку, и из складки пояса достал металлическую коробочку.

-Это диктофон. Здесь включается, должен зажечься этот огонек сбоку. Нажмете здесь -начнется запись, и горит вот этот, второй огонек. Здесь — стоп. И снова на первую кнопку, чтобы выключить, не тратя батарейку. Запишите свою речь — и если я сумею прийти снова, то заберу. А если нет... то спрячьте прибор в это кресло, вот сюда. Такое же кресло было в доме, где я раньше служил — и это место под сиденьем вполне подойдет.

Перияр взял прибор. Он весил чуть больше ладони, но теперь казался тяжёлым, как автомат.

— Я сделаю это, — произнёс он, глядя прямо в лицо Тхилакана. — сегодня же ночью. Но будь осторожен. Американцы не пощадят никого, если узнают.

— Мы готовы. Нам нужна лишь ваша воля. Ваш голос.

Он поклонился — не слуге, а Учителю. Наставнику. Вождю. И исчез за дверью, бесшумно, как ветер, несущий пожар.

А за дверью всё ещё стоял часовой. Молодой американец с винтовкой, зевающий от скуки. Он не знал, что началась новая битва. Не с автоматом, а с речью. Не в окопе, а в эфире. Где голос пленника мог оказаться оружием мощнее орудий линкора.

Перияр сел, обдумывая речь. Затем взял диктофон, и, включив, начал говорить. Тихо. Строго. Словами, способными поджечь мир.

Речь Перияра. Голос записан негромко, но ровно. Прерывается от дыхания, но не от страха — от гнева, сдерживаемого достоинством.

Мой народ. К вам обращаюсь я — тот, кого вы называли Перияр, Справедливейший.

Русские приходили, чтобы забрать своих моряков — тех самых, кого мы пригласили воспользоваться нашим гостеприимством. Пригласили не как врагов, а как гостей, которых удерживали лишь до тех пор, пока Сталин не прекратит поддерживать наших врагов с Севера.

Но русские ушли. Ушли, не потребовав нашей земли. Ушли, как пришли — воинами.

А американцы — пришли после битвы. Пришли не как освободители, но как мародёры, без объявления, без причины. И остались.

Они схватили меня, ваших министров, ваших офицеров. Они держат нас в заключении. И угрожают смертью, если мы не подпишем Договор, навязанный их страной — Соединёнными Штатами Америки.

Договор, по которому американцы станут хозяевами в нашей стране. Как прежде — британские колонизаторы. Договор, по которому вы, мой народ, будете названы мятежниками, если посмеете не подчиниться.

Они уже готовят ложь, что мы якобы просим защиты, что нас якобы надо спасти — от самих себя.

А тем временем американские пули, американские снаряды, американские самолёты — уже сеют смерть в наших улицах. Те, кто не покорится, будут убиваемы. А те, кто подпишет этот договор, станут марионетками, не вождями. И предателями.

Я же — не подпишу. Пусть лучше убьют меня! И если после моей смерти вам скажут, что я якобы согласился — не верьте лжецам!

Помните — свобода это то, за что не страшно умирать.

И знайте — американцы сильны, но не всесильны.

Их вышвырнули из Китая. Их вышвыривают из Вьетнама. Так вышвырнем и мы их отсюда.

Не затем мы сбрасывали британские цепи, чтобы надеть новые — американские.

Я останусь со своим народом.

Если вы больше не услышите мой голос, и не увидите меня живым — помните это!

Сражайтесь с врагом, пришедшим на нашу землю — и победа придёт. Свобода — это не дар. Это битва. И эта битва — начинается сейчас.

Форт Святого Георга. Мадрас. Утро 29 мая.

Солнце ещё только поднималось над заливом, но во дворе форта уже стояла жара. Жара казни. Воздух был неподвижен, будто и сам город затаил дыхание. С крепостных стен, почерневших от копоти недавних боёв, сползали остатки выцветших флагов. А в центре двора, под ветхим флагштоком, возвышалась виселица на шесть персон.

Плахи не было — здесь предпочли верёвку. Чтобы медленно, показательно, с лицами, видимыми издали. Чтобы толпа запомнила, кому теперь принадлежит власть.

На деревянной платформе, под ногами, стучали доски. Поднялись шестеро. Перияр, всё ещё в том же белом, с прямой спиной и лицом, излучающим странное спокойствие. За ним — пятеро сподвижников. Двое министров, бывший командующий флотом, пожилой депутат-демократист и молодая женщина — профессор колледжа, до последнего дня читавшая лекции о ненасильственном сопротивлении. Они шли не как побеждённые, а как свободные.

-И они уже подпортили нам игру — подумал Чарльз Бриггс, посол США и главный (негласно) распорядитель всего действа — тихую смерть одного их главаря можно было списать на возраст и здоровье. А с такой компанией что делать — и на повстанцев не спишешь: не отдавать же им этот форт! Все ж "законное правительство", восседающее на своем исконном месте, и оно же вне пределов страны, это немного различные вещи!

Сам мистер Бриггс наблюдал за происходящим со специально устроенной трибуны. Костюм сидел на нём идеально, морская фуражка сверкающей белизной покоилась на колене. Лицо было каменным, но внутри... внутри всё кипело.

"Чёртовы фанатики. Твердолобые. Мученики на экспорт. Когда-то мы таких называли Отцами-Основателями. Но время изменилось. Сейчас время прагматиков."

Напротив него — другая трибуна. Там восседали новые "лидеры" Мадраса. Лица лоснились от пота и страха. Их назначили временным правительством, дали право подписи и обещание защиты. Они вели себя как чиновники... но не как хозяева положения.

"Смотрите, как они на него глядят... Не простил, не простил, старый зверь. А они — уже марионетки. Глаз не могут поднять."

Исполнителей казни выбрали из бывших гвардейцев. Проверенных, запуганных, подотчётных. Те держались по стойке "смирно", как на параде, но в глазах — смесь лояльности, ужаса и тупой покорности.

Американские морпехи выстроились вдоль периметра, строго по инструкции от Госдепа.

— Мы тут только порядок обеспечиваем, сэр. Не наша война, не наша казнь. А на деле — страховка. Если вдруг кто-то из местных решит устроить безобразие — пристрелим без вопросов.

"Пусть одни чёрные вешают других. А мы просто стоим в сторонке. Хе-хе."

Один из местных чиновников вышел на импровизированную эстраду и затрясся, когда начал читать приговор. Голос дрожал. Он знал: эти глаза — Перияра — будут смотреть на него до последнего вздоха.

И вот... Офицер дал знак. Верёвки натянуты. Петли готовы. Последние слова? Разрешили.

И вдруг...

ГРОМКОГОВОРИТЕЛЬ.

Хрип. Щелчок. А затем — голос. Глухой. Старческий. Но сильный. Речь на тамильском.

— "Мой народ. Я — Перияр. Я говорю с вами в последний раз..."

Лица вздрогнули. Толпа у стен — местные, согнанные для "массовки" (и даже прибежавшие извне крепости, и милостливо пропущенные, после обыска на предмет оружия) — замерла. Даже американцы на миг напряглись.

— "Американцы пришли не как спасители, а как хозяева. Они держат меня здесь — в заложниках. Они требуют подписать рабский договор. Я отказался — и выбрал смерть."

На трибуне Бриггс побелел. Выступление на публику "нового правительства" было в плане, и речь уже написана — но это должно было случиться после! Когда эти пешки, предавшие своего короля, уже не будут иметь хода назад! И этот голос — не узнать его было невозможно!

— Что за чёрт?! Как он вышел в эфир?!

Майор-морпех рядом отреагировал быстрее.

— Патруль в радиорубку. Живо, черт побери!

А голос продолжал:

— "Если завтра скажут, что я просил пощады — не верьте. Если скажут, что я отрёкся — не верьте. Я останусь с вами — живым или мёртвым, но свободным."

У виселицы палачи не знали, что делать. Морпехи угрожающе дергали стволами. Новый "премьер" бросался глазами от одной фигуры к другой.

-Они там забаррикадировались, убили уже трех наших!

-Так выкурите их оттуда! — рявкнул майор — выжечь к чертям это гнездо крыс!

На трибуне посол выругался, вытер лоб.

— "Дьявол. Мы дали ему сыграть последнюю партию. И он забрал всё поле. И их. И нас."

А голос ещё звучал. Сопровождаемый звуками стрельбы из глубины дворца — там, где был радиоцентр.

Мадрас. Форт Святого Георга. Радиоцентр. Это же время.

Их было двое. Викрам — работавший в радиоцентре. Это он достал диктофон — принадлежавший знакомому репортеру, который отдал его Викраму в ремонт, да так и не успел забрать назад, когда все началось. И уже знакомый нам Тхилакан, служивший на кухне, а теперь приставленный к кормежке пленников — и передавший диктофон Справедливейшему. Никто не отдавал им приказов — но они оба были Стражами Тамильской Революции. И помнили слова Наставника — делать то, что идет во благо Революции и во вред ее врагам!

Под облупленным потолком пахло пылью. Викрам вытер ладонью лоб и взглянул на Тхилакана — тот стоял как изваяние, босоногий, в хлопковом дхоти, с лицом худым и спокойным. В его руке — тесак. Не кухонный. Мясной. Полированный от долгих лет, он лежал в руке как продолжение тела.

— Один часовой у двери, — прошептал Викрам — внутри может быть больше. Действуем тихо — или быстро.

И перехватил в кармане молоток. Это, и еще тесак Тхилакана — единственное их оружие, кроме решимости.

Они вышли из коридора — и перед ними стоял часовой. Американец, крупный, ленивый, с сигаретой в зубах.

— Hey, what are you do-

Тесак описал дугу, короткую и яростную. Горло часового хлюпнуло, и он осел, как мешок. Но в аппаратной — были двое. Один обернулся и заорал, потянувшись к пистолету. Второй замешкался, не сразу сообразив, что происходит.

Тхилакан прыгает вперед, бьет резаным по руке, затем по шее. Викрам замахивается молотком, но американец увернулся — удар с разворота в челюсть, Викрам падает. Но Тхилакан уже рядом. Тесак по дуге, снова. Вздёрнутая голова, кровь на приборах.