Это же так говорится, что художника каждый обидеть может. Это как раз и означает, что художник — он, как бы существо ранимое, тонкокожее, как бы.
Так им, художникам, как бы удобнее. Это, однако, никакого отношения к идеям не имеет. Идеи — сами по себе, художники — сами по себе.
Ухватил идею и передал — от ты и художник. А когда её приняли, когда она востребована оказалась, когда шандарахнула социум по самое немогу — от ты и признанный художник. Гений современности. А все остальные — не, непризнанные. Так бывает гораздо чаще.
* * *
— Ну и что вы опять учудили? — Маргарита Васильевна, очень не в духе, даже разгневана. — Я тебе сколько раз говорила, никакой самодеятельности!
— Мам, ты о чем? — Саня Груздев, послушный маменькин сынок сделал большие глаза, хотя сразу понятно, что пользы от этого не будет никакой.
— На кой вы пальбу затеяли? Любопытство замучило? В глаза смотри! Да что с тебя, дурака, возьмешь! Хоть сами-то поняли, во что вляпались?
— Во что, мам? — Саня включил 'дурочку' и смотрел невинными голубыми глазами младенца.
— Тьфу, дурак! От ствола хоть избавились? Сидеть теперь тихо, ходить по струнке! Еще раз повторится, все твои рыбам на корм пойдут!
* * *
Он просто потерянно-ищущий и находящийся в какой-то пограничной ситуации, его мир его не воспринимает.
В естественной науке они очевидны, эти законы природы. Если нет состояния невесомости, то гирька непременно упадет вниз. Вода закипит или лёд растает. Энергия ниоткуда не берется, и никуда не исчезает. Даже момент, и тот сохраняется, в каких точно не помню, системах, но это и не важно.
В законы природы я иногда верю, в законы социума верю реже, и с неохотой.
Когда-то верю, когда-то не верю, в разные моменты по-разному. Когда-то склоняюсь к буддизму, когда-то мне кажется, что все это призрачно, иногда кажется, что все настоящее — это нижний мир, корни мира.
Когда-то мне кажется, что вообще ничего нет, что все мы просто маленькие зомби, которые снимают свой фильм. Или про которых снимают. Это сегодня мы знаем, что существует множество логик, и каждая из них неполна, незамкнута, внутренне противоречива. Это сегодня мы знаем, что даже в идеальной сфере — логике, математике — абсолютное невозможно.
Но если снимают фильм, значит должен быть режиссёр, продюсер, исполнительный директор. И кукловод. Потому что снимают-то мультик. А у каждого мультика обязательно должен быть кукловод.
* * *
И чего меня понесло на этот концерт, спрашивается? Это всё благоверная, — 'мы давно уже нигде не были, программа классная, тебе понравится...'
Музыка на меня действует,... а никак не действует, только я вхожу в ритм, начинаю улавливать вибрации, толчок под ребро: 'не спи', — а я и не сплю вовсе. Когда такое пару раз повторилось, я заметил французов. В зале. А они по одному и не ходят. Пока. Сидят, лягушатники, головами не вертят, иногда чего-то лопочут по ихнему, мне-то не слышно, но догадываюсь, что по ихнему.
Стало по-настоящему интересно. Расслабился, проникся — как же этот скрипач-то мешает, ничего же не чувствую. А вроде должен. Их же трое. И вибрация должна быть соответственная — не зря же они сюда пришли, все трое.
Впрочем, может они на самом деле меломаны? Да нет, не похоже. А, вот оно. Типа сканируют. Нет, меня они не заметили, они меня вообще не знают, в принципе. Так, а где белобрысая? Нету белобрысой. Она чего, музыку не любит? Или ее на дело отправили?
Впрочем, похоже, белобрысая у них тут за главную.
В антракте, в буфете я даже от рюмочки отказался, чем несказанно удивил жену. Но кофе у них тут отменный, аж три раза повторил. Французы дринькнули. Почувствовал я их, хоть они и по ихнему лопочут, теперь уже не отпущу. Еще бы понять, зачем они здесь, может на самом деле меломаны, ну или потом, дома чтобы рассказать — а вот мы были...
Да нет, не расслабляются лягушатники. Еще дринькнули. Похоже у них тут самая работа, в смысле охота. Понять бы за кем. Ага, вон дядька за третьим столиком, с фифой дорогущей стоит. В смысле не фифа дорогущая, упаковка фифы дорогущая, сама-то фифа в самый раз, и интеллектом бог не обидел.
На жену дядькину не тянет — дядька у нас правильный. И, похоже, что при делах. Видеть я его нигде не мог, я телевизор вот уже год не смотрю совсем. Может и мелькнул где в телевизоре — народ его видит, но не заговаривает. Французы его не видят. Типа.
Но явно они тут из-за него. А вот интересно, дать хотят или взять? Попробую угадать с трёх раз. Наверное, всё-таки дать — очень уж он их заинтересовал, понять бы еще чем. На контакт не идут, хотя взяли его плотно. Все трое. Ну, французы вы и есть французы, куда рыпаетесь? Дядька то местный. И не из простых. Впрочем, простого вам бы уж тем более не взять. И белобрысой нет — вот она бы, наверное, смогла.
Во втором отделении музыканты разошлись, чуть не забыл, зачем я здесь. А, правда, зачем? Никто же меня не посылал на задание. Да и не послал бы никогда. Дядьку чуть не потерял на выходе. Только по французам и нашел — обложили, так обложили.
Нифига себе, шубка у фифы. Заводика небольшого стоит. И, похоже, не на дядькины деньги куплена — на свои, честно заработанные. Интересная штучка.
И дядька тоже не прост, ой не прост. И машинка у них, только что не с пулеметами, охрана на месте, в зал не заходила, честно на улице ждали. Упустили свой шанс французики, а может и наоборот, сделали, что хотели. Попробую догадаться с трёх раз.
* * *
Репликатор — это самовоспроизводящаяся система. Вернее даже не система, а фигня, которая самовоспроизводится в системе. В некоем питательном бульоне. В первичном бульоне, в котором имеется всё необходимое для самовоспроизведения. Что любопытно, при самовоспроизведении, при самотиражировании энтропия понижается.
Это я так поумничать захотел. Когда я остаюсь наедине с листом бумаги или с монитором, мне всегда хочется поумничать. Мне, почему то кажется, что если я изложу на этой самой бумаге или на худой конец, на мониторе некоторые факты, образы или строчки, ну может быть значки какие-нибудь, они сами по себе, каким-то чудесным образом выстроятся в систему. В стройную.
Ну не сами по себе, конечно, а токмо волей моей и силой моего интеллекта, без всякого вмешательства извне. Но всё равно как бы сами по себе выстроятся в стройную систему, и возникнет новое знание. Знание, оно такой интересной особенностью обладает — оно либо возникает, либо тиражируется. Когда оно просто тиражируется, это совсем не интересно, эдак каждый дурак может.
А вот когда оно не просто самовоспроизводится, а еще и порождает новые знания, тогда да. Это то, что некоторые называют творчеством. На самом-то деле творчество — это нечто другое, но для простоты понимания, будем считать творчеством возникновение нового знания. Или нового смысла.
То есть нового репликатора, и не будем сейчас разбирать его на кусочки, смотреть, что там, у лошадки в животике — этим пусть те, кому положено, занимаются. Ученые, то есть.
Мы для простоты, примем это как данность. Мы — это я и вы. Ну, в смысле, я вот сейчас пишу, и как бы произвожу новое знание, а вы сейчас это читаете, и как бы это новое знание тиражируете. И совсем не важно, что на самом-то деле никакого нового знания как бы и нету, есть компиляция, белиберда и каша.
Это никому не интересно на самом деле. Нас же не результат интересует, а процесс. Я сейчас в процессе производства знания нахожусь, а вы в процессе его потребления. В этот самый момент. То есть, разумеется, момент этот не тот же самый, потому что я пишу, когда пишу, а вы читаете, когда читаете.
Таким образом, возникает противоречие между реальным временем в его потоке и закрепленным подвешенным семиотическим временем.
Если вам интересно. Если не интересно, то вы и не читаете, а тогда зачем я это пишу, спрашивается? Но для простоты предположим, что я это всё-таки пишу, и вы, несмотря ни на что, читаете. Зачем вы это читаете, я не знаю.
Зачем я это пишу, я тоже не знаю, но догадываюсь. Нет, на самом-то деле, это совсем не то, что вы сейчас подумали. Впрочем, откуда я знаю, что вы сейчас подумали, я же вас совсем не знаю. Или знаю, конечно, но всё равно, по сути, и не знаю.
Может быть, вы негр преклонных годов, который выучил русский за то... ну, сами же знаете, особенно, если вы на самом деле не негр. Но на всякий случай неплохо проверить и убедиться, вы на всякий случай подойдите к зеркалу и убедитесь, а то вообще смехота получится. Пишу я тут, пишу, а меня одни негры читают. Преклонных годов.
Или вообще никто не читает. Даже негры. Может быть мне лучше не писать ничего? Но тогда вам же будет читать нечего. Или есть чего, но это не так интересно. И нового знания там нет. Потому что там вам не тут. А если бы вы это не читали, вы бы никогда и не узнали, а что это я тут написал. И зачем.
Впрочем, про зачем мы с вами уже договорились. Зачем вы точно не знаете, а я только догадываться могу, а могу и не догадываться, или догадываться неправильно. А это совсем неправильно. Особенно, когда за нами приехали.
NoУ людских достоинств, как и у плодов, есть своя пора.
Глава 6, в которой у людских достоинств, как и у плодов, есть своя пора
Вижу, ты всё такой же — нейтральны воды,
даже, пожалуй, слишком... всё ждёшь погоды
для разговора с небом? Пора... на землю -
к тем кораблям, добравшимся до причала -
в странствиях по морям корабли стареют
счастливо... но мечты, что висят на реях,
были когда-то парусом... Слишком мало
жизни на суше, чтобы в неё — поверить.
NoЛада Пузыревская
* * *
Ох, как не люблю я трёп в тиви про всякие необъяснимые или объяснимые тайны и загадки. Это такая профессия — делать шоу из ничего. Вроде, я-то ребята знаю, а сейчас и вы, может быть, узнаете. И ходит вокруг да около, и переливает из пустого в порожнее.
Реальной информации, рассчитанной не на полных идиотов — шиш да кумыш, зато, сколько многозначительности, недоговорённости.
Мол, у нас есть такие приборы, но мы вам о них не расскажем. Это всех передач касается, которые про науку или про технику или еще про что-нибудь.
Когда долго и бестолково. Я даже представляю себе публику, которая всё это смотрит. Я тоже иногда, в смысле изредка смотрю, но при этом раздражаюсь.
Полагаю, что все именно так же раздражаются, но от этого растёт рейтинг передачи — ведь как приятно ощутить себя умнее академика. Может быть, именно поэтому у меня и телевизора нет. И я его не включаю и не смотрю.
* * *
Света сегодня бегает с утра из комнаты в комнату и орёт нечеловеческим голосом: — Кто спёр мой ништяк? — я-то точно не в теме, но помочь человеку надо. Ни я, ни Ирина никогда ништяков не спираем, нам они совершенно ни к чему, мы другим заняты, у нас, можно сказать, миссия.
— Свет, погоди, а какой ништяк-то? Как он выглядит?
— Ну, зелёненький такой, кругленький. Я только-только зарядила, мне бы его в микроволновку сразу с вечера засунуть, так нет, спёрли. Ну, отдайте, люди вы или где?
— Свет, зелёненький, а сбоку две полоски?
— Ага, а ты откуда знаешь? Ты и спёр? Отдавай!
Ну вот, приехали. Я, оказывается, и спёр. Меня же вчера весь день не было. Я, можно сказать, на дело ходил, вопросы решал.
— Свет, этот что ли?
— ААААА !!! — Светка изобразила из себя хищную птицу, выпустила когти и разинула клюв. — Отдавай !!!!!
— Свет, это вазелин, просто вазелин, только этикетка отвалилась. Но вот тут сбоку на крышке русским по зелёному написано — вазелин.
— Ты гад! Зачем ты мой ништяк спёр? Я и без тебя знаю, что вазелин, мне именно вазелин и нужен. Не работает эта фигня без вазелина, я её в вазелин и засунула, иду, смотрю, о, какой ништяк, и с вазелином. Всё как надо зарядила, настроила, а ты взял и спёр.
— Светочка, я не нарочно. Я вазелином локоть мажу, у меня тут кожа чуть потрескалась, иду сегодня, смотрю — мой вазелин. А я его точно никуда со стола не брал, думаю, всё, глюки, началось.
— Сегодня еще не мазал? — голос у Светки предательски дрогнул.
— Нет, Светочка, да и не собирался уже, у меня всё заросло, как на собаке.
— Сам ты собака. Живи. И ништяк отдавай, и не трогай больше никогда! — сменив гнев на милость, счастливая Светка убежала, крепко сжав свой ништяк в кулачке.
* * *
Тут ведь вот оно как получается, ничто из ничего не возникает. Потому что не может. Это только функция Хевисайда такое описывает — не было ничего, и вдруг бац, и есть. Сразу всё. Или не всё, но сразу и много. И из ничего. Потому что ничего и не было. И никаких предпосылок, никаких флуктуаций, никакого постепенного нарастания, вызревания, а сразу — бац, и всё есть. Я этого не понимаю.
Потому что так не бывает. А если и бывает, то совсем не так. Нет, я, конечно, знаю, вернее, догадываюсь, что бывает по-разному. Копится, копится, а потом бац, и скачок. Переход количества в качество. В другое качество.
Но ведь до того что-то было. Что-то нарастало, изменялось, копилось, а потом бац. И это не просто представить, но можно. Это-то у меня в голове еще укладывается, пусть не вдоль, но хоть поперек с трудом. А вот когда ничего, ничего, и вдруг бац. Этого просто не может быть, потому что не может быть никогда.
А если не может быть никогда, то зачем тогда, спрашивается, было такую функцию придумывать? Это вы у меня спрашиваете? Это вы у Хевисайда спросите, а я вам не Хэвисайд никакой, и вообще, я эту функцию не понимаю, хоть я и физик по образованию.
* * *
А трупа и не было. По всем законам жанра примерно в этом вот месте нашего повествования должен труп появиться. И все предпосылки к этому вполне сложились — есть конфликт интересов, притом весьма не хилый, есть звериный оскал хищнического капитализма, желающего всё сразу и немедленно.
Есть антагонисты, наконец, с разных этажей социальной лестницы, которые мирно сосуществовать в социуме ну никак не могут. На одном гектаре.
Ну, вы опять всё поняли. В общем, предпосылки налицо, а трупа нет. И не будет — еще только трупа нам тут не хватает. Потому что если будет труп, будет трупова жена, труповы сослуживцы, милиционеры, откуда ни возьмись понавылазят — надо нам милиционеров?
Раз не было трупа, тогда, значит, был полутруп. Этим полутрупом сегодня был Шнырь. Проснуться полутрупом — малопривлекательное состояние. Это значит, что вчера вечер удался.
Но в данном случае как раз наоборот. С вечера всё не заладилось. Вроде всё так хорошо началось — приехали ребята, подкараулили этого, Антона, что-то начали перетирать прямо на стоянке. Самое время за жабры взять. Не ребят, конечно, Антона взять за жабры. Дедушка он уже, божий одуванчик, а потому риска никакого — сделаешь ему козу, дедушка и поплывёт.
Не на стоянке, конечно, его брать надо, всего-то и делов в машину к нему забраться, пока они там свои тёрки ведут. Но вот тут-то провал в памяти. Никто же не подходил, никто по голове не стукал. Раз — и провал.
Как дома то оказался — вообще ничего не понятно. И приняли то всего по одному бурбону, ни в одном глазу. И к стоянке вышел аккуратно — прямо с тропинки по снежку, наследил, конечно, но кто в следах будет разбираться — не на мокруху же пошел. Просто поговорить, чуть припугнуть.
