— Мне нравится твоя убежденность. — Виолетта ненадолго замолчала. — Знаешь, мне не очень интересно само учение твоего Плотина, я даже не слишком сильно пыталась в нем разобраться.
— Чем же он тебя заинтересовал?
Виолетта как-то странно посмотрела на него своими большими выразительными глазами.
— Ты и Плотин. Ваша связь.
— Что ты имеешь в виду?
— Между вами расстояние почти в две тысячи лет. Но мне кажется, вы связаны больше, чем, например, ты и твоя жена. Или я не права?
— Так и есть. Хотя это очень странная связь.
— И в чем странность?
Каракозов слегка вздохнул.
— Это совсем не просто объяснить.
— Попробуй. Ты только что говорил, что я умная. Мне даже было немножечко приятно, хотя я знаю, что это не так. Или не совсем так.
Он посмотрел на нее и невольно улыбнулся.
— Коли так, попробую объяснить. Плотин всегда подчеркивал единство всего и на земле и во Вселенной. Это была его основополагающая мысль.
— Эту мысль я как раз поняла.
— Если мы согласны с ней, то между мной и им существует незримая связь.
— Но тогда между мной и им она тоже есть.
— Формально — да, но дело в том, что твоя связь с Плотином до последнего момента была не активирована. А я в свое время ее сильно активировал. Я полагал, что эта активация со временем исчезла, а теперь понимаю, что нет. Она ждала момента, когда снова возобновится. Я все чаще думаю о нем, я даже стал сверять свои поступки с тем, как бы он поступил.
— И как?
Каракозов снова вспомнил о несостоявшемся митинге и состоявшихся арестов.
— Пока полная асинхронность.
— Я так почему-то и думала, — проговорила Виолетта. — И что ты собираешься делать?
Каракозов даже слегка вздрогнул от этого вопроса — он звучал для него удручающе.
— Ты просила меня говорить правду, я тебе ее говорю — не знаю. Иногда мне кажется, что эта ноша мне не по силам. Плотин был из тех личностей, которые встречаются крайне редко, для него земное существование не имело почти никого значения, являлось обременением. Он жил исключительно идеями или эйдосами, как тогда говорили. Я так не могу, я не рожден для такой жизни. Для меня любовь к тебе важнее всех философских построений.
Какое-то время Виолетта молчала.
— Знаешь, Игорь, пока меня это вполне устраивает. — Она протянула к нему руки.
44.
Эта мысль вызревала в Плотине давно, ее истоки относились к тому времени, когда он был учеником Аммония Сакасса. Они много говорили о Платоне, и Плотин все глубже погружался в его учение.
Особенно сильное впечатление тогда на Плотина произвело учение афинского мыслителя об идеальном государстве. Ему даже не понадобилось заучить цитату из его трудов, она сама вошла и навсегда засела в памяти: "философы должны править потому, что только они способны постичь истинное бытие, т.е. истинное благо для государства и всех его членов".
Мысль о благе всегда была близка сердцу Плотина. Он давно вывел для себя основополагающий постулат, что благо возникает тогда и только в том случае, если душа человека начинает восхождение к Единому. Но ведь, чтобы это произошло, требуется некое основание, которое послужит импульсом для полета. Если же все оставить так, как есть, то надеяться особо не на что. А значит, надо менять государство, оно должно перестать порождать агрессию, войны, жестокость, не потворствовать злым инстинктам, разгулу и разврату. И само подавать пример благочестия.
Но само собой это произойти не может, все зависит от правителя. Если он наделен всевозможными пороками, то так и все и будет продолжаться. Следовательно, Платон тысяча раз прав в своем утверждение, что править должны философы. Только они обладают пониманием, как необходимости самих перемен, так и тем, как их можно осуществить.
Плотин знал, что Платон верил в то, что его идеальное государство можно воплотить в жизнь двумя способами. Во-первых, среди потомков царей случайно могут оказаться философские натуры, которые будут править по справедливости, а граждане начнут охотно выполнять их установления и законы. Во-вторых, придя к власти, философы вышлют из государства всех старше десяти лет, а остальных воспитают на свой лад.
Первая идея казалась Плотину малореальной; уж слишком мало шансов, что среди правителей вдруг окажется философ. Он, Плотин, немало соприкасался с этими людьми и не верил в такую возможность. А вот вторая мысль представлялась ему более реалистичной и реализуемой. Если воспитывать детей с самого юного возраста в таком ключе, то когда они вырастут, то и мыслить и вести себя станут соответствующим образом. Не случайно, что все последние годы он много внимания уделял именно тем, кто только начинал свой жизненный путь. И верил, что их ум можно сформировать так, что они будут стремиться к благу. А если это случиться, то мир изменится.
Значит, делал вывод Плотин, именно этим ему и следует заняться. Разумеется, быстро таких детей не воспитаешь, это трудоемкая и долгая работа, она рассчитана на многие годы. Но он еще не так стар, у него Плотина, есть в запасе немало лет. По крайней мере, он на это надеется. Высшие силы не могут лишить его возможности выполнить эту миссию, им ли не понимать, насколько она важна. От этого зависит судьба человечества, каким оно будет. То, что происходит сегодня, вызывает огромную тревогу; повсюду следы деградации государства, общества и самих людей. И в каком-то смысле это закономерно, ведь философы, включая его самого, обращаются к взрослому контингенту, который уже морально и ментально сформировался. Вот и не доходят до них их слова. Этот человеческий слой уже не изменишь. С горечью следует констатировать, что невозможно пробиться сквозь их панцири, они отражают любые призывы, убеждения.
Да, есть единицы, которые внемлют таким призывам, но их так мало, что ничего по существу трансформировать они не в состоянии. Да и противоречий, разных представлений слишком много среди них, они разобщены, им не удается прийти практически к единому мнению ни по одному вопросу. Вся сила их ума и души расходуется на бесконечную и, в общем-то, бесплодную полемику, на борьбу друг с другом. Где уж тут изменить общество, когда самые лучшие, самые мудрые, самые морально устойчивые напрасно растрачивают свои силы.
Он, Плотин, познавший мудрость своих предшественников, сам внесший неоценимый вклад в познание мира, в котором они по воле Единого оказались, должен сделать такую попытку — поставить все на кон, чтобы изменить этот погрязший в ничтожестве мир. Цель жизни — освобождение от материального зла, от бесконечных волн этой зловещей вакханалии, возвращение, воссоединение с высшим богом, с Единым, который не имеет ни вида, ни образа, и который находится выше мыслимого. Но в реальности все происходит наоборот, материальный мир все глубже затягивает в свои сети действительность, которая становится все более кровавой, жестокой, а, следовательно, бессмысленной. Если не разорвать эту цепь поглощения и падения в бездну, однажды этому всему наступит конец.
Вместо того, чтобы искать пути к высшему благу, люди ищут способы, как достигнуть максимального зла, находя в нем смысл своей жизни, возможность достижения поставленных целей, а так же получения самых грубых, убогих и примитивных наслаждений.
Своими мыслями о необходимости создания некого приюта для юных душ, в которых они будут получать уроки восхождения к Единому, поиска высшего блага и затем претворения его в жизнь он поделился со своими двумя учениками — влиятельными сенаторами Орронтием Марцеллом и Гаем Юлием Рогацианом. Особенно взволновал Плотина разговор с Рогацианом, который укрепил уверенность философа, что его затея вполне способна оказаться успешной.
Вообще Рогациан давно привлекал Плотина; несмотря на свое высокое положение и богатство, он вел себя весьма скромно, если не сказать, отрешено. На занятия приходил бедно одетым, не как патриций, а как плебей, садился в последних рядах, старался не пропустить ни единого слова учителя. При этом старался, чтобы на него как можно меньше обращали внимания.
Однажды Плотин, уже почти решившись на свой эксперимент, затеял разговор с Рогацианом. Философ прекрасно сознавал, что без покровительства сильных мира сего у него ничего не выйдет. Только их помощь и защита дает надежду на успех.
Плотин стал рассказывать сенатору о своем замысле. И встретил горячее одобрение. Но дальше произошло то, что с одной стороны окрылило Плотина, с другой — заставило крепко задуматься. Рогациан объявил ему, что принял важное для себя решение, он складывает с себя должностные обязанности претора, отказывается от сенаторских привилегий, раздает имущество, отпускает на волю рабов, а сам начинает вести жизнь аскета. Все это под влиянием слов Плотина.
Волнение с такой силой захлестнуло Плотина, что на глазах выступили слезы. В принципе Рогациан был не первый, на кого повлияло учение философа, хотя и не в такой мере. Так, еще Кастриций Фирм, обладатель богатых поместий в окрестностях Минтурн и Кампании, из уважения к Плотину предоставил их в распоряжение его и его ученикам. Он обеспечивал их всем необходимым, при этом, несмотря на свое богатство, сам жил крайне скромно. Но тут был совершенно иной случай — полное преображение человека. А это разве не доказательство того, что его целостная трансформация возможна, что слова, если они доходят до души, способны полостью изменить личность.
Философ и его ученик обнялись, и довольно долго пребывали в таком положении.
— Учитель, — заявил еще пока сенатор, — я буду помогать в вашем начинании всем, чем смогу. Без помощи императора и его божественной супруги, это дело не сдвинуть с места. Только если принцепс будет на вашей стороне, вы сможете добиться результата. А после того, как я замолвлю за вас слово, выполню все, что только что обещал.
— Но скажи, Рогациан, что тебя сподвигло на такие действия? — поинтересовался Плотин, с волнением и напряжением ожидая ответа.
Рогациан ответил практически сразу, что означало, что этот вопрос он уже решил для себя.
— Твои слова о красоте — вот, что подвинуло меня к этому решению. Я всегда тяготел к красоте в любых ее проявлениях, заключенных в красивых формах: телах, вещах, произведениях искусства, женщинах. Но то была внешняя красота, которая проходит, после которой остается только тлен. Тогда зачем мы культивируем ее, тратим столько сил и упорства ради ее обретения. Нужно искать подлинное прекрасное, которое неуничтожимо и вечно. Лишь оно имеет высший смысл, а все земные формы не более чем его тени. Ты научил меня отличать переходящее и вечное. Когда я совершил этот прорыв, мир предстал передо мной совсем в другом обличье. Я понял, что больше не в состоянии продолжать прежнее существование; все внутри меня восстает против него. Я сообщу тебе, когда поговорю с императором и его супругой о твоем деле.
Уже через несколько дней Плотин входил в резиденцию императорской четы. Он волновался, хотя Рогациан сообщил ему, что идею философа император принял вполне благосклонно. По крайней мере, не высказался против нее. А это уже хороший знак.
Император и его супруга сидели на диване. Плотин волновался, но увидев доброжелательную улыбку Корнелии Салонины, немного успокоился.
— Знаю, ты не пьешь вино, поэтому не предлагаю, — сказал Галлиен, — а мы выпьем. Это нисколько не помешает нашей беседе. Ты хотел нам сказать что-то очень важное.
— Да, — подтвердил Плотин. — Возможно, это самое важное из того, что ты когда-нибудь слышал от меня.
На умном лице Галлиена показалась улыбка. Но не ироническая, а скорее, снисходительная. Плотин уловил это выражение своего царственного собеседника, и оно ему не понравилось. Но разве у него есть выбор?
— Плотин, мы обсуждали твою идею, которую нам поведал Рогациан, — произнесла императрица, — я сказала Публию, что поддерживаю ее. Империя должна меняться; то, как идут сегодня в ней дела, не дают большей надежды на будущее. Император прилагает все усилия, чтобы эти перемены случились. Но пока мало что получается. Люди устали от бесконечных войн и бунтов, каждый ищет выгоды только для себя и совсем не думает о государстве.
Галлиен посмотрел на жену, кивнул головой, одобряя, таким образом, довольно длинную речь супруги.
— Что ты на это скажешь, Плотин? — спросил он.
— Нельзя добиться никаких изменений, не изменив самих людей.
— Это я понимаю не хуже тебя. Вот только я убежден в том, что люди не меняются, они всегда остаются эгоистичными, жестокими, корыстными. Разве не так?
Плотин снова ощутил, как подступает к нему прежнее волнение. Если он не разобьет уверенность императора в неизменности человеческой природы, Галлиен ему откажет.
— Если бы я не был убежден, что человек способен меняться, я бы не занимался философией. Какой в ней смысл, если жизнь будут оставаться неизменной, а человек останется именно таким, каким ты только что его описал.
— Но где ты видишь эти перемены, — пожал плечами Галлиен. — Каждый день одна и та же рутина, каждый день одни и те же дела и проблемы. Отобьем нападение одних варваров, тут же наступают другие. Погасим недовольство в одном месте, как вскоре оно вспыхивает в другом. И так без конца. Сколько я не встречал людей, они сохраняются в неизменном виде. Или я не прав?
— Ты прав и не прав одновременно.
— Что ж, эта интересная диалектика. А ты знаешь, как я люблю такие споры.
— Знаю, владыка, — кивнул головой Плотин. — Да, твой опыт человека и императора подтверждает твой взгляд на мир, как на несменяемую сущность. Но почему она не сменяется?
— Почему? Просвети нас, Плотин. — Теперь в интонации императора притаились ироничные нотки.
— Да, потому что все воспитание наших граждан направлено на то, чтобы ничего не менять в них. У них и мысли не возникает, что можно быть совсем другими. Конечно, быть такими, какие они в своей массе, удобно. Чем примитивней человек, тем легче ему жить. А кто же хочет осложнять себе жизнь.
— Вот ты и ответил на мой вопрос, подтвердил мое мнение, что человек неизменен, — сказал император, почти не срывая своего торжества.
— Я не согласен с твоим тезисом, — возразил Плотин. — Человек может меняться, причем, кардинально. И Рогациан тому пример.
— Мы слышали, что он намерен отказаться от звания сенатора и раздать все имущество бедным, — снова вступила в разговор Салонина.
— Именно таково его намерение, — подтвердил Плотин. — И я горжусь тем, что он хочет так поступить под влиянием моих слов. И ни он один.
— Таких людей мизерное количество, их можно сосчитать на пальцах одной руки. Они ничего не способны изменить, — возразил император.
— В этом ты прав, их крайне мало. Но то, что получается у одного, потенциально может произойти и у других. Но для этого следует воспитывать таких людей с самого юного возраста.
— Предположим, — задумчиво произнес Галлиен, — но какова конечная цель этой задумки?
— Цель в свое время определил божественный Платон: философы должны править государством, потому, что только они способны постичь истинное благо для него и для всех его членов. И пока это не произойдет, все будет идти так, как идет.
