— Ага. Как печенькам. Танки — знатный трофей. За два танка дают "Отвагу". За 3 бронетрактора — "Красную Звезду". Это если ты — пехота. А у танкистов и бронебойщиков — поболее надо. Ну, за это им полтора оклада и платят.
— Четыре медали едут, — библиотекарь зябко передёрнул плечами, — а ты уже их бил?
— Было дело.
— Это сложно?
— Умеючи? Сложно было — первый.
— А как это было?
— Сложно. Страшно. Блин, а я — не помню! Помню, что больно было мне, что сердце колотилось от страха и восторга победы, а как именно — не помню. Больше года прошло. Год на войне — целая жизнь. Как в другой жизни было. И я — другой был.
Воспоминания закружились. Ё-комбат, Кадет, ещё мальчик тогда, Мельник, Сашка-ротный, его серьёзная жена-врач. Как давно это было! Сотню лет назад. Прошлой осенью.
— Ну, библиотекарь, тебе оставить парочку танков на десерт?
— Я... я... я не знаю...
Я ржал. Истерично. Жуть предстоящего боя накрывала, наползая со стороны противника. Ощущением злой воли сотен враждебных существ, желающих только одного — твоей смерти. Т.е. полностью противоположного — моим желаниям. Имелось подленькое желание поделиться этой жутью с кем-нибудь.
— Ну, тюлень, ты взглянул своей правде в глаза?
Он отвел взгляд. Понятно. Не, не буду я ему ещё больше гадить. Не, не удержался:
— Тогда — прощай!
Ё! Я же — снова-здорово! — старший (страшный, нужное — подчеркнуть) бабуин!
— Народ? Все целы? Пересчитаться!
Все откликнулись. Вот! С этого надо начинать. Опять я — в ярме. Не только за свою шкуру трясись, но и за этих бобиков.
— Слухай сюда, бобики! Что бы не случилось — не бежать! Немец в тылу — не бежать! Там есть, кому ими заняться. Держи свой сектор! Пока сидишь в свой норе — ты жив. Как выбрался наружу — ты труп! Я понятно излагаю?
— Читай дальше, Дед!
Посмеиваются. Хорошо.
— Не зависать! Менять позицию. Не дайте по себе пристреляться!
— Дед, хорош! Мы — не салаги. Не первый бой! — это другой голос.
— Дай-то Бог, — вполголоса отвечаю, крякнув, ставлю пулемёт на стол. Со станком — тяжёлый. Легче Максима, но тоже — с рук не постреляешь.
Смотрю сквозь оптику. Круть! Как хорошо видно! Как там, в будущем, говорилось — вот это зум!
Песец! Как их много! Их там — тысячи! И ещё и ещё выстраиваются в колонны!
— Гля! Гля! Гля! — вполголоса матерюсь.
— Что там?
— Смерть там наша, конь ты педальный! Прорыв у них здесь! Херово-то как! Их там больше, чем у меня — патронов! Дуй, на куй, к старшине! Тащи ещё патроны, гранаты! Потом такая жара будет — голову хер поднимешь! Мухой, гля, лети!
Под конец я так орал на него, что он как ошпаренный влетел в ход сообщения. Забыв свои детские отговорки.
А я-то думаю, что это ротный, такой лапонька, мне всю диспозицию приводит? А он — приговор зачитывал.
Встал я в полный рост, оглянулся, прислушавшись к "себе" стараясь уловить эти неуловимые гармонии биоритмов. Во-во, что-то есть. Вот-вот, есть контакт!
Уже другим взглядом смотрю по сторонам. Всё иначе вижу. Больше как-то чую. Вижу-чую Сашка, что часто перебирая руками-ногами, на коленях ползёт по неглубокому ходу сообщения, чую, как он боится, как холодный пот страха ползёт в глаза. Чую ротного, чую-вижу старшину роты, что прихлёбывая чай из металлической мятой — выпрямленной кружки, смотрит на меня с усмешкой в глазах. Не на меня, конечно — меж нами — полкило. В мою сторону. У этих — совсем нет страха. Вижу, что прямо в степи, за селом окапывается батальон. Все 127 человек. Батальон, гля! Но, у них части усиления — 3 Максима, 7 Дегтярей и 2 МГ. А ещё у них — шесть 82-мм миномётов и 2 сорокопятки. С огневыми взводами — уже за 300 человек.
Я, как птица, летал над ними. Я видел, что ещё дальше — пасутся табуном кони наших гусар летучих. Что Т-70 и Т-60 никуда не потерялись, а укрыты в капониры, экипажи — спят в машинах.
Полетел вправо. Ага! А вот и остальные "батальоны" дивизии. Где это они так "обтрепались"? У нас, смертников — потерь меньше. А-а, понял! Так они в таком скудном народонаселении и начинали наступление! Это называется — некомплект личного состава. Верно — пополнение шло в мехкорпуса. Пехота и так — перетопчется.
А вот и артполк дивизии. Готовят огневые. Видно, что всю ночь не спали. Копали.
Ловушка. Ловушка для румын. Им оставили выход из окружения. А штрафники — чтобы румыны не догадались о мышеловке. Мы — тот самый кусочек сыра. Та стрелочка, что указывает на путь в бетонный мешок.
Понятно. Как ни странно, мне полегчало. Отлегло. Всегда легче, когда знаешь, что за спиной — свои. А что на нас всей массой попрут — что ж теперь? Война! Пожертвовал пешкой — получил преимущество. Пожертвовал смертниками — выманил тысячи солдат противника из обороны в голое поле. Из окопов, блиндажей — в поле.
Пока я ещё "летаю", что там у противника? Тысячи и тысячи. Много их. Обречённо-решительных. А вот и ещё танки. И ещё. А вот — пушки.
Чё такое? Что это всё так потемнело?
Осознал себя сидя на дне окопа. Меня колбасило. А-а, — отходняк! Батарейка села. Топливо кончилось. Авиакеросин, ёпта. Разлетался. Сколько раз говорили — не увлекайся.
Так, прислушаться к музыке внутри, поймать гармонию ритма, поймать гармонию синхронизации. Блин, никак! Всё.
Что я натворил! В бою мне этот режим "гармонии" гораздо полезнее был бы, чем "полёты во сне и наяву"! Хотя, это — большое дело — взглянуть на всё отстранённо, сверху. Никуда я не летал, конечно. Обострившееся восприятие мне дало данные, а богатое воображение мне накидало виртуальную картинку. У меня уже было так. Не так сильно, тот раз — слабее. Это когда мою истребительно-ментовскую роту танками раскатывали. Прошлой осенью. Я тогда танк над своей головой взорвал. Потом полгода шальной ходил. Голумы всякие чудились. Сны Голумские снились. Взрыв БК танка над головой — не китайская хлопушка! И не такое будет мерещится, когда в черепной коробке — гоголь-моголь.
А вот и Сашка-библиофил. Прёт два ящика. Молодец. Не-не, не вслух. Зазнается, через губу плевать разучиться. Вообще делаю вид, что не заметил его. Смотрю через оптику на цепи мадьяр. Далеко ещё.
— Что там? — запыхано, спрашивает он.
— Сам смотри, — отвечаю ему, отрезая виброклинком прицел от станины, протягиваю оптику ему.
Он — в шоке. Губы трясутся, хочет что-то сказать — не может.
— Так удобнее будет. Биноклем будет одноглазым.
— Ты пулемёт испортил! — искренне возмущён он. Меня прикалывает трепетное отношение этого поколения к технике.
— Ничего я не испортил! Всё одно — мне на два километра не стрелять! А вблизи — и без него обойдусь. Вот тебе игрушка. Не потеряй.
Он посмотрел через прицел, не поверил, посмотрел без прицела, опять в прицел.
— Волнующе?
— Просто ....!
— Полностью с тобой согласен, коллега. Настолько богатого улова я ещё не видел.
Он смотрит на меня подозрительно. Так смотрит, будто я у него деньги украл, он подозревает, что это я, но не уверен на все сто.
— Что рот разинул? Разноси боезапас по позициям. Бой будет долгим, нудным и суетливым. Надо заранее приготовиться. А то дыхалки не хватит — запыхаемся бегать с ящиками.
Он поволок ящик. А я привалился к земляному столбу пулемётного стола, смотрел на противника. Ждал. Сегодня мадьяры играют белыми. Потому Е2 — за ними. У них преимущество — многократное численное превосходство. Единственное средство противодействие — огонь артдивизионов. Чтобы не нести больших потерь, румынам надо — не кучковаться. А, не кучкуясь — нас они не пройдут. Чтобы создать пробивной кулак, им надо — в узилище перед селом собрать больше тысячи человек в атакующих порядках. И разом их бросить в атаку. Под огнём батарей. Камень-ножницы-бумага. Тысяча человек в таком узком месте — фарш.
Опа, а что это вам на своих позициях не сидится? Все 5 человек моего подразделения собрались тут. Глаза — как ордена при Суворове, Александре Васильевиче, и его патроне — императрице Екатерине II. Награды тогда были, как подносы — в полгруди.
— Дед, ты видел? — как атмосферно, с придыханием, спросил один.
— Конечно, видел. А что вы так возбудились? Там вроде не бордель выездной, а вполне себе мужики. Солдаты.
— Тебе бы всё хиханьки, да хаханьки! Они же нас — в порошок перетрут.
— Скорее сами перетрутся.
Вижу — не понимают. Вздохнул. Надо рассказать. Довожу до них предположительный масштаб артподдержки. Откуда знаю? От верблюда. Видели, ротный меня вызывал? Карту показывал. Вот тебе и хо-хо!
— Так что — держите штаны сухими, ребята. И лишний раз — не подставляйтесь. Вам даже попадать в них — не надо. Высунул винтарь, шмахнул в сторону противника — молодец. Надо чтобы позиции наши выстрелами сверкали. Чем чаще будете шмахать, тем дольше проживу я, и проживёт мой пулемёт. А вот он — та ещё косилка! Задача ясна?
— Впервые получаю такую задачу — просто не сдохнуть, — скривил обгоревшее лицо один из бойцов. Это он так улыбнуться пытался. Им бы в госпиталь. Но, жираф большой — ему виднее. Это я про ротного, чтоб ему там сейчас икнулось.
— Ну, почти так. Как дойдёт до рукопашной — там мои приказы вам без надобности. Как дойдёт румын до вот тех плашек, видите, я навтыкал? Вот! Кидайте гранаты. Не жалейте. А там — Бог нам всем в помощь! Ну, вы ребята, вижу, та ещё субстанция. Как и я — в воде не тоните, в огне не горите! И помните — главное в танке — не бздеть! С Богом, братва, по местам! Пусть смерть нас боится! Ура!
— Ура! — вполголоса хором отвечают. Расползаются.
Вот. И не пришлось плести про ариев и великих предков. Надоело уже. Не буду больше. Пока того гридня не отловлю и не допрошу с пристрастием.
Пока воодушевлял людей, сам как-то воодушевился. Легко поймал нужную "гармонию", легко вошёл в новый, недавно освоенный, наскоро вспомненный, вид транса. Пусть так и будет числиться — Гармония.
Так хорошо и спокойно на душе. Чую себя, чую людей, чую мир вокруг. Мир стал насыщенным, выпуклым. Как в фильме "Области тьмы" — заглотил таблеточку и мир заиграл красками. Только без таблеточки. Натур-продукт.
Лёгкость небывалая в теле и голове. Чистота кристальная в мыслях. И тело своё ощущаю, как никогда. Как никогда — лёгким. Чистым. Казалось, подпрыгни — полетишь до Неба. С ангелами, по душам, водочки попить. Ничего больше не болело, не беспокоило. И простуда куда-то делась.
— Дед, а как ты это делаешь? — спросил библиотекарь, приваливаясь к стене окопа рядом со мной.
— Что? — не понял я. Так "ушёл в себя", что потерял нить разговора.
— Что не боишься совсем. Ты так спокоен, будто собрался завтрак сготовить, а не в безнадёжном бою сражаться.
— Просто всё. И сложно, Санёк. Всё просто и сложно. Просто — выбрось всё из головы. Вообще всё. Весь мусор.
— А что — мусор?
— Всё. Очисти свой разум. Пусть он будет чист и ясен, как хрустальная ваза. Не будет в ней места для страха. Выброси его. Мусор.
— Это — сложно, — покачал головой библиотекарь.
— Я так и сказал. Всё — просто и сложно. Самые важные вещи — простые, а простые — всегда тяжёлые для понимания. И будет — чудо. Чудо — это просто. Когда умеешь. И чудо — сложно, когда даже не понимаешь — как.
— Ты про это чудо говорил?
— Про это, Санёк.
— Ты впервые меня назвал по-имени.
— Бывает, — пожал я плечами, вздохнул, — я не знаю, как тебе ещё объяснить. Как объяснить словами слепому, что такое — радуга? Как словами пересказать глухому, что такое — симфония? Как словами научить девственника — как женщину довести до оргазма?
— А это — при чём? — удивился мой собеседник.
— Да — то же. Прочуять это надо. Прочувствовать. Самому. Научиться. Научиться концентрироваться на задаче — отринув всё прочь. Научиться контролировать свой разум, своё тело. Как тебя я научу? Если ты не желаешь даже?
— Желаю!
— Выброси мусор!
— Как? — закричал он.
— Вот так! Возьми — и выброси! — проорал я в ответ.
— Я даже не понимаю — о чём ты! — кричал он. А он — разозлился.
— А я о чём? Даже не хочешь.
— Пошёл ты! Развел тут шаманские танцы! "Очисти разум"! Тьфу! — он отполз от меня.
— Используй силу, Люк! — прошептал я. Тот тоже не понимал. Пока не торкнуло. И я не понимал. И до сих пор не понимаю. Использую. Интуитивно. Не понимая механизма. Как мой трёхлетний сынишка загружал компьютер, загружал нужную игрульку, запускал именно своё сохранение и играл в стрелялки. Не зная ни одной буквы. А что к чему? Как тебя, Лошадь, научить тому — в чем сам — ни бельмеса?
Тряхнул головой, вышвыривая этот разговор из оперативной памяти. Пора вернуться к нашим баранам, т.е. румынам. Они как раз пошли в атаку.
У меня заправлена лента, где каждый 4 патрон — трассер. Пристрелочная, наверное. Дал две короткие очереди. И ещё две. Не в румын — они ещё слишком далеко. Не умею я стрелять из пулемёта навесом. Не гаубица, авось. Это я проверил точность прицела. Результат меня устроил.
Навалился грудью на земляной стол, положил щёку на приклад, смотрю на цепи солдат противника вдоль ствола. Мыслей — 0. Планов — 0. Страха и волнений — 0. Тысячи их там. Нам — гарантированный карачун. Может, там, за селом, их и порубают в фарш, но нам это уже будет — фиолетово. Страха — 0. Волнения — 0. Так надо. Надо, значит надо.
Так что ж, друзья, коль наш черёд
Да будет сталь крепка!
Пусть наше сердце не замрёт,
Не задрожит рука.
Настал черед, пришла пора,
Идём, друзья, идём!
За всё, чем жили мы вчера,
За всё, что завтра ждёт!
Да, пою. Да, громко. Нам песня не только строить и жить помогает. Но и ломать, и погибать. Погибать — так с музыкой!
* * *
Вот-вот-вот! Цепь солдат выползла из низинки на "удобное" место. Для меня — удобное. Для них, соответственно, нет. И вижу — некоторые это поняли. Цепь сломалась, некоторые рванули вперёд бегом, а не шагом. А то идут, как белые офицеры в кино про Чапаева. Пулемёт в моих руках бьётся в станине, посылая росчерки трассирующих пуль в противника, пламя рвётся из пламегасителя. Высадил всю ленту, быстро снял пулемёт со станка, собрался бежать, столкнулся с библиотекарем, что бежал навстречу увешанный пулемётными лентами, как матрос штурмующий институт благородных девиц в Смольном.
— Ходу, ходу, — кричу, перепрыгивая через него. Чую, что лицо моё имеет глупое выражение — от глупой довольной улыбки. Очень уж удачно легла очередь по цепи румын. Вся лента по всей цепи, по серединам корпусов. Складывались, как картонные корпусные мишени. Вся лента. Вся цепь. Редкий на войне случай. У меня — впервые. Поэтому — такой радостный. Доволен удачей. Убил несколько десятков человек — радуюсь. Маньяк!
Их сюда никто не звал! Они шли меня убивать!
К сожалению — больше такой удачи мне не перепадало. И противник больше не ходил в "психические атаки", передвигались рывками, отдельными группами, единично. Пристреляться, как следует, не давали. Дашь 3-4 короткие очереди — сразу пули начинали жужжать сердито вокруг.
Да и пушкари наши как-то быстро отбили у них охоту кучковаться. Сразу упомяну работу артдивизионов сторон, потому что мне было — не до них. Пушкари работали — с огоньком. И наши, и не наши. Молотили знатно. Снарядов — никто не жалел. Наши не жалели, чтобы сдержать, румыны не жалали — всё одно — не вывезти. Уничтожали боезапас. Перекопали снарядами всё поле боя, всю округу. Село разбили полностью. Что могло гореть — горело. Что не могло гореть — тоже горело. Даже печей на пепелищах не осталось.
