— Пусть он назовет проклятое имя, которым называет себя его отец! — крикнул несчастный дон.
Никто не снял покрова с презренной головы проклятого убийцы, лишь молча все смотрели и ужас был в глазах.
Во гневе Мартиросса взмахнул мечом своим двуручным, который лишь на благо был посвящен Испании Великой и лишь врагов ее карал с немолчной славой.
И меч взревел и воздух рассекая к убийце устремился — как страшен был во гневе Мартиросса!
— Отец! — казнимый крикнул.
И пошатнулся Мартиросса от крика сына своего, Дамиана Мартироссы. Но меч, что крови жаждал, напоенный чудовищною клятвой, он не прервал полета своего. И снёс он голову идущему по следу несчастному, несчастному Сиквейре!
Сдернул рукою своею грязную тряпку, что подлую службу ему сослужила, грозный отец, погубивший несчастного зятя. Тою рукою, что вопреки кровавой клятве даровала убийце — милость!
И глянул он в глаза, в коих смерть желал увидеть прежде, чем клятву свою клялся исполнить. И не исполнил.
И выпал древний меч, свидетель славы Мартироссы, из рук, себя невинной кровью обагривших. Любимого убивших зятя и клятвы не исполнивших пред ним!
Взял Мартиросса меч другой — тот, что покинул руку мертвого Сиквейры. Констант Сиквейра головы лишился от меча, который лишь врагов пил кровь доныне!
— Прости меня, любимый сын... — так тихо Мартиросса обратился к прекрасной голове, чьи мертвые глаза смотрели в небо, словно ждали избавленья от страшной клятвы, сгубившей не убийцу.
— Я сам исполню твою клятву, я сам убью отца убийцы. А ты свободен, спи спокойно.
И с этим словом он поднялся и сам пронзил себе он сердце. И рухнул замертво. И вдруг закрылись у мертвой головы глаза.
Так неисполненной осталась лишь клятва старого Франческо."
* * *
— Что такое? — удивился мэр, просматривая книгу регистрации посетителей. — Что это все за люди? Откуда они взялись?
В книге за подписями стояли два имени: Сарториус К. Пазола и Валет Бурбон.
— И кто такой Паркер? — припомнил мэр.
ГЛАВА 19. Легенда об Ульрихе-Коленке
Эдуард Макинтош, весь вторник проведший в архиве, вернулся накануне очень усталым. Его поиски были поначалу хаотичными. Он принял за версию возможность действительного существования нескольких династий Стражей.
— Положим, документы не врут, — говорил он сам себе, — тогда хроники Миллвилла должны содержать хотя бы отрывочные сведения о людях, из поколение в поколение живущих на одном месте.
Ведь Стражи призваны охранять конкретное место, следовательно привязаны к нему. Он очень сожалел, что в свое время не потрудился оставить себе копии документов. И вот теперь не может припомнить ничего касательно имени Стражей и названий Входов. Он только помнил, что Входов семь, а восьмая — Звезда. Из документов, украденных Паркером, пока нашлись только два: письмо самого Сарториуса к Давиду Менге на испанском языке. И его перевод на английский, который в неизвестных целях сделал Давид. Причем, одна страница из перевода утеряна.
Архивариус, он же библиотекарь, не был избалован вниманием посетителей. Поэтому любезный мистер Макинтош оказался для него желанным гостем. Притаскивая ему кипы старых папок, мистер Марч поведал, что совсем недавно библиотеку посетил некий бородатый молодой человек и тоже желал порыться в старых бумагах.
Пазола знал из записей в тетради Марка о его посещении библиотеки. Но там не было никаких отметок о том, нашел ли детектив что искал. Наверно, не нашел, раз никакого открытия в тетради отмечено не было.
Что мог искать Марк в архиве? Наверно, то же, что и сам Пазола.
— Он сказал, что является художником — реконструктором и что его интересуют старые постройки. Представьте, он меня уверял, что в нашей местности есть некая древняя башня и не менее древний колодец! — продолжал рассказывать мистер Марч.
— Да, да! Я внимательно слушаю! — встрепенулся Пазола.
— Да ничего особенного я не рассказываю. — отмахнулся архивариус. — Я принес ему все самые подробные карты местности, но никакого колодца и башни ему указать не мог. Если он не имел в виду водонапорную башню, которая тоже достаточно стара, то я ему посоветовал сходить на мельницу к Тому.
— Где это? — поинтересовался Сарториус.
Мистер Марч показал на карте место, где расположена мельница. Он хотел подольше задержать посетителя, чтобы хоть с кем-то поговорить. Тем более, что по возрасту они с новым читателем близки. К тому же Сарториус вызывал у мистера Марча явную симпатию, насколько человек образованный и с прекрасными манерами может понравиться старому книжному червю.
— Конечно, сейчас эта мельница уже не мелет ничего, но когда-то прадеды Тома работали на всю округу.
— И кто же владел этой мельницей?
— Так я же говорю: семейство Мбонга. Это странно даже сейчас, что негры владели землей. Причем, как я знаю, они никогда не были рабами. Да, хотя кому этот пустырь нужен, только скалы да мыши!
— И Марка эта мельница заинтересовала? А что он еще желал знать?
— А вы знаете его? — удивился архивариус.
— Да весь город сплетничает о нём. — поспешил объясниться Пазола.
— Да, жалко его. — согласился мистер Марч.
— А колодец, колодец он нашел? — напомнил Сарториус.
— Не знаю. — пожал плечами библиотекарь.
— Откуда здесь колодец! — усомнился гость.
— Один-то точно есть. У Макконнехи за домом. У Фрэнка него ведь нет водопровода. Он один пользуется колодцем.
— Неужели сам вырыл? — допытывался хитрый гость.
— Куда там! Вы бы видели этот колодец! Это же монумент, не иначе! Один только ворот выдержит тонну, не меньше.
— Кто же его вырыл?!
— Не знаю, он всегда был. Да и не вырыл, я думаю. Здесь как-то группа ученых побывала, в скалах, сказали они, существуют естественные пустоты. Когда-то здесь протекали подземные воды. Потом потоки куда-то ушли. Гуляли слухи, что колодец этот чуть ли не пришельцами оставлен. Или того хуже — инки приносили ему в жертву живых людей! Кое-кто говорит, что не инки, а — ольмеки. Как бы ни было там, старый Фрэнк весьма суров и к своему колодцу местных краеведов и на выстрел не подпустит. А уж с приезжими и вовсе толковать не станет!
Пазола был очень доволен. Замечательный человек этот мистер Марч!
— Значит, Фрэнк поселился у этого колодца... — начал он.
— Вы не досмотрели архивы. — улыбнулся библиотекарь. — Предки Фрэнка Макконнехи приобрели этот участок в вечное владение. Правда, это просто кусок земли, но хорошей земли, вполне плодородной, что нечасто можно встретить в наших местах. Там похоронено уже несколько поколений Макконнехи.
— А не знаете, сколько именно? И когда они поселились там?
— Да сами понимаете, архивы начали вести не так давно, лишь с момента образования местного поселения, а до этого здесь, согласно преданиям, были лишь отдельные владения. Вот еще местные отшельники в горах — потомки, если не врут архивы, скандинавов.
Пазола прямо глаз не сводил с библиотекаря. Для последнего внимание гостя было просто праздник среди серых будней.
— Знаете, — подмигнул добрейший мистер Марч, — оторвитесь-ка ненадолго от своих бумаг, я угощу вас замечательной ежевичной настойкой, которую и делает наш несравненный Фрэнк Макконнехи!
Настоечка и в самом деле оказалась замечательной. Был также у мистера Марча чудесный домашний пирог и земляничное варенье. Новые знакомые прекрасно коротали время. Архивариус оживился, когда узнал, что мистер Макинтош подумывает о покупке здесь домика для летнего отдыха. Тогда, как будущему обитателю городка, ему будут интересны и другие нескучные басенки, которыми изредка можно себя позабавить. Макинтош охотно согласился.
Вот, например, эти отшельники в горах, что — тоже наследные земли?
Именно так, но тут уж просто комедия, а не история! Чудаков в Миллвилле хватает, уж поверьте, но эти всех чуднее.
Откуда они взялись, эти Тороссы, никто не знает. Когда в долине стали появляться дома и образовалась деревня, голубоглазые потомки викингов уже жили под своей скалой. Что заставило их покинуть море и поселиться в горах, никто не спрашивал. Да никто бы и не ответил на такой вопрос, поскольку нрав у Тороссов был крутенек, потому и женщины с ними не уживались.
Никто из горных отшельников жён не имел, только молодые уходили на поиски своей заветной половины. Пропадают год, два и возвращаются с ребенком — обязательно мальчишкой. И тоже голубоглазым, непременно с русыми кудрями. Красивые были парни, только волосы рано терять начинали, а к старости совсем лысели. Оттого им давали такие прозвища потешные. Только они не обижались.
Есть такое мнение, что и на дорогах молодые Тороссы не брезговали промышлять, да только басни это. А старики — те даже с гор не спускались. От местных старожилов мистер Марч узнал одну забавную историю и записал её как мог.
Сказание об Ульрихе Коленке и сыне его -
Зигфриде Не-За-Что-Ухватиться.
В ту пору, когда здесь, в долине, начали селиться люди, старшим у Тороссов был Ульрих и был он совершенно лысым — вот как Тыква Оддо, только характером куда покруче.
И было место это не пустынным, отнюдь! Здесь жили племена индейцев кроу и навахо — кочующие племена, враждующие кланы.
Здесь в речках живность всякая водилась, селились и бобры. Вот из-за них у кроу и навахо всегда вражда была: им всем хотелось шкурок побольше приобресть. Ведь шкурки у индейцев — те же деньги.
Вот раз вернулся молодой Торосс Зигфрид с напрасных поисков своей Брунгильды, и без жены, и без ребенка — вот беда-то!
Не знаю, что уж там они не поделили, да только молодая сыночка муженьку не отдала. И отослала его подальше: иди, мол, в горы, муженек, к своим пустынным скалам и с соколом своим любезным там целуйся!
В таком веселом настроенье он шел домой и тщетно искал на голове своей плешивой хоть пару прядей, чтоб выдрать их с досады.
Тут молодые воины навахо в кустах подстерегали кроу и жаждали им непременно по-быстрому намылить шеи: чтоб, значит, по чужим не лазали ловушкам и впредь бобров по-наглому не пёрли!
Но кроу молодые не явились, поскольку на тот день для них счастливый они всем поселением справляли свадьбы и пили огненную воду большими кружками, и ели мясо. Лишь невезучий Зигфрид в штанах поношенных и с маленькой котомкой за плечами тащился по дороге в гнездо родное, чтоб, значит, с соколом там целоваться.
Навахо между тем уже вспотели в кустах-то, ибо жарко у нас на местности бывает в это время. И позарез им было нужно врага найти и в стан отеческий доставить: пускай их более никто не упрекает, что дело делают они небрежно. А кроу нет как нет — вот незадача!
И тут решили бедолаги, что надо хоть чего-то принесть к старейшинам на палке, поскольку воину навахо идти домой без скальпа стыдно. Вот и попался им в засаду несчастный, бедный, лысый Зигфрид!
— Постойте, братья, что за чудо сегодня в сеть к нам угодило? — с таким вопросом обратился к своим товарищам вожак их — Быстрый Лис.
И он пощупал крепкой дланью то, что считалось у Тороссов роскошной гривой молодецкой и было гордостью отцовской за юных сыновей своих.
Младой Торосс не знал ни слова ни по навахо, ни по кроу. Но только сразу догадался, что молодым индейцам этим его прическа приглянулась.
И понял он, что может вовсе без ребеночка остаться, поскольку дивные кудряшки на голове его исчезнут!
— О, Небо! — возопил несчастный. — Доколе мне осталось мало своей красою наслаждаться, дозволь хотя бы сих убогих к священной вере привести! И пусть их небо покарает, коли креста носить не станут!
Младые воины навахо промеж себя решить не могут, считать ли им своей добычей сей беспримерно жидкий волос и можно ли почесть за скальп почти что лысую макушку? Так ничего и не придумав, они к совету обратиться своих старейшин многомудрых решают, чтоб разобраться в вопросе этом досконально.
Там, в стане множество навахо — мужчин и женщин, и детишек полов обоих. И старушек, что во вдовстве своем усердно противных кроу обвиняют. И стариков — всего навалом. И все навахо — с густыми длинными власами.
Судили день, судили два, но всё никак понять не могут: считать ли десять волосков за локон? А если оторвать один, то хватит ли числа оставших, чтоб без позора младому воину навахо его на палке, словно знамя, в бою достойнейше носить?
Тут старый Ульрих, уставши ждать родного сына со внучонком, взял свою верную дубинку и вышел встретить с караваем их на дороге у запруды.
И что же видит старый викинг на берегу у резвой речки, в которой толстые бобры свои в воде скрывают хатки?
Вот трое кроу молодых сидят кружком вокруг предмета, в котором добрый старый Ульрих признал котомочку сыночка! И рыщут жадными руками в глубинах сумочки нескромно!
— Постойте, подлые мартышки! — вскричал Торосс, подобно грому. — Не смейте вещи вы касаться столь нечестивыми перстами!
И он, взмахнув своей дубинкой, немедля двинул по затылку ближайшего из этих кроу и припечатал негодяя по лику коржиком ржаным.
Завидев этакое дело, другие двое скорее взяли томагавки и, спина к спине, заняли круговую оборону.
— Ну, шутишь, дерзкое созданье! — свирепо молвил грозный Ульрих и мощною своей рукою послал в нокаут и второго тем, что по лбу его сердечно с большою силой приложил.
Тут третий понял: дело плохо! И стал покорно извиняться и эту сумочку с поклоном сему воителю подал. И думал юный воин кроу, что дело сладилось прекрасно.
Но поскольку, окромя сумочки пустой, не видел Ульрих тут Зигфрида, то он решил, что нечестивцы остались поделить добычу, а его нежного сыночка попёрли в стойбище своё.
Он взял троих одной рукою и поднял над бобровой хаткой и уж хотел их всех с размаху в журчащей речке утопить. Но передумал и засунул их всех троих себе подмышку.
И так отправился к вождю навахо просить защиты и подмоги. Чтоб, значит, вызволить сыночка из лап кровавых их врагов.
И вот явился он к навахо, и дружелюбно пред вигвамом вождя индейцев речь держал, картинно выставив ботинок на правой ножке на пенек.
— Послушай, доблестный навахо! Тебя, я знаю, очень мучит то положение, в котором находится твоё всё племя перед лицом богов великих, которых имя я забыл. Но уж прошу тебя, поверь мне, что я дурного не желаю и очень жажду в твою пользу сей казус очень обратить!
Однако мимо пробегала одна убогая старушка — она спешила видеть шоу, которое их вождь с заботой пред племенем своим являл.
— Сахиб, напрасно ты болтаешь перед пустым вождя вигвамом. Послушай, милый, будет умно, коль этих трех паршивых кроу, что ты подмышкой держишь крепко, пойдешь и сдашь для развлеченья народу, жаждущему зрелищ.
Пошел за ней Коленка Ульрих. И что же видит грозный Торосс среди сидящих тут навахо, что вкруг позорного столба расселись с чашками какао?
Свою кровиночку родную, сыночка, милого Зигфрида! В помятой куртке, без беретки, что он ему связал с любовью. И десять волосков сыновних в укладке пышной не лежат!
