На неведомых тропинках 1. Шаг в темноту

Сегодня я училась доставать стилет из рукава одним движением, до ударов мы так и не дошли. К моему изумлению, ни на какие скрытые пружины трехгранник не крепился, что бы эффектно в нужный момент выскочить. Все надо делать самой. И крепить, и сдергивать, и бить. На все про все секунда. На деле выходило жалко.

— Что с рукой? — спросил дядька, потирая обширную лысину.

— Ничего, — сказала я, собираясь повторить упражнение.

— Думаешь, не отличу травму от неловкости?

— Потянула, — соврала я.

— Тогда урок закончен и, пока иголку с ниткой держать не сможешь, не приходи, — он взял тренировочный стилет и пошел к выходу.

Я хотела было крикнуть, что и так могу, но передумала, потому как он бы потребовал доказать, но рука болела, а после упражнений особенно.

О Пашке я вспомнила как раз через три ночи, проведенных в темных подвалах снов. От подруги не было ни слуху не духу. Она и раньше могла пропасть на долгий срок, но в этот раз на душе скребли кошки, не верилось, что она сдалась, сидит дома и, как примерная домохозяйка, высиживает яйцо.

Бабка косилась с подозрением, темные круги у меня под глазами ей не нравились. Мне собственно тоже. Спать Марья Николаевна сегодня ушла рано, может, надеялась, что я последую ее примеру, а может, что более соответствовало звуку включенного телевизора, торопилась на очередную серию "Доктора Хауса". На сериал она подсела сразу, как увидела личный телевизор и получила в цепкие лапки пульт. У нее что ли насчет руки проконсультироваться?

В виду моих регулярных посещений подземелий спать не хотелось совершенно. Это плюс легкое беспокойство, и я решилась на ночную прогулку по селу. Вторую на моей памяти, но в этот раз к явиди, а не куда глаза глядят.

Я жила на юго-западе Юкова, на окраине. За моим участком поднимался кустарник с человеческий рост, постепенно перемешиваясь с деревьями, подлесок переходил в лес, а потом в ЛЕС, темный густой и наверняка непроходимый, мало кто проверял, так как шел он не по стежке, а вдоль нее. Легко пропустить момент, когда овраги, заваленные буреломом, и стволы в два обхвата укутывались туманом, в котором мелькали неясные тени, и темный лес становился ЛЕСОМ безвременья.

Пашка жила ближе к центру с западной стороны. Семь-десять минут неторопливого прогулочного шага, Юково не очень великое село, но и не деревушка в три дома. Темнота улиц после тьмы подземелья меня не пугала. Силуэты домов, светящиеся окна, ветер, шевелящий ветвями деревьев и скидывающий целые кипы снега на землю. Наши редко охотились дома, но "редко" не значило "никогда", да попугать они любили.

Явиди не было дома. Ни огонька, ни звука и запертая дверь, она-то и поставила меня в тупик. В нашей тили-мили-трянди с замками обходятся просто, их не замечают, особенно если чуют, что хозяин дома. Вывод? Пашки нет. Где она? Не в поисковом штабе, явидь не из тех, кто проглатывает гордость. Значит, ищет Константина одна. Где? Где угодно. Но проверить из всех мест я могу только одно. Если вспомнить, с какой настойчивостью она рвалась в старый дом, логично предположить, что в настоящий она уже успела заглянуть, но все-таки... я бы на ее месте вернулась, в безумной надежде заметить то, что могла пропустить в спешке первых поисков.

Святые, вы смеетесь надо мной? Опять к дому целителя? Выбора собственно нет, разве что забыть про явидь, вернуться домой и лечь спать. Как-то не хочется. Каким словами я ругала себя! Ругалась и шла. Легкая прогулка пробудила неприятные воспоминания.

Дом нашего экспериментатора, как и ожидалось, был полностью освещен. Надеюсь, подвал пуст, такого дежа вю моя совесть не выдержит. Я поднялась на крыльцо, до последнего надеясь, что выглянет Ефим и предельно учтиво попросит удалиться или Семеныч сделает то же самое, но далеко от учтивости. Дверь была приоткрыта, доски крыльца перерезала тонкая полоса света. Никто не вышел.

Я задержала дыхание и вошла. Место, где я хотела бы побывать меньше всего, за некоторым исключением вроде Серой цитадели, Дивного городища или жертвенного алтаря. Прихожая, расширяющийся в большую комнату коридор, несколько дверей в разные стороны — все открыты. Мешанина из вещей, посуды, бумаг и одежды на полу. Именно такой обыск порадовал бы мою бабку, в лучших традициях КГБ.

— Ау, — крикнула я.

Тишина.

Кухня. Спальня. Кабинет. Я остановилась на пороге. Стол завален пластиковыми папками, пол — бумагой, гудел включенный компьютер. Большая часть книг сброшена с полок. Тонкие и толстые, большие и маленькие, потрепанные и новые валялись вперемешку. Я скользнула взглядом по развалу, повернулась, чтобы уйти, как делала это в остальных комнатах, и остановилась. Посмотрела снова. На открытой странице одной из книг темнел знак из подземелья. "Знак рода!" — прокричал голос в голове. Я стащила перчатки и подняла книжку. Средней толщины карманного формата в темном кожаном переплете, тонкие страницы, черно-белые рисунки с правой стороны текста и четкая угловатая инопись. Я не знаю ни слова этого старого, как мир, мертвого языка.

Знаки были разными. Каждый заключен в круг и подписан. Если предположить, что этот горизонтальный интеграл — знак черных целителей, значит, и остальные символизируют какой-то род. Я захлопнула книгу.

— Надеюсь, вы не будете возражать? — спросила я в пустоту, пряча перчатки в карманы, — и не превратите меня в лягушку.

Я сунула томик под мышку и еще раз оглядела кабинет. Не помешал бы и словарь, но поиски его в этом бардаке могут занять ночь, а то и больше, к тому же я знаю, где его можно достать, вернее, попросить.

Никогда раньше я не испытывала проблем с языком в нашей тили-мили-тряндии. Исторически сложилось, что язык стежки всегда соответствовал той области, стране, в глубине которой она находилась. Россия очень большая страна, и переходов на ней раскидано огромное количество, так что ничего удивительного, что официальным языком Северных пределов стал русский. Для семидесяти процентов поселений под властью Седого этот язык родной, остальные тридцать либо учили инопись, единственный язык этого мира, дошедший до наших дней либо пользовались on-lain-переводчиками, либо не испытывали тяги к путешествиям. Но нечисть живет долго, очень долго, и так или иначе русским владели все, хотя бы отдельными фразами. На нем заказывались и издавались книги, печалились новости, велась переписка в чатах, отписывались в блогах любители выставлять личную жизнь напоказ, впрочем, на сайте вы в любой момент могли перейти на любой другой.

Более универсальным языком, чем русский, в северных пределах была инопись. Очень сложный язык, в котором каждое слово в зависимости от соседнего могло иметь два или три значения. На нем написаны книги, сохранившихся с прежних эпох, у которых вместо страниц настолько тонко выделанная кожа, что рвется под пальцами. Сейчас забытым языком пользуются редко, либо отдавая дань традиции, либо если при переводе написанное утрачивает смысл и силу. Есть книги, которые не переводят и вообще не открывают.

Некоторые энтузиасты, не желая терять корни, издавали английские, немецике, польские словари, переписывали фолианты на свитки, расписывали полотна иероглифами или вязью. Пределы большие, но, как бы ни была велика Россия, Северные пределы больше, у них вообще нет границ как таковых, так что можно легко встретить в библиотеке ведьмака или целителя томик с заговорами на французском или итальянскими рецептами приготовления человеческих мозгов во фритюре с пастой на гарнир. Вот бы где разгуляться правозащитникам языковых меньшинств, жаль, здесь таких не водилось, а универсальный язык силы понимали все, даже самые неграмотные.

В западных пределах ситуация была обратной, там главенствовал английский, в восточных — дикая смесь диалектов японского, китайского, в южных — арабский. У нас в самом центре русскоговорящих территорий найти словарь для перевода с инописи на испанский гораздо сложнее, чем на русский, и я обоснованно надеялась, что мне повезет.

Я вышла в зал-коридор. Везде бардак. Кто-то постарался перерыть тут все. И этот кто-то торопился, или был не в себе, или и то и другое вместе. Люк в подпол я нашла ближе к окну в правой половине дома. И, конечно, он был приглашающе открыт. Как же иначе? Лестница вниз хорошо освещалась, но это все равно был колодец, уводивший под землю, и никаким набором лампочек этого не изменишь.

— Не могу поверить, что собираюсь это сделать, — сообщила я стенам и поставила ногу на ступеньку.

На самом деле этот подвал отличался от того, который я посещала во сне. Другая ширина и высота ступеней, камень чуть светлее и по-другому обработан, немного скошенный пол, не арка, а проем со снятой дверью. Зал, залитый светом, в форме пятигранника, пол с желобами рисунка вдоль стен и лучей от углов к центру. На одной стене-грани — знакомый знак, вплавленный в полированный кусок гранита. Остальные стены чисты в своей грубости и неровности.

Руку обожгло болью. Но впервые, как начались мои прогулки по подземельям, я не обратила на это внимания. Боль как пришла, так и уйдет. Под кругом с загогулиной рода, скорчившись, лежала змея. Слишком большая змея с черной чешуей и в длинной голубой куртке. По рукам, вернее, лапам, вообще-то змеям не положенным, текла самая обычная красная кровь.

— Пашка! — закричала я, подбегая ближе.

Книжка со стуком упала на пол. Я склонилась над явидью, не понимая, что могу сделать. Пульс искать? У змеи? Я просунула руку под шею, пытаясь приподнять, но она оказалась неожиданно тяжелой, словно статуя, отлитая из металла. Я напряглась и даже приподняла голову на пару сантиметров, чтобы тут же уронить обратно.

— Ольга, — явидь открыла глаза.

— Слава святым, — закричала я и потянула, — вставай немедленно! Ишь чего удумала! У тебя же яйцо!

— Я в порядке, — тихо сказала Пашка, — кровь уже остановилась. Смотри.

Она подняла руки, показывая рваные полосы на запястьях, полные запекшейся крови, скорей всего, она вспорола их собственными когтями.

— Я вижу, куда уж лучше.

— Чтобы меня убить нужно что-то поболе, чем рваные вены, — она грустно усмехнулась и приподнялась.

Чешуйки стали сглаживаться, срастаться, превращаясь сперва в рисунок на коже, а затем растворяясь в ней. Через несколько секунд рядом со мной на полу сидела девушка, и я без труда помогла ей подняться. Стена под знаком была испачкана кровью. Если приглядеться, мазки складывались в симметричные символы.

— Он мертв, — девушка встала и отряхнула куртку.

— Ты этого не знаешь.

— Знаю, — она указала на стену, — призыв на крови, на знаке рода. Сам демон не смог бы такой игнорировать. Константин не ответил. Значит, он мертв.

Стоило мне посмотреть на знак, как в руку влилась огненная боль. Так я скоро начну путать сон и реальность.

— Хорошо хоть молчишь, — добавила Пашка, застегивая высокий сапог.

— Почему?

— Ты ж его до смерти боялась. Когда он пропал, чуть от радости до потолка не прыгала, — она подняла второй сапог, — если б начала сокрушаться и сочувствовать, я бы тебя ударила.

Я прислушалась к себе, прежней радости от исчезновения экспериментатора не было, а вот беспокойства, грозящего перерасти в страх, сколько угодно.

— Пойдем отсюда, — предложила я, поднимая с пола книгу из библиотеки мертвого целителя, — у меня от этого места мороз по коже. Как представлю...

— Здесь слишком глубоко и холодно для рабочих образцов, — перебила Пашка, — но если хочешь, могу показать несколько.

— Обойдусь, — буркнула я.

Девушка погасила свет и прикрыла дверь. Дом черного целителя провожал нас взглядом темных глаз-окон и блесками падающего под полной луной снега. До жилища девушки мы дошли в полном молчании. В голову приходили банальные слова утешения, а явидь доходчиво объяснила, что сделает, если их услышит. Как я и предполагала, дом был заперт.

— Я теперь не только за себя отвечаю, — пояснила она.

Внутри было тепло, сухо и чисто. Минимум мебели, широкие проходы, большие лампы, ни табуретов, ни стульев. Тахта, стол, глубокое кресло. В своем доме она могла находиться в любом обличье.

— Можно? — спросила она, скидывая одежду и указав на книгу, что я прижимала к куртке.

— Это я должна у тебя разрешения спрашивать, — смутилась я, протягивая том.

— Ему уже все равно.

Пашка раскрыла книжку, перебрала несколько страниц и указала пальцем на один из рисунков. В круг вписали ромб, а в него — овал.

— Мой род, — сказала девушка.

Логично, рисунок напоминал змеиный глаз.

— Знак явиди? Явидей? Прости, — сказала я, видя, как она морщится от каждого предположения.

— Знак Нелюди, — пояснила она, — род нелюдей. Знаешь, сколько в нем подродов? Нет? Вот и я не в курсе. Явиди, фениксы, гарпии, саламандры, химеры, василиски, еще черт знает кто.

— Понимаешь инопись?

— Почти нет, — девушка перевернула несколько страниц, прежде чем с сомнением указать еще на один круг с большой печатной буквой "Е" в центре, — ведьмаки и ведьмы.

— Еще чьи-нибудь?

Она резковато тряхнула книгой и захлопнула ее, хотя до конца оставалось больше половины.

— Извини, но не сейчас, — она вернула том.

— Ты ведь не собираешься делать глупости? — спросила я, внимательно приглядываясь к девушке и прикидывая, не напроситься ли в гости с ночевкой.

— Если и так, как ты меня остановишь? — она нервно хихикнула и тут же стала серьезной. — Нет. Не собираюсь.

Я кивнула и пошла к выходу, а на пороге отважилась задать вопрос, который вертелся на языке с того момента, как она опознала знак своего рода в книжке.

— У тебя в подвале так же? Голые стены, камень, готика, знак на стене?

— Чушь не неси, — девушка нахмурилась. — К чему столько мороки? Камень класть, шлифовать, гравировать. А надумаешь переезжать, куда эту красоту? С собой тащить?

— Но ведь целитель... — я хотела напомнить про подвал в старом доме Константина, но сразу же поняла, что не стоило.

— Пока, — явидь вытолкнула меня на улицу и закрыла дверь.

Снегопад усилился. Крупные снежинки неторопливо пролетали в свете окон. Многие в нашей тили-мили-тряндии не спали. Из-за чехарды со временем каждый придерживался собственного режима дня. Те, кто когда-то был человеком, например, предпочитали бодрствовать при свете и спать в темноте.

У старосты светилось окно кабинета, и, пока я прикидывала, удобно ли заявиться к нему глубокой ночью, он сам вышел на крыльцо.

— Ты долго будешь здесь топтаться? — спросил старик, придерживая на плечах дубленку.

— Ээээ, — немного опешила я, — у вас нет словаря по инописи?

— Есть, — Семеныч прищурился и, заметив книгу, спросил, — что на ночь глядя переводить собралась?

Староста уже протянул руку, чтобы взять книжку целителя, как рядом раздался совершенно спокойный голос:

— Дай, — справа от меня появился хранитель и добавил, — пожалуйста.

Чему-чему, а его появлению удивляться не стоило, Ефим всегда приходил, когда хотел и куда хотел, внушало беспокойство отсутствие следов на свежевыпавшем снеге, но я даже нашла в себе силы улыбнуться и поблагодарить парня, пока старик ушел в дом за словарем. Ефим коснулся пальцами фуражки и склонил голову — жест заменяющий сотни слов.