Чертополох. Том 2

Как-то исподволь выяснилось, что с Ири Остену совершенно не о чем говорить — даже новости из Милеста помогали поддержать беседу не более чем на четверть часа, а потом между супругами вновь воцарялась тишина. Суждения Ириаланы о людях были очень поверхностны и сводились к тому, стар человек или молод, богат или знатен... Если же разговор требовал более веских суждений, Ири немедля прибегала к услышанным от своего отца словам, совершенно не подозревая о том, что её неизменное "папа так считает" отнюдь не радует мужа...

Олдер же выслушивал лепет Ири с бесстрастным лицом, старательно убеждая себя в том, что его жена ещё молода и слишком долго была под отцовской опекой. Со временем, вжившись роль хозяйки, она научится мыслить самостоятельно. Это помогало поначалу, но первая же семейная размолвка вынудила Остена посмотреть правде в глаза...

Как и во всех амэнских имениях, на заднем дворе "Серебряных Тополей" имелся глубоко врытый в землю столб со стальными кольцами, предназначенный для наказания нерадивых слуг, и единственным его отличием от своих собратьев было то, что он так и не успел потемнеть от крови. Будучи "Карающим", Олдер слишком хорошо знал цену телесных наказаний, а потому не разбрасывался ими попусту, находя иные методы острастки. По большому счету, слуги могли оказаться у столба по двум причинам — за воровство или учинённую драку. В остальное же время, столб служил грозным напоминаем о неминуемой каре, долженствующей остудить слишком хитрые или горячие натуры. Женщины же и вовсе избегали телесных наказаний, поэтому, когда одним прекрасным утром с заднего двора донеслись жалобные девичьи мольбы, Олдер немедля решил взглянуть, что там происходит...

На заднем дворе обнаружилась прикованная к столбу, обливающаяся слезами, служанка Ири, поигрывающий кнутом Родо, который обычно и исполнял наказания, и, собственно, сама Ириалана. Остену хватило одного взгляда, чтобы оценить представшую его глазам картину. Родо, заметив появление хозяина, немедля опустил кнут, а Олдер подошёл к жене и тихо осведомился:

— Что здесь происходит?

Уже вполне освоившаяся с ролью хозяйки имения Ири одарила мужа лёгкой улыбкой:

— Сущие пустяки, муж мой... Я просто наказываю Норину за небрежение...

Но услышавший такой ответ Олдер лишь нахмурился:

— Небрежение? И в чём же оно проявилось? Норина что-то разбила?.. Украла?..

Ири же, взглянув на внезапно посерьёзневшего супруга, слегка пожала плечами:

— Конечно же, нет. Но мне кажется, что она в последнее время стала не так расторопна... А отец говорит, что слуг следует наказывать для острастки. Он сам так постоянно делает...

Если Ири надеялась, что ее пояснение разрешит возникший вопрос, то жестоко ошиблась. Олдер, мгновенно став мрачнее грозовой тучи, велел прекратить наказание, а сам, бережно взяв слегка удивлённую таким поворотом событий супругу под локоть, удалился с ней со двора.

Оказавшись в покоях жены, Остен попытался растолковать недоумевающей Ири то, что наказание не может применяться без причины. Кара является расплатой за совершенный проступок, но если слуги будут знать, что будут наказаны в любом случае, то стоит ли ждать от них старания?..

Ириалана выслушала пояснения Олдера с подобающим добронравной жене смирением, но когда их разговор уже подходил к концу, осторожно спросила:

— Норина... Она нравится тебе?.. Тогда я прикажу ей, чтобы этой ночью она пришла в твою спальню...

— Что?!! — от изумления Олдер едва не поперхнулся последними словами, а Ириалана наградила его совершенно недоумевающим взглядом и тихо спросила:

— Тогда почему ты вступился за неё?..

Олдер посмотрел на удивлённое лицо жены и осознал, что все его пояснения пропали даром. Ири не понимала его, да и не стремилась понимать, живя по загодя заготовленным правилам и советам, да и его самого она видела, точно в кривом зеркале отцовских суждений... Это горькое прозрение подействовало на Остена, точно вылитый на голову ушат ледяной воды, отрезвив мгновенно и жестоко... Он устало взглянул на жену:

— Просто в "Серебряных Тополях" принято наказывать слуг лишь за настоящие проступки. И я не собираюсь этого менять в угоду твоему отцу, Ири...

После этих слов, Олдер покинул комнату, оставив за спиной совершенно сбитую с толку супругу.

В этот день они не перемолвились за обедом даже парой слов, а вечером Остен впервые за время своего недолгого супружества не наведался в спальню жены, а остался до полуночи разбирать счета и письма. Видеть сейчас Ири было ему не под силу...

Сцена у столба не только отрезвила Олдера, но и стала толчком для его окончательного прозрения. Поначалу, молодой муж боролся с накатившим на него разочарованием, как мог — он вовсю цеплялся за прежние иллюзии, отчаянно пытался уверить себя в том, что ошибается, но окутывающий жену флер теперь расползался под пальцами Остена, точно гнилая ткань... Являя таившуюся под роскошной оболочкой пустоту. Боги щедро одарили Ириалану красотой, но не дали души...

Разочарование Остена, как это обычно и бывает, осталось незаметным для большинства окружающих его людей. Ириалана тоже то ли не ощутила, то ли просто не хотела замечать, что отношение мужа к ней изменилось, а устремленные на нее взгляды Олдера утратили прежний огонь. Лишь приехавший из Милеста с донесением Антар да старая Гердола быстро разобрались в происходящем и приняли меры. Каждый — свои...

Антар появился в "Серебряных тополях " под вечер, но даже не успел стряхнуть с себя дорожную пыль, как ему уже пришлось предстать перед Олдером. Молодой сотник не пожелал переносить встречу на утро — приняв у Чующего донесения, он махнул рукой в сторону стола:

— Церемонии ни к чему. Присаживайся. В кувшине — охлаждённое вино, если хочешь пить с дороги. Я еще поговорю с тобой... Потом...

Десятник, не стал отказываться от угощения, согласно кивнул головой и Остен почти сразу углубился в чтение.

Антар же, плеснув себе вина, внимательно наблюдал за своим главой. Эмпат уловил исходящие от Олдера горечь и разочарование. Да и не походил сотник "карающих", если честно, на счастливого мужа — складки в уголках губ и взгляд выдавали его с головой!

Ну а когда Олдер, отложив бумаги, принялся с жаром выпытывать Антара о делах отряда, Чующий окончательно утвердился в своей догадке. Если всего через пару месяцев супружества молодой муж рвется из теплой постели жены в казарменную серость — к бесконечным построениям и учениям, значит не так уж и мягка эта пуховая постелька...

Впрочем, все свои соображения Антар предпочел оставить при себе — он хорошо выучил норов своего главы, и знал, что пустого любопытства Остен не потерпит, но если в душе у молодого колдуна действительно накипело, то он все расскажет сам. Так и вышло. Когда со всеми новостями было покончено, Олдер, взяв кувшин, наконец-то налил вина и себе, а потом, покрутив кубок в руках, задумчиво посмотрел на Чующего:

— Антар, я прежде никогда не спрашивал тебя. Ты женат?

Эмпат на этот вопрос смиренно опустил голову:

— Женат, глава. Как же иначе. Уже почти четверть века с Корой одну лямку тянем.

Олдер медленно пригубил вино. Остро, почти что зло взглянул на Антара.

— Четверть века — немалый срок. Глядя на свою жену теперь, ты не жалеешь о том, что когда-то выбрал себе в спутницы жизни именно ее?

Антар одним глотком допил еще остававшееся в его кубке вино и, подняв голову, твердо посмотрел в глаза мрачному и злому на весь мир Остену.

— Нет, глава. Я не сомневался в своем выборе в тот день, когда продал свою душу и талант вашему отцу за то, что он пообещал выкупить Кору из полувольных и дать нам с ней дозволение на брак. Гирмар, земля пусть будет ему пухом, задал мне тот же вопрос, что и вы сегодня, глава. Стоит ли согнувшаяся за ткацким станком, заходящаяся кашлем полувольная этой жертвы? Я сказал, что стоит, и за прошедшие годы мой ответ не изменился.

— Вот значит как... — услышав такой ответ Чующего, Олдер чуть склонил голову к левому плечу и задумчиво посмотрел на десятника. — Ты сегодня удивил меня, Антар. Я даже представить себе не мог, что твоя служба отцу была выкупом за девушку... Ты никогда не был похож на влюбленного, да и теперь, если честно, не выглядишь слишком счастливым.

Под испытующим взглядом Остена Чующий опустил глаза и тяжело вздохнул.

— Твоя правда, глава. Причина для печали у меня действительно есть. Нашего с Корой первенца я не уберег, а других детей Малика нам не послала. Одна отрада — племянники. Резвые, как жеребята. Кора любит с ними возиться, но потом подолгу грустит.

— Вот значит как... — задумавшись, Олдер совершенно не заметил того, что механически повторяет прозвучавшие всего пару минут назад слова. Сотник одарил Чующего рассеянным взглядом и вновь взялся за чарку. До этого вечера он как-то не задумывался о семейных делах Антара. Более того, глядя на всегда спокойного, уравновешенного эмпата, Остен даже заподозрить не мог, что в жизни Чующего кипели подобные страсти. По-хорошему, расспросы следовало прекратить, но разыгравшееся любопытство всё же заставило Олдера спросить:

— Что же случилось с твоим сыном, Антар?

От этого вопроса Чующий вздрогнул так, точно к его коже приложили раскалённое железо:

— Мэрт был твоим ровесником, глава, но погиб, когда ему сравнялось шесть лет. Я сам виноват — не научил его осторожности... — Антар вновь опустил голову. Было видно, что каждое слово дается ему с трудом, но, тем не менее, продолжал говорить. — В те времена поклоняющиеся демонам Аркоса безумцы, несмотря на гонения, встречались намного чаще, чем теперь и сбивались в стаи... Спящие во Тьме — так они себя называли... Именно такая стая и выкрала моего сына вместе с соседской девчушкой, чтобы принести детей в жертву во время своего проклятого ритуала...

Антар замолчал и Олдер, заметив, как мелко дрожат руки доселе невозмутимого Чующего, встал со своего места, и, плеснув в опустевший кубок вина, подал его эмпату:

— Я всё понял, Антар. Хватит об этом...

Его до странности глухие слова словно бы повисли в воздухе, ведь и Остен, и эмпат хорошо знали, что души погибших во время такого ритуала детей никогда не обретут покоя. Печать Аркоса сделает их отверженными, и, оборотив нежитью либо призрачным чудовищем, заставит скитаться по всему Ирию до тех пор, пока Ярые Ловчие не положат конец такому убогому существованию, развоплотив несчастных раз и навсегда...

Чующий принял вино и вздохнул:

— Ты должен знать, глава, что рано или поздно душа Мэрта обретёт покой, даже если мне самому доведётся стать проклятым... — произнесся эту клятву, Чующий тряхнул головой, а потом, пригубив вино, без всякого видимого перехода спросил. — В чём причина того, что тебя так неожиданно заинтересовали мои семейные дела, глава?.. Что случилось?..

Несколько ошеломлённый таким оборотом беседы Остен криво ухмыльнулся:

— По сравнению, с тем, что произошло с тобой, Антар, со мной не случилось ничего плохого... Вот только жена моя — непроходимая дура, во всём слушающаяся своего дражайшего отца и грымзу-наперсницу, и я не могу понять, как мог быть слеп всё это время!

Антар чуть склонил голову на бок и внимательно взглянул на Остена:

— Ну, тут всё просто, глава. Вы не были слепы, просто смотрели немного не туда!..

Остен замер, а потом грохнул кулаком по столу:

— Не в бровь, а в глаз, Антар!.. Но что мне теперь делать?

В этот раз молчание Антара было более продолжительным, а потом он невесело покачал головой:

— Ничего, глава... Сами знаете — если ваша венчанная жена в течение трёх лет не подарит вам ребёнка, вы сможете развестись с ней, как с бесплодной... Если же пойдут дети, в них вы и найдёте отраду... Именно так и бывает — к тому же, гораздо чаще, чем кажется на первый взгляд.

На это замечание Остен только и смог, что недовольно скривиться — ждать у моря погоды было не в его натуре. Антар же, заметив гримасу на лице колдуна, вздохнул:

— Ты уж прости меня глава, если сейчас скажу лишнее... Но тебя ведь не на аркане в храм тянули... Людские установления — это одно дело, а по божеским законам, ты сам взял ответственность за свою половину, обещая быть с ней и в горе, и в радости, и в болезни.

Лицо Олдера потемнело:

— Ты хочешь обвинить меня в том, что я не держу слово?..

В голосе Остена зазвучали глухие перекаты едва сдерживаемого гнева, но Антара они не испугали. Допив вино, Чующий встал и закончил свою речь так:

— Даже если твоя жена послушна лишь отцу, глава, именно ты распоряжаешься её судьбой и ответственен за её жизнь. И коли из вас двоих ум достался лишь тебе, то и на глупость ты, глава, прав не имеешь...

Ответом Антару стал полный бессильной ярости взгляд. Чующий же ответил на него тем, что вытянувшись по уставу, спокойно спросил:

— Я могу быть свободен, глава?

— Да, — хотя голос Остена звучал глухо и отрывисто, он уже совладал со своими чувствами, — Ответами на письма я займусь завтра, так что у тебя есть один-два дня для отдыха. Ступай. И скажи Реждану, что я велел устроить тебя получше...

— Благодарю, глава, — склонив голову на прощание, Чующий покинул комнату, а Олдер, проводив его взглядом, уже было, вновь взялся за кувшин с вином, но в последний момент отдернул от него руку.

Антар уязвил его до глубины души; отчитал, как сопливого мальчишку, но, пожалуй, именно Чующий, благодаря пережитому, и обладал правом так себя вести... Тем более, что он, Олдер, сам попросил у эмпата совета...

А то, что слова Антара оказались совсем не теми, каких ожидал разочаровавшийся в супруге муж, это дело второе...

Тряхнув головой, Олдер встал из-за стола, и, шагнув к окну, мрачно уставился в сгустившуюся снаружи вечернюю темноту. Чующий прав: жалеть себя — это последнее дело. Так же, как и вменять открывшееся в вину Ириалане. Он сам, собственными руками, возвел крепость из песка, и теперь некого винить в том, что построенная из столь ненадежного материала цитадель стала разваливаться прямо на глазах. Не принимать этого — детская глупость и упрямство, а он уже давно не ребенок...

Последовавшая за разговором с Антаром ночь была трудной и на редкость длинной. Тем не менее Остен, после мучительных размышлений все же решил последовать совету Антара... И именно поэтому, когда Чующий уже на следующий день вдруг решил осчастливить своего главу новым визитом, Олдер был не на шутку удивлен. Десятник же, зашедши в комнату, первым делом поставил на стол небольшой кувшин вина и заметил:

— Я ошибался, глава.

Услышав это заявление, Остен только и смог, что вопросительно поднять брови. Эмпат же, положив на стол прихваченный им же из кухни кусок хлеба, сбрызнул горбушку принесенным вином, которое, попав на хлеб, сразу же стало менять цвет с темно-красного на грязно-фиолетовый.

Глядя на произошедшие с вином перемены, Олдер оперся руками о стол. Согнулся, став похож на приготовившегося к прыжку хищника: