Двенадцать звезд

Тут заскрипела дверь, и в караулку вошел Дагнир. Он сразу понял, что происходит: с криком бросился к кровати, оторвал руки раненого от повязки и прижал запястья к тюфяку. Тот задергался, пытаясь вырваться, но тщетно. От этого усилия в груди запекло еще больнее, и Азраиля осенило: он начал вырываться и извиваться изо всех сил, не рассчитывая освободиться, но надеясь, что на ранах разойдутся швы.

— Эй, кто-нибудь! — крикнул Дагнир в коридор. — Он хочет содрать повязку!

— Оставь... меня... в покое!.. — задыхаясь, прошипел в ответ маг. Рана стала жечь сильнее, и он увидел, как на белом льне повязки проступает маленькое розовое пятно. — Пошел... вон!

На пороге возник Ангрим. У кровати он оказался в мгновение ока. За те минуты, которые Азраиль его не видел, роквэн словно постарел на два десятка лет.

— Веди себя как мужчина, а не как трус! — его голос прозвучал резко и отрывисто. — Неужели ты так боишься суда!

Тут Азраиль рванулся так, что на мгновение осилил Дагнира.

— Я не боюсь! — задыхаясь, крикнул он. — Я просто не хочу... не хочу мучиться еще неделю!

И без сил упал обратно на мокрую от слез подушку, содрогаясь от рыданий и всхлипывая вслух. Розовое пятно стало больше и потемнело, но тут до него дошло, что теперь ему не дадут истечь кровью. В висках стучало, мир мерцал и кривился сквозь слезы в глазах. Сейчас он потеряет сознание, придут эльфы и заново наложат швы и повязку, вот и все. И перестал сопротивляться Дагниру.

Последним безнадежным усилием он попытался остановить сердце, но ни над духом своим, ни над плотью он более не имел власти: лишь на мгновение замер, напрягшись, попытавшись затаить дыхание, — но мешали судорожные всхлипы и колючий комок в горле. И он заплакал в голос. Бессильные звуки снова жутко отдавались в гулкой комнате.

— Убейте меня хоть кто-нибудь, будьте милосердны... — простонал он.

— Ты и в самом деле хочешь умереть? — спросил роквэн, положив руку на рукоять кинжала.

Глаза у него были тусклые, как от многодневной усталости. И Азраиль с ужасом понял, что его поймали на слове и что Ангрим и в самом деле может и готов убить его.

"Нет!" — хотел он крикнуть и не смог, словно ему зажали рот. Я не хочу, не хочу умирать!

— Да, — ужаснувшись, произнес он — но беззвучно, одними губами. "Нет же, Ангрим, нет! Не надо!" — вопило все внутри него, но Ангрим не видел и не слышал этого, слепой и глухой от собственной боли.

Не отводя взгляда от бледного заплаканного лица, роквэн сделал шаг вперед и вытащил кинжал из ножен.

— Нет, браннон нин, не надо! — крикнул Дагнир, бросаясь наперерез, и Азраиль мгновение надеялся, что охтар успеет остановить Ангрима.

Но Дагнир опоздал.

Широкий кинжал вошел точно под пятое ребро по самую рукоять. Азраиль глухо вскрикнул, его тело изогнулось, из последних сил сопротивляясь смерти, прозрачные худые руки метнулись к груди. Тонкие пальцы судорожно переплелись на рукояти кинжала, словно пытаясь вытащить оружие, но потом кисти, бессильно подергиваясь, опали на красное пятно, быстро расплывавшееся по повязке и одеялу. И вскоре застыли неподвижно.

— Зачем же так, мой лорд? — тихо спросил Дагнир.

— Ступай, — ответил ему Ангрим. — Ступай. Я сам все улажу.

Он тяжело опустился на табурет, стоявший около кровати, и спрятал лицо в руках. Дагнир потоптался на месте, но, прежде чем уйти, прикрыл широко распахнутые глаза мертвеца, стараясь не смотреть на струйку крови, медленно стекавшую из угла оскаленного рта.

*12*

Освобождение от оков

Знак Рыб символизирует два пути, по которым можно плыть: вверх по течению, к достижению цели и вниз по течению, в никуда.

Астрологический справочник

Когда-то Долгузагар боялся смерти, потому что думал: там, за чертой, ничего нет. Одна пустота.

Но лучше бы там и в самом деле ничего не было, потому что он ошибался.

Там не было воспоминаний, снов, видений, сколь угодно кошмарных и перемалывающих душу. Но теперь он был бы рад всем ужасам своей жизни: и Аганнало, и всем Девятерым вместе взятым, и самому Повелителю.

Потому что там, за чертой, не было ничего, кроме невыносимого давления. Если бы образам было место, Долгузагару бы казалось, что он очутился в черном шаре, который, неудержимо сжимаясь, стремится смять его в непрестанно умаляющуюся частицу. Как будто опрокидываешься внутрь себя, во тьму, и это падение бесконечно, его ничто не останавливает.

Не было места и для узора слов и музыки, который он, незаметно для себя, ткал всю жизнь, старательно убирая отрезы драгоценной материи в дальние закоулки памяти — чтобы сберечь и не наткнуться случайно. Чтобы прижать их к лицу и вдохнуть их запах — как благоухание старинных праздничных одежд, убранных в сундук из лайрэлоссэ и переложенных атэлас и лаваралдой, — в то краткое мгновение, когда бодрствование уступает место сну, когда обретает себя даже тот, кто потерял себя или никогда не имел. Но там, за чертой, не было ни бодрствования, ни сна.

Иногда вдруг шар переставал сжиматься, и он пытался отползти в сторону, словно раненый зверь, но потом его опять, как труп оркам, бросали в неостановимое падение.

"Кто ты?" — услышал он в одну из передышек. Властный голос был ему незнаком.

Он промолчал, затаился, и все началось снова.

"Кто ты?"

Я Долгузагар, сын Мэнэльзагара, комендант Седьмого уровня Темной Башни, нардубар...

"Кто ты?"

Я солдат, хозяин Правого и Левого, командир отряда Двух Ме...

"Кто ты?"

Я... я не знаю!

"Кто ты?"

"Кто ты?"

"Кто ты?"

И он сдался.

Открыв глаза, он увидел над собой осунувшееся лицо Гвайласа.

— Нет, нет, не надо, сделай что-нибудь... — сипло забормотал Долгузагар, непослушными пальцами цепляясь за рукав зеленой рубахи, — я на все согласен, только не это, не этот ужас опять, вытащи меня оттуда...

Эльф осторожно оторвал иссохшие руки от своей одежды и положил их на грудь больному, покрытую меховым одеялом.

— Все в порядке, не беспокойся. Мы успели тебя вернуть.

— Этого больше не будет?

Гвайлас молчал, и сердце Долгузагара упало.

— Итилиндо из Имлад-риста, тот, кто вернул тебя из темного путешествия, сказал, что все может возвратиться, что это зависит от многих вещей, — наконец произнес эльф.

Человек бессильно уронил голову на подушку, слабый, как только что вылупившийся цыпленок.

— Мы неделю тебя выхаживали, — продолжал Гвайлас. — Когда разразилась буря и я увидел два столпа молний, которые бьют в Амон Амарт и в Барад-дур — их было видно даже от Внутреннего хребта! А Итилиндо сказал, что это было как в Войну Гнева, — так вот, тогда я понял, что ждал слишком долго и теперь могу не успеть на помощь — и тебя унесет бурей. И когда я нагнал ваш отряд, я узнал, что ты и в самом деле потерял себя, когда началась гроза.

— Гроза... — пробормотал Долгузагар.

И продолжал, сам удивляясь собственным — и вместе с тем чужим — словам:

— Гора содрогнулась, цитадель обрушилась, и пали все ее башни.

Гвайлас, чуть помедлив, кивнул.

— Верно. Только башни пока пали не все. Но от грома до сих пор в ушах звенит. А ливень был такой, что я боялся, как бы нам с лошадями не захлебнуться.

— С Мышастым? А Гватро?

— Она тоже здесь, с ней все в порядке. С ними обоими все в порядке, хотя я едва не загнал их по дороге сюда, — эльф понурился. — Но я очень боялся, что не довезу тебя живым: когда я вас догнал, ты лежал у костра без сознания, бледный и холодный, как будто в тебе не осталось жизни. Гватро сказала, что тебе очень плохо и что она не смогла тебе помочь.

— Она старалась, — отозвался Долгузагар. — Только жалко твой черновик к поединку Финрода и... к поединку на песнях. Гватро его сжевала. Но она хотела как лучше, не сердись на нее.

Гвайлас махнул рукой.

— Было бы за что! Если кто виноват, так это я. Я ведь знал, что не стоит тебе читать поединок. Особенно черновик.

— Ты не виноват, — произнес Долгузагар. — Это бы все равно случилось — черновик, не черновик. Это ведь темный зов, так?

Эльф посмотрел ему в глаза.

— Да, это Саурон созывал своих слуг. Но Итилиндо сказал, что ты еще можешь выкарабкаться, раз ты не слуга ему больше.

— Вот как.

Внутри было пусто. Словно пытаешься понять, чего не хватает, а потом понимаешь: больного зуба. И боли.

— Что теперь будет? — спросил Долгузагар и посмотрел вверх, на синее полотнище потолка. — И где мы?

— В моей палатке. Пока меня не было, наш отряд перебрался в основной лагерь.

И верно: знакомый запах гари и серы сушил горло, во рту горчило.

— Что теперь будет? — снова спросил Долгузагар, глядя, как от порыва ветра идет волнами ткань шатра.

— Суд, — ответил эльф. — Тебя будет судить государь Исильдур.

Бывший комендант еле заметно вздрогнул.

— Когда? — хрипло спросил он.

— Когда ты будешь готов.

Пальцы Долгузагара сжались на меховом одеяле.

— Тогда завтра.

— Ты уверен? — обеспокоился Гвайлас. — Тебе бы сначала сил набраться: столько времени пролежал без сознания.

Морадан покачал головой.

— Завтра. Если можно, конечно.

— Хорошо, — эльф поднялся. — Тогда я пойду передам дунэдайн твои слова.

И тут Долгузагар вспомнил.

— Где моя рукопись?! — воскликнул он в отчаянии. — Она потерялась?

Гвайлас тихо рассмеялся и, взяв со стоящего возле кровати сундука кожаный сверток, положил его на постель рядом с больным. Не успел эльф выйти из шатра, как Долгузагар уже крепко спал, положив иссохшую руку на сверток, словно на рукоять меча.

Гвайлас разбудил его вечером.

— Просыпайся, мэллон. Я передал твои слова людям короля, и они сказали, что пришлют тебе весть на закате. Солнце как раз садится.

Долгузагар откинул мех и сел, спустив ноги с постели. На нем была только длинная нижняя рубаха из небеленого льна. Он посмотрел на торчащие из-под подола ступни: кожа да кости. Перевел взгляд на руки, исхудавшие и беспомощные, словно плети. Пальцы истончились и оттого казались длиннее. "Больше ни к какому делу не годятся, только струны перебирать", — вдруг подумалось ему.

Снаружи послышались голоса и шаги. Долгузагар попробовал привстать, но понял, что у него кружится голова, сильно бьется сердце, а ноги отказываются его держать. Он нашарил в постели сверток и пододвинул к себе.

Полог, закрывавший вход в шатер, откинули в сторону, и внутрь вошло несколько человек.

Первым был высокий — он едва не задевал макушкой потолок — молодой мужчина лет семидесяти, с волосами, забранными в хвост, в пятнистой серо-зелено-бурой одежде следопыта. Над его плечом виднелась рукоять короткого меча.

— Ты Долгузагар Мэнэльзагаро? — поздоровавшись, осведомился вошедший.

Морадан побоялся, что голос не станет ему повиноваться, и ограничился кивком.

— Мое имя — Орлин Элатанион, — продолжал вестник, — я служу Исильдуру, сыну и наследнику Элэндиля Высокого, королю дунэдайн, владыке Арнора и Гондора. Я прислан сказать тебе, что мой государь призывает тебя завтра в полдень на суд, дабы ты выслушал возводимые на тебя обвинения и нашел справедливость в глазах короля. Явишься ли ты на суд?

Долгузагар снова кивнул, чувствуя ком в горле.

— Есть ли у тебя поручитель? Ибо преступления, в которых тебя обвиняют, в Арноре и Гондоре караются смертью.

— Да, — выступил вперед Гвайлас. — Я ручаюсь за моего друга: завтра он явится на суд короля людей Запада.

Дунэдайн переглянулись, и Орлин склонил голову в знак согласия.

Когда за вестниками опустился полог, Долгузагар почувствовал, что щеки у него холодные и мокрые.

— Я могу догнать их и сказать, что ты еще слишком слаб, — произнес Гвайлас.

— Не надо, — морадан вытер лицо рукавом. — Я не боюсь суда. И смерти. Боюсь только, что после смерти весь этот кошмар будет длиться и длиться, вечно.

— Тогда тем более?

Долгузагар устало покачал головой:

— Ждать суда — все равно что идти босиком по битому стеклу. Лучше закончить все это побыстрей. А там будь что будет.

Гвайлас ничего не ответил. Поставив на сундук подсвечник с двумя свечами, он поднес к фитилям пламенеющий уголек из жаровни, и шатер наполнился трепещущим светом.

Потом они поужинали: эльф подогрел на жаровне котелок с грибной похлебкой, принес соленую оленину, сыр, сушеные фрукты и ягоды — яблоки, шиповник, груши.

Когда они поели, Гвайлас, улыбаясь, показал сотрапезнику большой мех.

— Вот, хорошее вино достал.

Долгузагар было обрадовался, но, сделав глоток, отставил оловянный кубок на дальний край сундука.

— С вином что-то не так? — с лица Гвайласа сбежала улыбка.

— Нет. Со мной, — хрипло сказал Долгузагар. — Можно мне воды?

Вино было то самое, что он пил ночью у дороги из большой оплетенной кожей бутыли: богатое вкусом, с ярким ягодным букетом и пряными оттенками в аромате. То самое, что, степлившись, приобрело тошнотворный привкус крови.

Бывший комендант выпил воды, а потом взял свой сверток и бережно освободил слежавшиеся мятые листы из кожаного плена. Бумага была чуть влажной на ощупь, но чернила не расплылись. Долгузагар тщательно разгладил листы на колене, аккуратно сложил их и протянул Гвайласу:

— Это тебе. Пусть будет у тебя, когда меня не будет.

Рука эльфа, уже протянутая к пачке, застыла в воздухе.

— Хорошо. Но взамен и ты пообещай исполнить мое желание, — произнес Гвайлас.

Морадан удивленно на него уставился.

— Я могу исполнить твое желание? То есть я хочу сказать — у тебя есть желание, которое может выполнить неупокоенный мертвец?

— У меня есть желание, которое можешь исполнить ты, — спокойно отвечал зеленолесец. — Обещаешь?

— Конечно. Обещаю. А какое?

— Сейчас, подожди немного...

Гвайлас вытащил из-за сундука, служившего им столом, обтянутый кожей плоский короб высотой примерно по колено и поставил его на пол.

— Откроешь?

Бывший комендант наклонился, открыл хитро сделанную защелку и поднял крышку.

Внутри стояла небольшая арфа. Долгузагар достал ее из футляра и поставил на колени: два ряда бронзовых струн отозвались еле слышной дрожью. Благородное темное дерево ало-коричневого оттенка в сумерках казалось почти черным, а по раме серебристой дорожкой бежала инкрустация — побеги плюща. Арфа, на вид тяжелая, на самом деле оказалась легкой, словно редкое дерево, из которого она была сделана, твердостью, но не весом приближалось к железу.

Человек легонько коснулся одной струны, и та ответила неожиданно звучно, а ее эхо долго медлило в шатре: вино цвета гречишного меда, налитое в простую чашу светлого дерева. Долгузагару стало любопытно, и он коснулся другой струны, а потом еще и еще одной... Сонное дыхание трав позднего лета, клонящихся под тяжестью росы, хоровод снежинок среди бронзовых крон дубравы, туман, поднимающийся из оврага как вскипающее молоко.

За звуком каждой струны стояло нечто особое, как бы назначенный ему образ, который возникал в голове морадана, несмотря на то, что этот мир, мир лесов и трав, текучей воды и льда, мороси и капели был почти неведом ему, жителю Юга.