Свою 'Вишенку' Масканин получил в мае 150-го, когда полк десять дней держал оборону в полном окружении, оседлав так необходимую хаконцам дорогу во время их контрнаступления на Герону. На одиннадцатый день, когда к ним прорвались мотострелки, в полку оставалось менее трёхсот активных штыков — около одной семнадцатой штатной численности. В военное время в полках разворачивались пятые батальоны, а в батальонах четвёртые роты, вот и набегало с учетом артиллерии, сапёров, связи и прочей спецуры порядка пяти тысяч человек. А в егерских дивизиях, хоть и имевших лесную специфику, но оргштатно в последние полвека идентичных стрелковым, с учётом гаубичного, пушечного и зенитного полков, да отдельных подразделений, выходило до двадцати трёх тысяч личного состава. Что вкупе со всеми огневыми средствами заметно превосходило хаконские и велгонские пехотные дивизии.
Командира батальона не зря звали Дедом, прозвище своё он натурально получил за возраст. Подполковнику в отставке Аршеневскому Константину Михайловичу к началу войны исполнилось шестьдесят два. Выслужив двадцать семь календарных лет, он в сорокапятилетнем возрасте благополучно вышел в отставку и жил очень даже безбедно в столице семнадцать последующих. А вот сказалась старая жилка, не смог усидеть в тылу, подавая рапорт за рапортом о зачислении в действующую армию. В мае 150-го его последний рапорт, к удивлению многих, был удовлетворён и теперь уже подполковник действительной службы прибыл в 7-й егерский вольногорский, после проведённого месяца в запасном полку, откуда, получив персональный наряд управления кадров округа, отбыл на южный фронт. Прибыв в 7-й ЕВП, принял активное участие в его переформировании. Абсолютно не претендуя на служебный рост, он так и застрял здесь комбатом-4, к радости скороспелых взводных и ротных и к вящей славе полка. Все прежние батальонные начальники, с которыми полк вступал в войну, сменились по три-четыре раза, иногда уходя на повышение, как комбат-1, получивший под начало 5-й ЕВП, но чаще получая место в братских могилах. Поэтому четвертый батальон небезосновательно считался самым боеспособным в боевом управлении во всей дивизии.
Выдохнув, словно перед рюмкой водки, Масканин коротко постучал и решительно распахнул грубосколоченную дверь. Дед по обыкновению восседал во главе широкого стола, сбитого из плохо отёсанных толстых досок. Если не считать пепельницы из обрезанной 57-мм гильзы зенитного снаряда, алюминиевой солдатской кружки с остатками чая, двух аппаратов полевой связи, пресс-папье, тонюсенькой папочки для бумаг, готовальни с треснувшим корпусом, транспортира и пачки цветных карандашей 'тактика', то стол был сейчас девственно пуст. Сам комбат пребывал в странно сочетаемом суровом и благостном настроении. Видимо до сих пор про себя радовался вручённому на днях 'Суворову' второй степени, ставшим приятным дополнением к медалям далёкой боевой юности.
Помимо Аршеневского, в помещении находились ещё двое. Ротмистр Муранов — полковой особист, старый кадровый жандарм. И 'вечный' лейтенант Минандо Алексей Игнатьевич, приятный в личном общении и довольно эрудированный офицер, перевёвшийся на фронт полковым начхимом из береговой обороны, где лет пятнадцать, примерно, ходил 'вечным' мичманом. Говорят, не сошёлся он чем-то на прежнем месте службы с начальством и с сослуживцами, а там и рады были спихнуть его к армейцам лишь только старый мичман подал рапорт. И вот попал он в 7-й ЕВП, так и не сменив флотскую форму, но сразу став поручиком. Впрочем, вдогонку, на радостях избавления, видимо, прежнее начальство прислало на него представление на лейтенанта. Теперь в полку Минандо величали штабс-капитаном, на что тот неизменно поправлял, что всё-таки он лейтенант.
Доложив о собственном прибытии и молодцевато отдав приветствие, щёлкнув полустёртыми каблуками, Масканин вытянулся в струнку, ожидая начальственного дебюта. По первым признакам как будто ничего хорошего сочетание: комбат — особист не обещало. Но вот присутствие Минандо несколько сбивало с толку. Чего вдруг начхим разбавляет сей грозный тандем?
— Явились, господин поручик, — заявил Аршеневский, намеренно 'повысив' Масканина по старым армейским традициям и приличиям. Не понятно только, с издёвкой он это сделал или из врожденной вежливости. Но вопреки тем же традициям, подполковник не любил, когда опускали приставку перед его званием, мол, не дорос, так и не стоит. — Подойдите-ка вот сюда, сударь мой. Чтобы я получше видел, как вы будете бледнеть, покрываясь липким потом, — тон Деда был намеренно строг. — Глядя в ваши честные глаза, поручик, жду не дождусь услышать, как вы наскоро слепите нам ваши детские оправдания. Ну-с, поведайте мне про души прекрасные порывы. Я прямо с замиранием сердца жду вашей интерпретации.
Что означала это преамбула, Масканин прекрасно понял сразу. Но как всегда решил занять выжидательную позицию, посмотреть, как начнёт развиваться ситуация. Придав лицу надлежащее выражение 'рожа кирпичом', он, как положено по уставу, строевым шагом прошёл в указанное место, уставившись на висевшую за спиной комбата карту с диспозицией батальона.
— Ну-с, что молчим, мой юный друг? — вопрошал Аршеневский, поглаживая аккуратную бородку. — Вам разве нечего сказать по этому печальному поводу?
— Так точно, — ограничился Масканин краткой уставной формулой, которую можно было истолковать в любом смысле.
— На днях, — отреагировал комбат доверительным тоном, — столкнулся я с чудом нашего батальона — с вашим егерем Ковалёнком. И что забавно, до знакомства с ним до меня доходили лишь смутные преданья и анекдоты про него. Так вот, теперь-то я понимаю у кого научился ваш боец способу выражения недюжинных умозаключений малоинформативными уставными фразочками... Итак, сударь мой, дабы поломать вашу позицию, я так и быть, возьму уж на себя труд открыть вам глаза на хорошо известные вам события. А господ офицеров я пока попрошу подождать за дверью.
Нисколько не смутившись, всё-таки подполковник не был их начальником, Муранов и Минандо вышли. А Масканин подумал, что теперь-то без посторонних глаз, Дед начнёт распекать по-настоящему.
Но комбат спокойно водрузил на переносицу очки в золотой оправе в виде перекрученных цепочек и приподнял над столом какую-то бумаженцию.
— Итак, — начал он беря лекторский тон. — Ротмистр Муранов любезно поделился со мной выдержкой из позавчерашней сводки. Вот послушайте. Десятого числа ноября месяца, в промежутке между пятью двадцатью и пятью сорока, на склад хранения трофейного имущества тылового управления дивизии, расположенный близь деревни Дальвитц, совершён налёт организованной бандитской группой в полевой форме вольногорских егерей численностью до двух-трёх человек. Дежурная смена охраны склада, нёсшая караульную службу, не смогла оказать ни сопротивления, ни подать сигнал тревоги. К шести часам, по прибытии караульной смены, которой и был установлен факт налёта, на месте был обнаружен начальник склада, капитан интендантской службы Бокиев, в бессознательном состоянии. Найден Бокиев был среди груды вещевого имущества со связанными конечностями и ярко обозначившейся гематомой в виде так называемого очкового эффекта. Серьёзных повреждений никто из персонала склада либо охраны не получил. По показаниям...
Дед отложил лист, морщась от стилистики зачитанной сводки, и в упор уставился на Масканина, потом с явной издёвкой сделал полупоклон и с той издёвкой выдал:
— Ну спасибо, хоть не покалечили никого... Объясните-ка мне, поручик, ход вашей гениальной мысли, за каким таким чёртом вы полезли на тот склад? И будьте любезны не включать тут передо мной дурака. Ротмистр имеет ориентировку на вас. К слову, поменьше языком молоть надо было. Так сказать, по речевым конструкциям вас опознали. Ну так что? Готовы к самообличению?
Масканин кивнул через силу. Не в его привычках колоться перед начальством. Был бы перед ним не Дед, послал бы уже по матери, чтоб не играл в дознание. Но в том-то и дело, что это Дед. Комбата он уважал. И зная его не первый год, прекрасно понимал, что Аршеневский хочет разобраться и помочь, ничуть при этом не хитря, будучи прямолинейным как железная дорога. Да и играть в дознавателя не мог по природе своей натуры, а главное он видел сейчас его, Масканина, как облупленного. Мог при желании заставить подчинённого почувствовать себя нашкодившим мальчишкой. Было что-то такое в его прищуренном взгляде.
— Превосходно, — тоже кивнул подполковник, — так всё же, что это за партизанщина? Что вы забыли на том складе?
И махнув про себя рукой, Масканин выложил, как задумал и воплотил свой замысел, утаив только круг посвящённых и что не в одиночку 'партизанил'. А повествование своё начал с экскурса в перипетии недавних дней, когда неоднократно докладывал по команде о значительной нехватке комплектов химзащиты. Особенно противогазов, которых в одной только его полуроте недоставало аж 42 штуки и ещё два десятка пришли в полную негодность, будучи посечёнными осколками, пулями или вследствие долгой и неправильной эксплуатации. Полурота практически была незащищена от хаконских химических снарядов.
— Всё это и я, положим, знаю, — ответил Дед нахмурившись. — Читал ваши рапорты. Вопрос бы решился в ближайшие дни... Да, знаю, — оборвал он попытавшегося привести доводы Масканина, — знаю, время не терпит. Два-три комбинированных залпа и вашей сотни нет. Вы один хоть там бандитствовали, поручик?
— Так точно, совершенно один.
— Это хорошо, что вы так нагло врёте, даже ознакомясь со сводкой. Впрочем, интендантский капитан непременно ошибся, я думаю. У страха глаза велики... Но...
И тут, после этого 'Но', Масканин на целых десять минут был подвергнут такому мозговому вздрючиванию, без единого кстати матерного слова, что вышел от Деда слегка покачиваясь на подгибающихся ногах в полной решимости праведного энтузиазма учинить несколько внезапных проверок в своём подразделении. Ну не может же во всех трёх взводах и огневой группе полуроты не иметься недочётов. Заодно, он теперь совершенно точно знал, что его место в лучшем случае в арестантах, а то и у стенки по законам военного времени. Знал, что в самом деле вряд ли адекватно воспринимает действительность, раз из абсолютно правильных посылок делает безумные выводы и, главное, воплощает их в жизнь. Ну и ещё с пару десятков неутешительных выводов о собственном душевном здоровье и умственных способностях.
Погрузившись в себя, Масканин не сразу заметил стоявших в сторонке Муранова и Минандо о чем-то между собой тихо переговаривающихся. Начхим успел избавиться от общевойскового бушлата и теперь во всей красе щеголял своей безупречной флотской повседневкой чёрного цвета. Отутюженные по стрелочкам брюки и скроенный по фигуре китель с серебреными погонами с жёлтыми просветами — обозначавшими принадлежность к береговой обороне. Обнаружив его появление, лейтенант кивнул Муранову и направился обратно к комбату. А ротмистр нарочито оценивающе поглядел на Масканина и произнёс:
— Идёмте, подпоручик. Нам есть о чём поговорить.
В комнате, где обычно трудились в поте лица штабные писари, в это время никого не было. Пустой стол с оставленными писарскими принадлежностями, да закрытые и опломбированные сейфы в каждом углу. Удивительно было смотреть на эти здоровенные чугунные шкафы, неужели их всегда за собой таскают, куда бы ни забросила судьба полк? Хотя нет, не может быть. Подобное имущество конечно остается в гарнизонах, а эти сейфы скорее всего просто прихваченные где-то по пути трофеи. Тут Масканин сам себе подивился, отчего ему вдруг взбрело над канцелярскими делами задумываться. Насущней было бы о непосредственных проблемах побеспокоиться, вот ротмистр, например, начнёт по мозгам ездить. Или не начнёт. Вообще-то, он был неплохим мужиком, хоть и себе на уме. Подлостей никому не делал, не то что прежний особист. Да и так был прост в общении.
Муранов по-деловому очистил перед собой стол и выложил из офицерской сумки несколько листов. Потом жестом пригласил сесть рядом. Не напротив, как можно было ожидать, а действительно рядом.
— Тэкс, Максим, — по привычке взял ротмистр доверительный тон, прикурил и протянул открытый портсигар, угощая, для установления контакта наверное.
Масканин, куривший только по необходимости — для забивания трупных запахов, отказался. И тогда Муранов с хлопком закрыл портсигар и сообщил:
— Мучить я тебя не буду, и так всё знаю. И то, что именно ты на складе был, и то, что дружок твой закадычный Чергинец за тобой увязался. Коньячком не надо было баловаться вам после дела. Да-да, тем самым, что на складе у капитана неучтённым хранился. И тушёнка. Тоже кстати неучтённая. Пили б себе положенную водку, глядишь и пронесло бы. Короче, на вот почитай вот это и вот это.
Масканин взял протянутые бумаги, про себя решив, что тоже прейдёт на 'ты', раз уж особист ему тыкать начал. Читая первые листы, скреплённые обыкновенной канцелярской скрепкой, исписанные мелким бисерным почерком на каждой странице, он как бы со стороны узнавал про собственный 'подвиг'. Во втором документе был также запечатлён их с Чергинцом налёт, изложенный однако в форме рапорта, и уже не то чтобы в иной трактовке, а в совсем другой версии, по которой он и фельдфебель действовали строго по указанию Муранова, самолично разработавшего всю комбинацию. Выводов и целей этой, так сказать, мурановской операции в изложении второй версии естественно не было. Но и так было очевидно, для чего ротмистру понадобилась эта мистификация.
— Ну что, Максим? Какая версия больше нравится?
— Зачем это всё?
— Значит вторая. Я так и думал. Только не надо больше встречным вопросом отвечать. Видишь как удачно всё выходит? К нашей обоюдной пользе.
— Вижу. Значит этот второй лист я должен тебе тут прилежно переписать, так? Однако, ротмистр, не буду-ка я за Чергинца решать. Поговорить сперва с ним надо.
— А смысл? — Муранов пустил кольцо дыма и усмехнулся. — Я вам соломинку протягиваю. Впрочем, как знаешь. Поговори со своим унтером и до двенадцати предоставишь мне переписанный рапорт. Подправленный естественно. Ты, как непосредственный участник, внесёшь свои коррективы.
Масканин кивнул и спросил:
— Что там с тем капитаном можно поинтересоваться?
— Можно-то можно. Арестован он. За расхищения, — Муранов сделал затяжку и с иронией добавил: — Увы, честных интендантов, как всегда меньше нормальных. Начали мы там проверку и такого понаходили... Так что, подпоручик, для твоей шайки всё на редкость удачно сложилось. Но впредь лучше бы тебе ничем подобным не заниматься. Фортуна переменчива, и при ином раскладе я при всём желании не смог бы помочь.
Масканин молчал, раздумывая, что не полезли б они с Пашей на склад, интендант ещё долго бы свои делишки проворачивал. Да и не полезли б вовсе, если бы этот самый капитан не зажал противогазы. Даже говорить, сволочь, не захотел. А накануне в соседней роте как раз с того склада получили шанцевую снарягу. Масканин не поленился, сгонял к соседям, поговорил с побывавшими на складе бойцами, которые видели там штабель противогазов. И не понимал Масканин, что в них особенного в противогазах этих? На кой они капитану сдались? Не тушёнка всё-таки, какая от них выгода? Но видимо, у начсклада были свои соображения на сей счёт. Вот и получил промеж глаз, а теперь же и вовсе под арестом.
