Музыка тишины

— Я разберусь. Не переживайте. И от детей своих избавляться я не собираюсь, — заверила Бет, — только у меня времени очень мало. Наверно, скоро уже будет заметно, что я...

— Сколько вам надо времени? — перебила её знахарка.

— Ещё не знаю... в идеале несколько месяцев.

— Будет вам время, — решительно заверила старушка, которая уже заметно смягчилась и даже прониклась симпатией к своей пациентке, — я вам настой один дам. Особый он — как только вы его примете, детки ваши погрузятся в сон, перестанут расти и развиваться. Для них это не вредно. Принимать настой надо каждый день по капле. Как только решите, что пора, от настоя откажетесь, тогда детки сразу в рост пойдут и развитие продолжится. Я ещё и заговорю их для надёжности. В академии нашей всё случиться может, вдруг опять заклинанием каким в вас угодят.

— Спасибо, — искренне поблагодарила Бет.

— Это мой долг. Я ж ведь потомственная повитуха и целительница, при том именно в первом наше истинное призвание — наш род призван деток на свет принимать. Только в Мэдрижхайме деток почти не рождается.

— Почему?

— Во время первого же Обряда Соединения всех заклинают, обрекая на бесплодие. А ведь магия способна найти место для ребёночка не только в женском организме, но и в мужском.

— Зачем же тогда это делают?, — удивилась Бет, — разве одарённые не редкость? Зачем же пресекать их род?

— Не всегда у одарённых детки одарёнными рождаются, а срок жизни это сокращает. Бесплодные маги очень долго живут и до самой смерти молодыми остаются, а те, кто детей иметь надумает, проживает обычный человеческий срок, да ещё и стареет, как все обычные люди. Если кто из учеников перед Обрядом ко мне за отваром, предотвращающим действие заклинания, приходит, никогда не отказываю. Только такое на моей памяти не больше десяти раз было.

— Надо же... как всё запущено...

— Вы правы, мисс Сэнджио. Мэдрижхайм вообще жуткое место — это мир потерянных и недолюбленных детей. Сколько я их перевидала после инициации. Ну да ладно, не буду больше вам мешать, поспите ещё.

— А можно мне сегодня пойти на занятия? Не хотелось бы слишком долго валяться в постели. На ногах я быстрее поправлюсь.

— Хорошо, наверно так будет лучше. Иначе ваше долгое отсутствие может вызвать ненужные вопросы. Только никаких больших нагрузок, хотя бы первые дня три, и перед уходом непременно зайдите ко мне. А сейчас отдыхайте.

Уже после ухода знахарки, Беттани вдруг подумала, что так и не спросила, как её зовут. Не слишком вежливо, но этот разговор просто выбил её из колеи — не каждый же день узнаёшь, что беременна двойней. Кроме того, узнать — это одно, но вот понять, что внутри тебя растёт два маленьких человечка, о которых вообще-то заботиться надо — совсем другое. Сейчас это никак не укладывалось в голове, и казалось, что речь идёт о ком-то другом.

Памятуя о пережитом вчера, Бет прислушалась к себе — слава богу, у неё уже ничего не болело, но по телу разлилась слабость, и руки ещё заметно подрагивали. Усталость чувствовалась, но спать не хотелось. Холодно. Бет обхватила себя руками, плотнее кутаясь в одеяло, и перевела взгляд на окно. Там, за тонким стеклом, клубился густой непроглядный туман.

Бет долго сидела, вглядываясь в молочную пелену. Блуждание в тумане — это как раз то, чем является её жизнь в последнее время. Бредёшь и ничего не видишь, пока не наткнёшься или не споткнёшься: то дерево прямо перед носом возникнет, то незримый куст в одежду вцепится, то кочка из белой мглы вынырнет. Вокруг тихо и любой звук вызывает гулкое эхо. Зябко и одиноко. Состояние неопределённости, каждый следующий шаг — риск, но останавливаться нельзя.

Белое марево окутало Бет, когда пропала Эмили, и до сих пор у неё не получалось выбраться. Сначала из тумана возник дневник сестры, потом зеркало и Фантом Том, следом выплыл Мэдрижхайм, теперь вот новость о будущих детях. Так много всего, а куда двигаться дальше всё ещё непонятно — впереди пока всё тот же туман.

Так всё и плутаешь, попутно пытаясь разобраться, что в твоей жизни было правдой... было ли правдой хоть что-нибудь. Можно сколько угодно твердить себе, что тебе не больно оттого, что собственные родители тебя продали, но разве от этого что-нибудь изменится? Нет. Всё равно больно. Одно дело, когда тебя просто не любят и совсем другое, когда тебя изначально не считают родной. Этакий приёмыш в собственной семье. Бет оставалось только надеяться, что из неё мамаша получится лучше, чем из Луизы, хотя никакой уверенности в этом у неё не было.

Вскоре забрезжил рассвет, туман нехотя отступил вглубь леса, и очередной серый пасмурный день вступил в свои права. Бет встала, умылась, оделась, аккуратно заправила кровать и уже принялась заплетать волосы, когда в дверь тихонько постучали.

— Входите, — не прерывая своего занятия, разрешила она.

Дверь приоткрылась и в неё, боязливо озираясь, просочился Руди. Взгляд его наткнулся на кровати двух всё ещё не очнувшихся пациентов больничных покоев, и он виновато отвёл глаза.

— Бет, я проведать тебя зашёл, — зачем-то пояснил мальчик, — ты как?

— Нормально, — ответила Бет.

Руди застыл как тушканчик в свете фар, приближающейся машины. Стоял, смотрел и... боялся. Бет подошла к нему, осторожно, как маленького, взяла за руку, подвела к кровати, усадила и сама устроилась напротив.

— Руди.

Он нервно дёрнулся и быстро искоса глянул на неё.

— Руди, ты ведь боишься меня? Да?

Страдальчески вздохнув, мальчик кивнул.

— Почему?

— Ты вчера, — произнёс он нерешительно, — что это было?

Чего и следовало ожидать. Бет понимала, что произошедшее вчера было для него сильным потрясением. Она не хотела, правда, не хотела, но не смогла ничего с собой поделать. В тот момент, когда в неё ударило заклинание, Бет испытала дикую боль и вместе с ней злость. Боль была горячей, как лава, а злость густой и тёмной. Эти чувства переплелись, заливая всё чёрной обжигающей яростью. Неконтролируемая, бешеная ярость вместе с кровью толчками пульса струилась по жилам и ощущалась почти физически. Её было так много, что Бет оказалась буквально переполнена ею. Казалось, ещё чуть-чуть, всё это вырвется наружу, и тогда произойдёт что-то страшное непоправимое. Собрав всю свою волю в кулак, Бет целенаправленно выплеснула часть на Руди. Она смотрела на него, в его расширяющиеся зрачки, сжимала влажную тёплую ладонь и буквально накачивала распирающей её силой. Это ведь тоже была сила, вполне реальная, непонятная и опасная. Как ни странно, но чёрная волна будто сковырнула пробку, которая долгое время закупоривала магическую силу самого Руди. В какой-то момент Бет ощутила, как его воздушные потоки проходят через её собственное тело, а её ярость как катализатор во много раз усиливает их, возвращая обратно. Что на что там, в конечном итоге, повлияло, так и осталось загадкой, но Руди ответил, впервые в жизни ответил своим мучителям. А когда бурлящая смесь вырвалась, вместе с посылаемым воздушным боевым заклинанием, его накрыло. По установившейся между ними эмоциональной связи Бет чувствовала отголоски его страха и горя. Руди ведь не хотел никому причинять боль, а она практически заставила его это сделать. Вот и результат — он её боится. А ведь всё равно пришёл, хоть и не малого мужества ему стоило. Впрочем, самой Бет тоже следовало бы бояться. Она ведь и сама не знала, что это было, откуда в ней взялось и как с этим управляться. Хотя по поводу "откуда", кое-какие подозрения у неё имелись.

В любом случае всё это вчера могло плохо закончиться, гораздо хуже, чем вышло. Подобного больше допускать нельзя, так что хочешь — не хочешь, придётся разбираться. Вот и ещё одна причина задержаться в Мэдрижхайме подольше. А что касается Руди, надо бы ему кое-что объяснить.

— Я сама ещё не очень понимаю, что вчера случилось, и мне очень жаль, что это коснулось тебя, — начала она, — но зато теперь я знаю, почему у тебя так мало силы. Ты сам запираешь и подавляешь её, потому что подсознательно не принимаешь.

— Она опасна, она может убивать, — спрятав лицо в ладонях, сбивчиво зашептал мальчик, — а вчера ты заставила меня... понятно, они могли тебя убить ... только не надо так... пожалуйста... это больно, и твоя сила... твоя ярость... они выжигают всё внутри.... Я никогда, никогда не чувствовал себя таким сильным, но... я...

— Не надо, не продолжай, я всё понимаю. Обещаю, что не буду так больше, пока ты сам не согласишься. Но, Руди, тебе надо учиться защищаться.

Бет осторожно отвела его руки от лица, нежно погладила по щеке. Он не отпрянул. Напротив, потёрся о ладонь, как ласковый котёнок. Таких нельзя обижать. Таких, как Руди... как Эмили. Нельзя над такими издеваться — это ломает их, уродует. С волками жить по-волчьи выть, всё верно. Увы, такова правда жизни, но ведь можно помочь им приспособиться, адаптироваться в безжалостном мире, где зачастую каждый вынужден блуждать в тумане в одиночку.

— Мы будем учиться быть сильными, — продолжила Бет, — будем, но так, чтобы, научившись, не превратиться в моральных уродов. Ты ведь веришь мне? Всё будет хорошо.

— Да, — он посмотрел на неё, в его глазах больше не было страха, только безграничное обожание.

Нет, не влюблённость, просто благодарность за то, что тебе не всё равно. А ведь им всем до сих пор и в голову не приходило, что ему необходимо обычное человеческое тепло. Друзей у Руди не было, преподаватели из-за слабого магического потенциала не обращали на него внимания, и он был один, как ландыш в снежной пустыне. Поэтому, как бы с Бет ни было опасно, он отчаянно тянулся к ней, как цветок к солнцу, чтобы не замёрзнуть совсем.

— Ты так похож на Эми, — вдруг тихо сказала Беттани, и у неё было такое выражение лица... Руди только один раз видел такое.

Это было единственное воспоминание, которое орденцам не удалось отнять у него при инициации. Руди помнил женщину — свою мать. Тихую и кроткую. Он помнил, как она бледная и лёгкая как приведение, закутанная в длинную вязаную шаль, бесшумно следовала за теми, кто его уносил. Она не плакала, но бесконечная, неизбывная мука отпечаталась в скорбной складочке возле губ, застыла в глазах, истончила черты лица, превращая ту, которую всегда считали невзрачной серой мышкой, в красавицу. Незнакомые люди уносили её ребёнка, которого она так ждала, которому вязала кофточки с помпончиками и вышивала шёлком цветы на одежде. Она любила своего сыночка так, как никого и никогда в своей жизни. Всё останется: игрушки, одежда, детская, в которую ей уже никогда не хватит мужества войти — всё по-прежнему будет на месте... только её мальчика больше не будет. Его уносили в ночь, в неизвестный ей мир, такого маленького, хрупкого и беззащитного. Навсегда. Руди бережно хранил её образ в своей памяти, не зная, что она умерла через полтора года после того, как его забрали в Мэдрижхайм. Истаяла, как свеча. Ничего не помогло: ни лучшие врачи, ни иноземные целители, ни чудодейственные лекарства, ни дорогостоящие санатории. После этой утраты отец фактически заперся в фамильном имении, отгородившись от людей.

Сейчас Руди видел в глазах Беттани ту же тоску, что когда-то давно в глазах матери. Это было тяжело, но в то же время окончательно примиряло его с Бет. Что бы там ни было в ней, разве это имеет какое-то значение? Человек способный так чувствовать, не может быть неоправданно жесток.

Из больничных покоев они ушли вместе. Потом Руди терпеливо ждал, пока Беттани находилась у знахарки. Выяснилось, что зовут старушку Маргарет Ирсэн, и что она носит почётное официальное звание заслуженной целительницы. Добрая женщина снабдила пациентку обещанным настоем в бутылочке из толстого синего стекла и отдельно в маленьком флакончике наподобие кулона на шею из того же материала, затем что-то долго нашёптывала, положив руку на пока ещё плоский живот.

По дороге к кабинету тактической невидимости Бет с Руди перехватила Миранда, которой не терпелось в точности выяснить все подробности вчерашнего происшествия. Ей всё рассказали, предположив, что, возможно, у неё появятся разумные идеи. Уже давно всем известно — две головы хорошо, а три лучше. Удовлетворив своё любопытство, Миранда надолго задумалась, а потом выдала:

— Раз Руди пока не готов, будем тренироваться на мне... то есть со мной.

— И как ты себе это представляешь? — уточнила Бет.

— Осторожно и без посторонних, чтобы у нас народ табуном в больничных покоях не прописался.

Бет только вздохнула и кивнула соглашаясь. Пробовать, так пробовать, всё же это лучше, чем прятать голову под крыло и притворяться, что ничего нет и всё в полном порядке.

В кабинет они пришли последними и даже с опозданием, но профессора Ульдриха ещё не было, так что можно было беспрепятственно занять свои места. Прошло ещё минут пять. Кто-то что-то повторял, кто-то болтал с соседом, кто-то просто созерцал унылый пейзаж за окном. Вскоре дверь открылась, но вместо профессора Ульдриха вошёл Директор Вильсон и...

— Хочу представить вам профессора Эдмунда Уэнсдейма. Теперь он будет преподавать у вас тактическую невидимость, — коротко представил нового преподавателя директор и удалился.

Новый профессор окинул класс изучающим взглядом, ни на ком особо не задерживаясь, а вот Беттани рассматривала его долго и пристально. Она не могла не узнать человека, с которым неоднократно спала. Рик. Только теперь ни на зазвездившегося музыканта, ни на трогательного романтика он не походил. Перед ней был совсем другой человек, о котором она имела лишь весьма смутное представление. Никакого желания кинуться на шею, орошая слезами счастья рубашку, у Бет не возникло. Наоборот, она насторожилась и сосредоточилась, внимательно разглядывая знакомого — не знакомого человека. Он же и вовсе ничем не выдал, что знает её.

Вот и ещё один сюрприз в тумане. Неприятный, надо заметить сюрприз. Что-то во всём этом определённо было не так. Заново открывая для себя лицо профессора Эдмунда Уэнсдейма, Бет вдруг наткнулась на родинку у него под губой. Она и раньше неоднократно видела её, только внимания почему-то не обращала. Что-то щёлкнуло у неё в голове, и туман шевельнулся, чуть отступая.

========== Глава 26. Неизбежность. ==========

— Ну, и как его зовут? — поинтересовался Юджин.

— Кого? — машинально уточнил Грегори.

— Того, кого ты постоянно видишь вместо меня в постели.

— Ты ошибаешься.

Нет, не ошибается, но знать об этом ему необязательно... никому необязательно.

— Да брось ты. Я же не ревную, мне просто интересно, — отмахнулся Юджин и аккуратно стёр капельку крови с губ любовника, — ты постоянно кусаешь до крови губы, чтобы не назвать меня его именем. Я давно понял, что просто заменяю тебе кого-то, как и те, что были до меня. Почти десять лет — большой срок. Ты мне совсем не доверяешь?

— Почему ты вдруг заговорил об этом? — отстраняясь, спросил Грегори.

— Потому что сегодня ты будто сам не свой... что-то случилось?