Шкала Любви - Рыцаря заказывали?

Отпуск подошёл к концу, и они, распрощавшись с роднёй и обещая писать, отправились в свою часть. Потом было переназначение. На сей раз это был знакомый обоим Верхнеудинск. И потекли армейские будни. Он учил солдат защищать Родину и сдерживал натиски проникающих с границ банд. Она учила читать и писать детей. Однажды, безумно волнуясь и краснея, Люлю прошептала ему на ушко, что у неё есть тайна... Это была с ног сшибающая новость. Выслушав, он изумился. Да, она была беременна! У них будет ребёнок! Естественно, раз семья, ждал этого, но всё равно обалдел. Они долго молча стояли обнявшись. Разве передашь словами то, что творилось в тот момент с их сердцами... Там в Люлю развивалась новая жизнь и это их малыш. Его и её! Теперь в нём жил страх— как она справится такая маленькая и худенькая с задачей. Её тошнило по утрам, а головокружение приковывало к постели, но она стойко переносила беременность. Так ей хотелось малыша, что согласна терпеть ради него сколько угодно. В те дни, месяцы, он был особо внимательным к ней. Ведь каждая мелочь вызывала у неё если не слёзы, то обиды. Он сначала не понимал откуда этот слезопад. Потом сообразил, что всему причина — ребёнок. Старался не заостряя вопроса больше ласкать и жалеть. Но стоило совершить оплошность и солёные капли катились по вздрагивающим щекам. Она ничего не требовала, не упрекала, просто плакала. У него сердце разрывалось от жалости: манюсенькая, тонюсенькая и обиженная. Язык бы себе отрезал. Время шло и вскоре получился из его Люлю аккуратненький колобочек. Он заводился с её утиной походки и кругленького животика, в котором жил и толкался его ребёнок. Как и все ненормальные отцы, ждал сына. Хотелось до дури... Был на все сто уверен, что у него воина и рубаки, родится именно мальчик. До самого конца терзали противоречивые чувства: страх за Люлю и ни с чем не сравнимая радость за то, что в ней растёт частичка его. Из-за частых отлучек боялся опоздать к родам. У Рутковского было две привязанности в жизни— армия и жена. Люлю он дарил всю свою любовь, купал в нежности, отдавал тепло и преподносил подарки, словно извиняясь за одержимость армией. Вернулся от границы, был бой, выпирали проникшую с Монголии очерёдную банду. Там плотной конной лавиной прорвались в приграничные станицы казаки. Дома застал корчащуюся от боли жену. Вот оно, началось! В один миг сделался бледным, как смерть. Растерялся, метался по комнате, хватал её пробуя держать за руку, носил баюкая на руках, а она сквозь боль и слёзы улыбалась:

— Не спеши, соберись, я надеюсь мы успеем...

Она была страшно рада его приезду. С ним она чувствовала себя защищённой.

— А, если не успеем?— пугался он.

— Тогда примешь роды сам,— с иронией заметила она.

Вот это "сам" сразу отрезвило и он пришёл в себя. Добрались вовремя, даже с запасом. Всю дорогу он уговаривал потерпеть. То целовал, то дул на её лицо и держал за руку и живот, словно с тем что-то может случиться. Естественно, успели. Люлю увели, он тоже пытался просочиться следом, но здоровые и бойкие бабы его выперли. Велели ждать. Он послушно ждал. Только так быстро, как бы ему хотелось ничего не прояснилось. Юлия долго мучилась. Он проклинал себя и всё на свете. Уже никого не хотел, лишь бы все мучения для неё быстрее кончились и она выжила. — "Проклятие, ведь это и мой ребёнок!— рвался он к ней.— Пустите... Это чёрт знает что!" На него прицыкнули и обещали выгнать. Часа два сидел он безмолвно. Плотно прислонившись к спинке широкой длинной лавке и запрокинув голову к стене, он скрестив на груди руки и прикрыв глаза, напряжённо думал. По движению скул было видно как ему то безмолвие даётся. Почувствовав, что положение куда сложнее, чем по своему не знанию предполагал, он боялся за исход родов: скрипел зубами, сжав плотно побелевшие губы, словно пытался заставить их не дёргаться. Время тянулось мучительно медленно. В нём кончился и тот запас терпения, которым он обладал. Теперь он донимал шарахающихся от него нянечек и врачей, пытаясь выжать из них что-то напором. К нему вышел врач: невысокий, узкоплечий. Костя горой навис над ним:

— Мне б хотелось услышать от вас внятные объяснения.

Но те эти самые объяснения отчего-то давать не желали и кратко расписав положение, только разводили руками:

— Делаем всё возможное, человек не кошка, быстро не рождается. Не морщитесь так. Сейчас мы не можем ничего предпринять. Время ещё есть, вопрос: мать или ребёнок пока не стоит.

Он вздрогнул и ещё больше побледнел. Вот это они объяснили и успокоили. Он и так метался охваченный тревогой за здоровье жены и жизнь ребёнка, а они успокоили... Остолбенел: смотрел на врача немигающими глазами.

— Что? Она умрёт?— взорвался обескураженный Рутковский.— Что ж вы не принимаете меры?

Повисло молчание, которое должен был кто-то нарушить и это пришлось сделать медику. Врачу было лет сорок пять, но густая седина в волосах и небольшой острой бороде придавали ему солидности. Он медленно снял круглые очки, внимательно посмотрел на мужа роженицы, без стеснения смерил его взглядом с ног до головы, осторожно и не торопясь вернул хрупкие очки на нос.

— Вы чересчур драматизируете, командир,— решительно возразил ему врач, задирая голову на гиганта.— Не надо так кричать, всю больницу в ружьё поставите.

Костя усмехнулся. Он не драматизировал, а сходил с ума. Это было на него не похоже. И тем не менее, ругал себя за то, что не уберёг её, мужской эгоизм победил, сначала берёг, а потом думал только об удовольствии. Он не простит себе, если что-то случится с ней. Она тоже хороша -устроила себе такое мучение. Доктор серьёзно посмотрел на него и поднатужившись встряхнул за ремень.

— Вас что лекарством поить...

Это подействовало.

— Ладно, я успокоился и слушаю вас,— отерев лицо ладонью обещал он. И с мольбой:— ну, пожалуйста!

И правда чего в плохое ударился. Зачем ожидать худшего? Но бывает роды связаны с опасностью. Он должен отбросить эти ужасные мысли. Ведь это самый естественный в природе процесс. С чего в самом деле Юлии помирать. И всё же, жизнь так жестока к женщинам. И посмотрев на дверь проглотившую Люлю вздохнул: "Неужели этому не будет конца?" Завидев врача, он шагнул к нему. Рутковскому в который раз объяснили, что надо ждать, что пока нет ещё полного раскрытия матки и головка ребёнка не продвигается вниз. Он ни черта не понимая скрипел зубами и рассматривая в окно больничный двор, думал о том, как это не справедливо, что Люлю мучается одна, когда это и его ребёнок, и не зная, что сделать, ждал. Ему опять объясняли, что ребёнок большой, идёт очень долго и трудно. Он, думая о том, что жена совершенно обессилила, ждал. И когда его терпение закончилось, ведь он любил Люлю больше себя и не представлял своей жизни без неё, и он шагнул к нянечке, чтоб убрать её от входа..., та улыбнулась похлопав его по груди: "Дождался!" Родилась Адуся, и Костя прыгал под окнами больницы громко спрашивая медсестру, на кого она похожа. Как будто сестра так с ходу и определит. Как будто это было главное. Как будто не всё равно. Случается у мужиков по такому значимому поводу едет крыша. Так оно и было. Ехала... Ведь с того времени, как он привёз её сюда, не мог не только есть, но и соображать и вот сейчас расслабился. "Юлия, дорогая! Любимая! Спасибо..."

Роды были не просто тяжёлыми, а ужасными. Она мучилась несколько суток. Акушерка укоряла её за то, что кусает губы, а не кричит. Юлия не могла кричать. Знала, что Костя рядом и, если услышит её писк, то устроит бог весть что. Больницу не спасут и замки. Надо потерпеть, скоро всё кончится и её руки будут держать малыша, и она старалась из последних сил сохранить самоконтроль. Господи, неужели роды никогда не кончатся? Два дня её мучили страшные нетерпимые боли и только когда сил не осталось ей приказали тужиться. Разума в ней уже не было, один инстинкт. И ей постоянно напоминали об этом. Она тужилась, чтоб быстрее избавиться от боли и вытолкнуть задыхающегося ребёнка. Где-то в глубине сознания шевельнулась мысль, что если не сейчас, то уже никогда и она уйдёт в вечность вместе со своим ребёнком. Собрав все силы, она, как ей показалось, закричала. Когда всё закончилось Юлия была без сил и напоминала восковую копию. Голова словно разбухла. Виски ломило. Руки висели плетьми, а нос заострился совсем. Слабо реагируя на голоса, пытающиеся привести её в чувство, никак не могла найти в себе силы поднять веки, сказать что-то или пошевелить рукой. Она сейчас хотела одного, чтоб её оставили в покое и дали спокойно умереть. Но медики не сочувствуя ей тормошили. Тело потихоньку возвращалось к ней. С трудом она заставила себя открыть глаза. Потолок мерно раскачивался, в глазах всё плыло. Она вернула веки на место и разжав не с первого захода губы сверхчеловеческим усилием попросила пить. Над ней наклонился доктор.

— Посмотрите вот сюда.— Ткнул он в круглый блестящий предмет похожий на зеркало. Юлия попробовала сосредоточиться. Трудно... из глаз выкатились слёзы. Акушерка ободряюще сжала ей руку:

— Всё будет хорошо. Трудное позади. Ты потеряла много крови, но всё обошлось.

Черты лиц наклонившихся над ней расплывались. Голоса давили. Юлия сделала усилия над собой пытаясь организовать из своего мычания вопрос. Ведь ей никто не сказал о ребёнке... Детского плача она тоже не слышала. Неужели все страдания напрасны и он умер? Поняв по слабо шевелящимся губам что она хочет, доктор улыбнувшись сказал:

— Не волнуйтесь, ребёнок жив. Спит.

Из измученных болью и неизвестностью глаз опять потекли слёзы. Теперь радости. Она отвернула голову, чтобы скрыть их. На потрескавшихся и искусанных губах появилось что-то подобия улыбки. С трудом проглотив то, что перекрывало горло, издала что-то подобие шёпота, пересыпавшегося острыми льдинками в пересохшем горле.

— Кто?

Она была в напряжении, по трепетании ноздрей точёного носика угадывалось сдерживаемое волнение.

Доктор немного помедлил, очевидно, желая убедиться, что роженица его понимает.

— Девочка.

В бескровном лице застыл страх вперемешку с обидой. Юлия закрыла глаза. В пылающей голове пронеслось: "Костя бурно мечтал о сыне, он очень хотел сына, а вдруг Рутковский не примет и не полюбит дочь, приняв её рождение за наказание небес?!" От души надеялась, что это не так. Вспомнила, как соседи у которых были мальчики всегда завидовали Барминой, мол, как хорошо, что у тебя девочки. Не иначе как Богородица пожалела. Молитвы доступные знаешь. Девочки чудо. Их легче воспитывать и удовольствия от их ласок больше. Но поймёт ли это Костя со своей навязчивой идеей о сыне...

— Что, муж сына хотел?— хохотнул доктор. — Мы все по — молодости ослы, а вояки особенно.— Непременно на коне и с шашкой хотел поди видеть отрока?— Юлия промолчала.— Мне очень жаль,— вздохнул он,— не волнуйся у него эта дурь пройдёт.

Взгляд его сделался строгим и даже суровым.

— Можно мне глоточек воды?— попросила она.

Врач кивнул и приподнял ей голову, санитарка поднесла кружку к губам. Вода немного расплескалась, но Юлия напилась. Стало легче. Вздохнув, снова откинулась на подушку.

— Спасибо, доктор,— пробормотала она, на большее её уставшую и ослабевшую не хватило.

Измученная она закрыла глаза и попыталась заснуть. Когда возбуждённый он принёс её на руках сюда и оставив поцеловал на прощание, их было двое. Сейчас — трое. Как всё-таки Костя воспримет рождение дочери? А вдруг разлюбит и отправит её с малышкой к родителям... Боже! Ведь она не сможет жить без него...

Когда ему вынесли кроху, и он взял её на руки, сердце словно заплюхало от счастья: "Надо же, теперь я отец!" Положив ребёнка в бричку вернулся за женой. Юлия напоминала белое льняное полотно и была страшно слаба. Нёс осторожно. Прижимая беспомощное тело жены к себе, не удержавшись поцеловал: "Хорошо, что всё обошлось. Мог потерять и ребёнка и жену. Хватит с нас и одного. Больше малышка страдать не должна". Усадив жену и устроив на своём локте кружевной свёрток подумал: "С этих пор у нас с Люлю началась новая жизнь". Дома развернул одеяло и долго смотрел, как розовый человечек тянет тоненькие ручки, слабо сучит ножками и чмокает смешно вытягивая в трубочку губки. Он бы смотрел и ещё, да Юлия взмолилась, пора было кормить и купать... Такой нежности, он не испытывал ещё ни к кому даже к Люлю. Это было какое-то особое чувство. Маленькое существо приковало к себе обоих цепями, забрав всё свободное время, и перевернув всю их жизнь. Костя не выносил слёз ребёнка, а Ада плакала тоненько, как будто жалуясь. И он сходу выхватывал её из зыбки. Юлия грозила пальчиком:— "Смотри, приучишь". Он понимал жену, но ничего с собой не мог поделать. Вечером, давая Люлю отдохнуть, монотонно расхаживал по комнате, баюкая дочь. Потом устраивал крохотку себе на живот, и они оба засыпали.

Сначала они считали дни, потом недели, месяцы. Девочка при его появлении, моментом ориентируясь, тянула ручки: "Бери меня". Облизывала его лицо. И воспользовавшись бесконтрольностью, пыталась сжевать перчатки и заползти в сапог. Как водится пережили корь, краснуху, ветрянку, бронхит, было и расстройство желудочка. Девочка любила поесть, а доктор посадил на диету и сухарики. Адка ни в какую. Ей не было ещё и года. Тогда Костя нарезал хлеб кубиками, насушил в печи, сложил в две железные кружки поставил около себя и девочки и предложил игру: кто быстрее съест. Адуся заглянула в свою кружку, потом в его и согласилась. Они брали по одному и отправляя в рот медленно и с удовольствием разжёвывали. Потом заглядывали каждый в кружку другого и довольные продолжали процесс. Девочки это так понравилось. К тому же видя, как быстро исчезают из кружки кусочки, она принялась их считать. Костя попробовал стащить у неё один, но не тут то было та подняла крик и прикрыла кружку ручками. Понаблюдав за ним, вновь принялась пересчитывать своё добро. Каким способом она определяла, что у неё пропал один, ему было не понятно и он пытаясь выяснить это повторял трюк вновь и вновь.

Юля поглядывала на немного подросшую дочь, пытающуюся откусить Костику нос: "Уже похожа на человечка. Не страшно брать в руки и переодевать". По возвращении из больницы домой Юлия боялась не справится. Она тяжело и долго отходила после трудных родов. Костя взял всё на себя. Позже вызвал в помощь её сестру. Он возился сам с этой крошечкой, умещающейся у него на ладони, и был счастлив. Делал сам и покупал ей игрушки. Восторгался её первым зубкам, умилялся её осознанной улыбки, бегал за молоком. Маленькая кроха заполнила всё их время без остатка. Никогда не подозревали, что быть родителями — такое счастье! Для них не было больше радости, чем смотреть на мир её восторженными глазами. Целуя жену вопил: "Нет, чтоб там не говорили, а ребёнок — это чудная страна". Она росла, ей и им с ней, всё было интересно. Каждый день что-то новое. Они оба купались в нежности и заботе друг о друге и вместе о малышке. Юлия была ненормальной мамочкой: даже на час не могла с малышкой расстаться. Всегда вдвоём и с годами это не менялось... Адуси позволялось многое, она переворачивала табуретки делая тарарам, залезая в них по очереди и качаясь вопила: — Но-о! Юлия смеялась, не иначе как скачет на лошадке. Заслышав шаги Костика она сначала ползком, потом на ножках с радостным криком "папа" или "Костик" неслась к двери. Он подхватывал её на руки, целовал и спускал на пол. Девочка возвращалась в табуретки и ждала, когда он умоется и сядет за стол. Стоит Костику перевернуть один из её табуретов и сесть, как она пулей взбиралась к нему на колени. Они ели вдвоём и посмеивались над сердящейся Юлей. Она старалась держать дочь в ежовых рукавицах, а он баловал и наслаждался этим. Костик любил проводить время с семьёй и, когда приходилось на несколько дней выезжать в командировку, грустнел: не хотелось расставаться. Чем не рай!— улыбался Рутковский поглаживая головку дочери и целуя жену. Действительно, что для счастья ещё надо... Живи радуйся. Но новое назначение сорвало семью с насиженных мест.