Луна, луна, скройся!

— Представь себе, мы даже не целовались, — с вызовом говорю я.

— Дочки-матери, да?

Кристо входит, прикрывая за собой дверь, но не подходит ближе, словно подчёркивая, что уж он-то умеет держать приличную дистанцию. Довольно глупо после того, как мы с ним на одном матрасе спали. Хотя, признаться, теперь бы я скорее прогнала кузена на пол.

— Да. А тебе что?

— Ничего. Я пришёл не за этим.

Он несколько секунд подбирает слова, уставясь в пол. Наконец, просто говорит:

— Убили дядю Шаньи в Ясапати и ещё несколько цыган. Был большой погром. По телевизору показывали.

Второй раз за ночь я испытываю стыд. Почему я решила, что он непременно зашёл прочитать мне мораль?

— Я знаю, Кристо. Батори сказал мне.

— Вот как.

— Да. Я... наверное, подумала о том же, о чём и ты. Но мы не могли бы помочь, если бы были там. Одно дело — втроём против шести упырей, да ещё с арбалетом, да при факторе неожиданности. Другое дело — когда двое против восемнадцати, да фактор неожиданности на их стороне, да только с ножами и "шильями", да кругом люди. Мы б умерли вместе с дядей Шаньи.

— А ты не думаешь, что мы бы умерли вместо него? — с тихим вызовом спрашивает Кристо. — Ты не думаешь, что это было бы честнее? Когда из-за нас убивают "волчиц", я ещё могу понять. Точно так же и нас могут убить из-за другой подходящей Батори "волчицы". Или "волка". Но здесь — чем мы можем оправдать себя?

— Но... Кристо, мы ведь и нужны для того, чтобы сделать так, чтобы упыри больше никогда не убивали людей. А "волки" не рисковали жизнью в охоте за вампирской кровью.

— Это Батори так говорит. А зачем на самом деле мы ему нужны, мы не знаем.

— А у тебя есть какое-то другое объяснение его действиям? Его помощи "волкам", например?

— Примерное. Вампир не может убить вампира. "Волк" — может. У Батори есть враги-вампиры. Если он заручится поддержкой "волков", он может расправиться со всеми недругами. И ничто не мешает ему расправиться с "волками" после того, как мы станем ему больше не нужны.

Я чувствую зябкость. Звучит очень реалистично. Но ведь...

— "Волков" его семья признавала и воспитывала ещё до того, как он завёл всю эту бодягу с императорской короной.

— Это он так сказал?

Съешь многорогий моего кузена! Как ему объяснить то, что чувствую и понимаю я?

— Лилянка...

Кристо неуловимо перемещается к моей кровати. От него пахнет свежим потом и чем-то сладким, вроде конфет. Он переходит на шёпот:

— Если вы условились, что ты поедешь теперь в определённый город... Давай лучше поедем в другой. И знаешь... мне кажется, лучше попробовать добывать колбасу обычным способом. Просто пока мы не найдём какую-то информацию о ритуале, к которому он тебя готовит. На всякий случай.

— Кристо, если Батори надолго потеряет нас из виду, он начнёт готовить запасную девушку. Марийку из Кошице.

Кузен переваривает информацию несколько секунд.

— Ясно.

Когда он выходит из комнаты, я понимаю, что за сладкий запах исходит от его кожи. Это духи Язмин.

Утром Батори жарит нам свою кровь. Он молчалив и сосредоточен. Язмин ещё спит, и на кухне мы втроём: я, Кристо и вампир. По тому, как они не глядят друг на друга, я понимаю — или мне так кажется — что Батори совершил в отношении Кристо и Язмин то же открытие, что и я. И, тем не менее, он аккуратно кладёт пожаренную в сале чёрную лепёшку на тарелку перед моим кузеном, добавляет клубок длинных бледных вермишелин. Устраивается поодаль, на высоком табурете у барной стойки, и отрешённо смотрит, как я ем. Под его отстранённым взглядом мне неловко. Что испытывает Кристо, понять невозможно — с непроницаемым выражением лица он уткнулся в свою тарелку и отправляет в рот кусок за куском.

— Я, к сожалению, не могу дать вам крови с собой, — говорит Батори, когда мы приканчиваем завтрак. — Но я уверен, что к следующему воскресенью вы найдёте кого-то из наших союзников. Даже если не в Венгрии, а, например, в Братиславе.

— Да. Ничего страшного, — говорю я. Кажется, я хотела сказать что-то другое. Только сама не знаю — что.

— Проводить я вас тоже не могу. Слишком велика вероятность привлечь нежелательное внимание.

— Ясно.

— И вам пора собираться. У вас есть деньги?

— Да.

Я встаю, и кузен поднимается вслед за мной. Собирать нам нечего: вся наша одежда на нас. В прихожей висят новенькие ветровки, лежит сумочка с документами, валяются кеды. Пять минут, и мы стоим совершенно готовые у входной двери. Батори привалился плечом к стене, так далеко от нас, как это позволяют размеры прихожей.

— До свидания, — неловко говорю я. Вампир кивает:

— До встречи.

Мы сами открываем дверь и сами захлопываем её за собой.

— Мы не поедем в Братиславу, — за сегодня это первые слова от моего кузена.

— Ты, кажется, забыл, кто из нас старший, "волчонок", — огрызаюсь я. — Или уже готов отделиться? Валяй, ступай на все четыре стороны.

Кристо долго идёт рядом нахохленный, так обманчиво похожий на мальчишку. А я вдруг понимаю, что ничего от мальчишки в нём вообще нет. Ни в интонациях, ни в движениях, ни в манерах. Разве что его стеснительность в вопросах, в которых он, оказывается, немало просвещён. Даже его худоба — совсем не пацанячья. Просто распространённый у цыган тип телосложения. У меня ощущение, что я иду рядом с чужим, почти незнакомым человеком.

Мы выходим из города пешком, в направлении, противоположном братиславскому. Кристо немного расслабляется.

— Будем голосовать? — спрашивает он.

— Нет. Просто немного побродим. Несколько дней.

— А через неделю... куда?

— Через неделю можно в Сегед. Заметный город, должны быть вампиры.

Как минимум — Ференц. Но у меня тоже есть свои маленькие тайны, любезный кузен.

Сегед ещё дальше от Братиславы, чем Будапешт, и Кристо улыбается:

— Да, давненько у нас не было настоящей охоты. Одними тренировками сыт не будешь.

— Ты мне нравился больше, когда твой лексикон ограничивался словом "Ясно", — бормочу я. Кузен взглядывает на меня обиженно, но ничего не говорит. Только слегка отстаёт, чтобы идти на пару шагов позади меня.

Через некоторое время мы сворачиваем с шоссе на дорогу на Иллё. К Сегеду слишком короток путь — пары дней дойти хватит, и я хочу поплутать. К тому же я опасаюсь, что на шоссе мы слишком заметны.

Хвала Отто Доброму, издавшему постановление, чтобы в каждом городе был свой лесопарк. Хвала Шлезвигскому договору, после которого лесничества пришли в упадок и леса оказались заброшены и малолюдны. Мы забираемся в чащобу, выискиваем полянку и засыпаем, привалившись спинами к стволам деревьев. У каждого под рукой — стеклянная бутылочка колы. Всё-таки двенадцать утра — слишком рано для "волка". Особенно если встал он ещё раньше.

Мы с Пеко часто ходили в лесопарк. Мне очень нравились эти прогулки. Один из лесопарков Пшемысля начинался прямо в конце улицы Докторской. Собственно, туда ходила вся наша улица — собирать малину. Но мы презирали общие тропы, углубляясь в чащобу, продираясь сквозь кусты, перепрыгивая ямы, перелезая через поваленные, поросшие мхом и поганками стволы. И всегда были вознаграждены, обнаружив то заросли лещины, то родник с ледяной, отчаянно вкусной водой, то солнечную поляну с россыпями земляники на опушке. Мы собирали грибы и варили похлёбку, кидая туда то порезанную мелкими кубиками картофелину, то молодую крапиву, то дикий щавель или вовсе незнакомые мне по именам травы, то горсточку крупы. Даже мелкие зелёные яблоки шли в наши лесные щи. На наших полянах, вдали от малинных троп, всегда было тихо, только цвиркали белки и щебетали иногда птицы. Мы словно оказывались в волшебном, заповедном месте, может быть, вовсе в другом мире. В своём собственном маленьком королевстве, где Пеко был — всегда! — король, а я — наследный принц. Как всякий наследный принц, я обучалась искусству боя: бить отвёрткой в бумажный кружок на земле, так, чтобы стальной стержень ушёл в почву по рукоять, а потом — самодельным, из гвоздя, стилетом в стволы деревьев. Наверное, это было варварством, но я действительно научилась наносить удар. Бить в отметку на стволе в прыжке. Бить в набитый чем-то дерматиновый мешок в руках у скачущего, уворачивающегося Пеко (как бы близко ни проходило от него узкое блестящее лезвие стилета, на его смуглом лице не отражалось ничего, кроме обычной сосредоточенности). Бегать быстро. Бегать быстро, перепрыгивая препятствия — разложенные по поляне колоды и куски валежника. Бегать быстро, с препятствиями и долго. Уворачиваться, когда Пеко сначала прутом, а потом и палкой пытается ударить меня по плечу, по руке, по ноге, по голове. Уворачиваться с завязанными глазами (сколько на мне бывало поначалу синяков!) Перекатываться. Бить из положения лёжа — двумя ногами. Танцевать.

Да, танцевать я тоже училась в лесу. Не потому, что это было такой же тайной, как наши "волчьи" уроки (в которых я тогда ещё не видела смысла, но которые мне нравились всё равно за секретность и за то, что происходили в нашем параллельном измерении), а просто из-за отсутствия другого места. Поразительно, сколько знал Пеко о думба! Некоторые приёмы не были известны ни одной прёмзельской цыганке. Брат знал не менее восьмидесяти разных движений, столько же связок, показывал, как работать на большом пространстве и как — на крохотном пятачке. Как танцевать с шалью, покровом, платками, ножами, тростью, цепью, кувшином, цветочной корзиной, бубном, веером, кубками, на стёклах, на углях, на скользкой мокрой траве. Как использовать браслеты, кастаньеты, оборки одежды, волосы. Как повернуть голову, "поймать" внимание зрителя и удержать его. Как вертеться без опоры для взгляда и не впадать в вертиго. Его исчерченное пепельными шрамами тело было сильно и гибко, как у "волка", а знания — поистине неисчерпаемы. Пеко знал не просто основы — тысячи и тысячи мелких хитростей и важных секретов. Если бы он только захотел, он стал бы знаменитейшим из исполнителей думба в Галиции, поскольку мужскую версию танца он тоже знал в совершенстве и иногда демонстрировал мне. Но ему просто надо было обеспечить мне будущее — он очень хорошо рассчитал, что с этой профессией я не пропаду. Она не требует дипломов, только мастерства. Она хорошо объясняет ночной образ жизни — большинство выступлений проходят от восьми часов вечера до трёх часов ночи. Наконец, природные достоинства "волка", такие, как большая гибкость и быстрота движений, в танце дают огромное преимущество.

С тех пор для меня нет места для танца лучше, чем лесная поляна. Особенно — залитая светом луны, когда трава блестит серебром, а деревья и тени черны.

Когда я просыпаюсь, день уже клонится к вечеру — часов около шести. Кристо куда-то исчез. Я, впрочем, догадываюсь, куда он мог исчезнуть, и потому спокойно пью свою колу.

В мягком солнечном свете наша полянка выглядит поразительно мирно. Стрекочут в высокой траве кузнечики — я улыбаюсь им.

Когда кузен возвращается, я уже бодра, весела и танцую, наслаждаясь послушливой силой мышц. Трава стёрла с моих ног дорожную пыль — свернув с шоссе, я сняла кеды и пошла босиком, радуясь этому чисто летнему ощущению. Зелёные стебли немного цепляются за джинсы, но тут же отпускают. Танец, тишина и летнее солнце приводят меня в умиротворение, и я улыбаюсь, завидев Кристо. Делаю специально для него несколько движений руками и бёдрами, и он тоже улыбается. В руках у него узелок из его же косынки.

— Что там у тебя?

Кристо чуть разводит края узелка, показывая мне. Я сначала не могу понять, что это за серый клубок, но потом меня озаряет:

— Ой! Ёжик!

— Ага. Сейчас разведём костерок. Запечь интересней, но пожарить быстрее будет, да?

— Чего?! Кого?! Ежа, что ли?!

— Да.

— Кристо, ты дурак?!

— Да что такое-то на этот раз?! — его голос даже звенит от обиды.

— Да ничего! Отпусти ежа немедленно, не мучь животное!

— Но я же его поймал!

— Вот именно, ты поймал, ты и отпусти!

— Да чтоб у тебя на могиле черти плясали! — кузен в сердцах запускает косынку с ежом куда-то в заросли.

— Что ты сейчас сказал?!

— Ничего. Извини.

Кристо словно весь затухает. Усаживается по-цыгански под дерево, приваливается к стволу.

— Косынку, дурак, подбери.

Вскакивает, уходит в чащобу. Долго там бродит, шуршит-трещит. Даже как-то очень долго. Возвращается: в одной руке косынка, в другой — ежиные лапы. Неожиданно длинное ежиное тельце беспомощно развернулось.

— Наткнулся, пока косынку искал. Он, когда летел, о дерево хряпнулся. Даже потроха вылетели, — объясняет хмуро кузен. — Будем хоронить?

— Святая ж Мать... Ладно, разводи давай костёр. Только дёрн под него срежь. А то устроишь пожар на радостях...

На вкус ежиные ломтики на прутах мало отличаются от жареного в тех же условиях мяса, скажем, козлёнка. Мясо и мясо. Жалко ёжика...

Вечер мы посвящаем тренировке, а ночью потихоньку идём параллельно дороге на Цеглед. Я не обуваюсь даже в крохотных городках, которые мы пересекаем насквозь — всё равно никто нас не видит, а вот непривычный к асфальту Кристо каждый раз устраивает церемонии сначала с натягиванием носков и кедов, а потом с разоблачением.

— Да ты бы не разувался, что ли, — говорю я.

— Мне хочется... мы же не спешим?

Мы не спешим. Нам надо растянуть путь до Сегеда на неделю.

На рассвете мы умываемся на подвернувшейся колонке. Я отбираю косынку у Кристо, чтобы перевязать мокрые волосы, иначе ветровка и майка на спине насквозь промокнут.

Часов в девять заходим в Альбертиршу. Договариваемся со сторожем общинного сада на окраине, чтобы он пустил нас в сторожку поспать часов до двух дня. Кровать у него одна, и я безжалостно изгоняю Кристо на пол. Поворочавшись на жёстких досках, он уходит спать во двор, на травку под кустом жасмина. И в результате просыпается раньше меня: около полудня заряжает ливень.

В воскресенье в полдвенадцатого я привожу Кристо позавтракать в кафе "Матусалем" на площади Сечень — главной площади Сегеда. Заказываю фасолевый гуляш по-сегедски — единственное блюдо с представителями бобовых, которое я признаю, кроме фасоли по-цыгански. Оно мне приглянулось ещё во время поездки с Батори и Язмин. Кристо держится немного настороженно, не без оснований подозревая, что я просто хочу встретиться с одним из вампиров Батори, вместо того, чтобы нормально поохотиться. Поэтому, когда к нашему столику подходит с приветствием Эльза, он напрягается — но тут же расслабляется, поняв, что это обычный человек. Насколько, конечно, может быть обычной Эльза.

— Перекусишь с нами? — предлагаю я.

— Только чашечку кофе.

Эльза заплела волосы в мужскую косицу и в романтически-свободной чёрной рубашке выглядит, как мальчик с портретов начала прошлого века. Я представляю их с Кристо друг другу:

— Мой кузен, Кристо Коварж. Мой хороший друг... Вертер. Если что, с ним мы тоже не любовники.

"Вертер" выгибает кошачьими спинками светлые брови, но сдержанно говорит:

— Приятно познакомиться. Наслышан.

Кристо бормочет в ответ нечто столь же любезное.