Лесс Таллер - выродок

— Нравлюсь? — Ладони Агаты заскользили по ее телу, нежно оглаживая грудь, заставляя ту трепетать, повторяли плавные изгибы, вновь и вновь спускаясь к животу и ниже, ниже...

Когда доходит до плотского, как же мало остается под камизой различий между светской дамой и шлюхой. И думает ли о чем-то таком конюх, подминая высокородную? И чувствует ли разницу та, изгибаясь и вопя под ним?

Ступая мягко, по-кошачьи, Агата подошла совсем близко.

— Хочешь знать, чем я тебя угостила в крипте? — Она провела пальцем по моей груди. — 'Ведьминой желчью', Вацлав. Вот так. Ведьмой меня звал, ею и оказалась. А на что ведьмам молодцы смекаешь? Всего-то и нужно от вас, что самую малость. Беда лишь с 'малостью' этой весь молодец достается и всякий оттого гостинцем себя мнит, — Агата наклонилась к моему уху. — А мне гостинцев не нужно, Вацлав. Ни лап ваших потных, ни губ моклых, понимаешь? Я и одной 'малостью' обойдусь. Не веришь? А я вот возьму сейчас ремешок, да перетяну тебе кой-где — Агата рассмеялась.

Ее глаза. Так близко от моих. Огромные, влажные, черные. И будто бы не отблески свечей подрагивают в их агатовой глубине, а самое настоящее пламя разгорается там.

— Ко времени ты случился, Вацлав. Суета нынче, ни конца ей, ни края. Вымоталась я, а утешиться нечем. Люди пугливыми стали, сторонятся. Что обо мне в округе болтают, слыхал? Неужто нет? Или не поверил? Или может кобелиное застило? И так и эдак выходит, дурак ты, Вацлав, а мне дурак теперь в самый раз. Пришлый — особенно. И друзья тебя бросили, и не помнит никто, я барона о тебе пытала, людей его — бестолку. Как не было тебя. Так что, мнится мне, никто и искать не станет. Видишь, как все ладно обернулось. Каков гостинец мне небо послало, а? Вацлав?

Ох, не небо, девочка, где там небу. Нужно торопиться хоть и не похоже, чтобы в скором времени за своей долей 'утешения' сюда заявился советник. Пожалуй, тут его и вовсе ждать не стоит. По всему, это логовище Агаты, паучихи. Это ее порченой страстью отмечены трупы в сточных канавах города. Глумливое отродье, получившее в дар — а, может, в откуп — безнаказанность. И, выходит, спасибо тебе за то, советник: нет добычи легче, чем та, что мнит себя хищником. А разномастного 'гнуса', по счастью, в паутине Агаты побывало порядочно, так что и мнит она о себе, будь здоров. Иначе употребила бы ремешок с куда большим толком: к примеру, связав меня. Что ж, пора прощаться, Вацлав. В памяти мелькнула скисшая от досады ряха Бораха, когда я впервые, сам, без его помощи, выдрался из 'суамской топи'.

Сладко потянувшись, Агата выпрямилась.

— Заболталась я что-то, Вацлав, будет — На скрип отворившейся двери она не обернулась. — Я сказала не мешать мне! — Дверь захлопнулась.

Осталось протянуть руку, сгрести в пятерню волосы леди Агаты, словно бы для того и собранные на затылке, откинуть ей головку и заткнуть речистый ротик жасминовым лоскутом. О таинственной Карле за дверью подумаю позже: гнев Агаты выгадал мне достаточно времени.

Я подался вперед.

Удивление Агаты было искренним, и даже где-то я ощутил досаду, что причиной стали не мои таланты, а всего-навсего узкий клинок, возникший под грудью и неторопливо уползавший теперь обратно. Агата подняла на меня взгляд, словно искала подтверждение тому, что увидела. А потом стала оседать, очень медленно, будто тонула.

Не знаю, хватило ли ей для последнего утешения искренности моего удивления, ведь того, кто стоял за ней с окровавленным клинком в руке, встретить тут я ожидал меньше всего.

Глава 26

Агата уже перестала вздрагивать и вытянулась на полу, а он все смотрел и смотрел на нее, отирая и без того чистый клинок о рукав. Только раз он скользнул взглядом по мне, поморщился и вновь уставился себе под ноги. Я не мешал ему.

Спроси кто, чем именно этот харпат запомнился мне за краткий миг нашего знакомства в восточной башне я, пожалуй, отметил бы те приметы, коих теперь не было и в помине. Обритый наголо, с бородой едва ли в треть от прежней, да еще и черной как грачиный зад, сейчас он меньше всего походил на уроженца Аалаты. И, тем не менее, я узнал его сразу. Как если бы некто внутри меня, примечающий гораздо больше, услужливо подсказал кто это. Думаю, я догадывался, зачем он тут. Скорее по привычке, кольнула тревога: слишком уж вовремя заткнулся ротик Агаты, аккурат не сболтнув лишнего. Но я не стал ей потакать.

— Оделся бы — харпат не поднял головы, — или тебе принципиально хозяйством над ней потрясти что священнику кадилом?

Отрадно было бы лишний раз убедиться, что сакральный пиетет к усопшим вовсе не сгинул без следа и даже находит силы являть себя в самых неожиданных тварях земных. Но боюсь, раздражение харпата никоим образом не было связано с распростертой на полу леди, к бренным останкам которой я, похоже, питал столько же почтения, сколь и он, заколовший ее как свинью. Скорее уж, виной ему стал мой голый зад, низводивший героическую сагу о 'собственном чудесном избавлении' до фарса. Я припомнил связку ключей и скрипнул зубами: что-то уж поспешно добро выходило мне боком. И как утонченно! Будто сама Агата, до мелочей продумав свою последнюю изуверскую шалость, легким жасминовым ветерком проскользнула сквозь мои пальцы. Оставив меня наедине с недомерком, вбившим себе в голову, что долги нужно отдавать.

Усевшись на ложе, так и не ставшем романтическим, я огляделся. Марвенское барахло, лаская глаз относительной чистотой, покоилось в углу на куче мятого жухлого тряпья. Пожалуй, во всем верхнем городе это было единственное место, где баронские обноски смотрелись сносно. Однако утешиться их нечаянным очарованием мне не пришлось: распаковывать 'гостинцы' Агата предпочитала наспех, вспарывая ткань ножом. Не тронула она лишь мои льняные брэ — тайну, которую унесла с собой в могилу, прихватив и тайну сапог, сгинувших бесследно. Беглого взгляда на ворох прочего тряпья хватило, чтобы оценить темперамент покойной. Исподнее — вот и все, что мне перепало. Затянув тесемки брэ на поясе и опустив штанины на полную длину — то бишь едва до колена — я подошел к харпату.

Обернувшись ко мне, харпат замер. Взгляд его, утрачивая оторопь, стремительно тяжелел. Он смотрел на меня исподлобья снизу вверх, желваки на скулах так и ходили ходуном. Было неясно, что его бесит больше: мой вид, придурковатая улыбка, нацепленная мной к случаю, или все это разом. Я молчал, свалив на бедолагу все тяготы свыкания с моей наружностью. Диковинный вид недомерка, облаченного в красный с белым акетон, открывал заманчивые перспективы. Благими намерениями чертова рударя, моя надежда получить ответы остывала на полу вместе с телом Агаты. Уйти из дворца теперь — все равно, что доброй волею сунуть голову в петлю и мирно дождаться, кто первым поспеет выбить из-под ног чурбан: святоши или Тар-Карадж. А меж тем, где-то в этих стенах оставался человек, который мог бы заполнить зияющую пустоту моего любопытства. И это ЕГО гербовыми цветами щеголял сейчас харпат, в длиннющей — не по росту — одежде смахивающий на лошака, ряженного в лошадиную попону. Что велико одному — впору другому. Мой новый план дарил харпату случай возвратить долг чести, так что добрый посыл недомерка не пропадет втуне. А я с благодарностью приму его жертву.

Словно подслушав мои мысли, харпат вдруг подобрался. Но и я уже расслышал шаги в коридоре. Расстояние было порядочным, однако это чадо гор ни на йоту не уступило мне. Оно даже распознало, что гость у нас всего один, о чем не преминуло сообщить, пихнув мне свой указательный палец чуть ли не в нос. На диво проворно для лошака в попоне харпат метнулся к двери и замер слева от нее. Я не двинулся с места. Поступь легкая, шорох платья и неотступное почти змеиное шипение волочащегося по полу шлейфа. Если бедняжка спешит сюда — оставляю ее на недомерка. Он уже доказал непринужденность в обращении с дамами. Умножать невинную кровь на своих руках мне не хотелось.

Шаги быстро приближались. Но чем ближе они становились, тем менее уверенными делались. Наконец и вовсе замерли у самой двери. Сквозь исподволь увядающую жасминовую одурь робко пробилась хвойная струйка розмарина. Немудрёный аромат. И какой-то безликий: в равной мере присущий и наивной юности, и искушенной зрелости. Гостья неуверенно топталась на месте. Было слышно, как шумно и глубоко она дышит там, будто собираясь перед прыжком в стылую воду. Затем, видимо сладив с собой, решительно толкнула дверь и вошла.

Ее глаза остекленели от страха раньше, чем харпат приставил ей к горлу клинок. Я уж было решил, что леди Агата недолго маялась в одиночестве, однако харпат отчего-то медлил. Дурной знак. Если он вдруг дал волю сомнениям или, боже упаси, наскреб совести — мы увязли тут надолго. Но клинок был у него, поэтому все, что я сейчас мог — это оставить недомерка наедине с химерами его благородства и разглядеть нашу негаданную проблему. Она оказалась юной. Быть может даже чересчур юной для этого клятого места. Ее фигуру скрадывал просторный черный плащ, а узкие плечи совершенно терялись в пуще рассыпанных по ним золотистых волос. Страх подобен камню, брошенному в тихую воду: он коверкает лица, искажает черты. Отверстые в немом крике рты, выпяленные глаза... страх одинаков со всеми. Но он не всесилен: однажды ему уже случилось отступить. И вот опять, не сумев извратить красоту этой юницы, он заполз в самую глубину ее зеленых глаз и осуждающе глядел на меня оттуда... глазами Анны.

— В скверную историю ты вляпалась, девка, — тон у харпата был извиняющимся. Решился-таки. — А за пазухой чего прячешь? Давай-ка сюда. Да чего уж там, давай.

Он без церемоний впихнул лапу ей под плащ, по-хозяйски покопался там и что-то с силой выдернул. На миг вслед ему из-под плаща выпросталась пара худеньких ручек и тут же безвольно опала, утонув в рукавах голубого платья. Девчонка опустилась на пол и осталась сидеть в беспорядочном смешении голубого с черным. Наваждение сгинуло. Ничто в этих глазах уже не напоминало мне глаза Анны. Но отчего-то меня крайне заинтересовало, чем там разжился харпат. Трофеем оказалась сумка, один вид которой уже сулил благополучие. Харпат рылся в ней самозабвенно, точно кура в сору, разве что не кудахтал. Внутри что-то переваливалось, перестукивалось, тенькало, но не звонко, а мягко, податливо. Раз его лапа неосторожно поднялась над краями сумки и тотчас нырнула обратно. Харпат воровато зыркнул в мою сторону. Живого участия на моем лице он не оценил. Быстро затянул сумочный ремень и опустился на корточки, отставив трофей так, чтобы у меня не возникло и тени сомнения, чей он.

— Эй, милая, — позвал харпат, легко толкнув девчонку в плечо. Та покачнулась и повернула голову, — откуда это у тебя?

Он похлопал широкой ладонью по сумке. Глупо было ждать от него чего-то иного: в конце концов, нечасто удача щенится сумками с золотыми слитками.

— Приказали? — Девчонка едва шевельнула губами, но харпату, по-видимому, хватило и этого. — Ты что ж, служанка?

Та помотала головой.

— Верю, — покладисто согласился харпат, глянув на шлейф, — с эдаким хвостом... Тебя звать-то как, госпожа?

Голос недомерка оттаял до легкой укоризны отца, журящего дочь за пугливость. Но я видел как, пробуждаясь, приподнимается клинок в его опущенной руке. Как неслышно и неотвратимо скользит он в дюйме над полом, словно примериваясь, оценивая. Вот и умница: грехом меньше, целее мое золото.

— А...малия.

Дом советника утешал постоянством. Посреди бардака, в который с недавних пор превратилась моя жизнь, только здесь неизменно появлялись Амалии и исправно дохли Агаты, увеличивая счет скорбящим отцам.

— Лия, значит, — задушевно пропел харпат. — Красивое имя. А эта кто ж тебе будет? — небрежно, точно на куль с мукой, он мотнул головой на труп. Костяшки пальцев стиснувшей клинок руки побелели.

— С...сестра.

Отчего-то чувство юмора у судьбы — и без того несладкое — в этом доме делалось поскудней некуда. Добро хоть харпат решил не тыкать клинком в любую ее шутку без разбору. Хватку на клинке он, во всяком случае, ослабил.

— Это ж которая? Приблудной бабы седьмой помёт?

— ...Родная.

Судя по брошенному на меня взгляду, на графскую плодовитость харпат уповал не меньше моего. Голову готов прозакладывать — сейчас наши с ним сердца бились в унисон. Однако в наливном яблоке надежды без червяка сомнения никуда. И умаслить его только лишь господским платьем да полуобморочным трепом перепуганной девчонки не получится: сходства в 'сестрах' на мизинец. Но способ был. И харпат, даром что недомерок, мигом сообразил какой.

— Ты вот что, волосы с ушка прибери-ка.

Дрожащие тонкие белые пальцы канули в золотистой куще. А мигом позже харпат присвистнул.

Сановные кобели благоразумно предпочитали путаться с сиургским отродьем подальше от светских глаз, а паче языков. Случалось, однако, что не в меру любострастный пихарь, наплевав на 'доброе' имя, волок остроухую пассию в дом. И тогда присным оставалось лишь терпеливо дожидаться, пока он перебесится, попутно затыкая рты сведущим да топя в Гнызе пригулянное от такой связи потомство. Нередко вслед за тем на дно отправлялась и сама пассия, утратившая романтический флер. И чем скорее, тем менее накладным становилось для семьи это соседство. Выкормить отродьин выводок здесь, в Затуже — городе, первым хлебнувшем лиха сиургской резни семнадцать лет тому, — да под самым боком Церкви!..

— Что думаешь? — Харпат глядел на меня снизу вверх безо всякой неприязни. Мой облик он, наконец, принял как неизбежное зло.

Я не ответил. Самое верное теперь — отойти в сторону, свалив все решения на него. Пускай его тешится вожжами. По крайней мере, пока нам по пути. Харпат кивнул. Если он и не читал мысли, то вполне обходился чутьем.

— Уходить надо. Эй, Лия, — он протянул руку и поднял бледное личико за подбородок, — Лия, слышишь? Придется тебе с нами прогуляться, госпожа. Место укажешь, где чумные лекари дожидаются. Разумеешь о чем я? Самим-то нам не найти, да и с тобой нас вернее по пути не тронут. Дойдем — отпущу: нам делить нечего. Уговорились? А кричать надумаешь или еще чего... — харпат поднес к ее глазам клинок. Девчонка сглотнула. — И хвост давай сюда: нечего ему под ногами путаться.

Харпат сгреб шлейф, ловким движением срезал его и отбросил в сторону. Затем поднялся сам и рывком поставил на ноги Амалию. На миг мне показалось, что она вот-вот рухнет, но вид клинка в руке недомерка, видимо, здорово бодрил — девчонка устояла. У двери харпат замешкался, пристраивая сумку под акетоном.

— Великоват тебе акетон. Может, я надену? Вернее бы страже глаза отвел.

— Без штанов ты разве что монашке отведешь, — прокряхтел харпат, уминая сумку за пазухой, — а не страже. А свои не отдам, забудь. Да и акетон не могу: подарок это. Память.

— Бурое пятно на вороте, справа у шеи — тоже памятное?

Харпат поглядел на меня без выражения.

— Тебе бы в исподнем копаться, родной. Горазд ты, гляжу, бурые пятна шукать.

Он закончил с сумкой, открыл дверь, выпустил Амалию и вышел следом.

Хитрил недомерок, когда девчонку в провожатые сватал. Иначе, зачем бы ему теперь под ноги таращиться? Аккурат туда, где по выщербленным каменным плитам тянулся след, приметный даже в зыбких отсветах полудохлых светильников на стенах. Широкий, извилистый и черный он вел от самого порога отродьиной 'светлицы' вернее любого проводника. Я посмотрел на Амалию. Прикормленная обещанием харпата, та едва ли не бежала, желая быстрее покончить с кошмаром. То ли будет, когда она узнает цену харпатову слову. Ох, не прост недомерок: и девка вон как скачет — тащить не нужно — и отрезанный шлейф скорее намекнет родителю о судьбе дочери.