будет находиться у воды.
— Молодец, братишка, правильно. А почему рулевые весла
привязаны внизу слабее, чем наверху? —
Мальчики молчали. — Не знаете? — Кормчий подождал немного.
— Для того, чтобы весла не сломались от ударов тяжелых
штормовых волн, и корабль не потерял управления. Пусть порвется
нижняя веревка, но весло уцелеет!
— А вот этот, самый толстый канат — зачем? — Гаур хотел показать пальцем на канат, соединяющий загнутый внутрь кончик высокой
кормы с палубой у мачты, но Урбагар быстро перехватил его руку.
— На борту корабля нельзя показывать пальцем на что-либо, —
строго сказал он, — ибо туда вселится злой демон и погубит душу
вещи. Запомни это. А канат, — Урбагар кивнул головой в сторону
каната, — удерживает корму, чтобы она не прогибалась и не уходила
под воду на сильной волне.
К этому времени дамкары подготовили два судна водо-
измещением тридцать и сто двадцать гур, которые должны были
состязаться в быстроте с новой ладьей. Если даже новый корабль
уступал своим собратьям в скорости, он, тем не менее, непременно
должен был победить. Урбагар, оповещенный о начале состязания,
извлек из-за пояса серебряный жезл кормчего и, подняв его над
головой, предложил гостям покинуть палубу, а матросам приказал
продеть весла в отверстия бортов и приготовиться. Вот убрали
сходни, отдали носовой конец и под громкие приветствия и
поздравления толпы ладья "Дильмун", на веслах, по короткому
каналу, впервые вошла в гавань Города.
И три корабля, выстроившись в линию, с нетерпением ожидали
сигнала к началу соревнования. Гости вместе со столами и их
содержимым, перебрались на набережную, и пир возобновился в
порту. Никто не сомневался в победе Урбагара, и спорили лишь о
том, легко ли она ему достанется. Потребовав тишины, великий
дамкар, старейшина мореходов, ударил своим жезлом в медное блюдо, и десятки весел с плеском рассекли воду. Три ладьи должны были
выйти из порта в открытое море, доплыть до одинокой скалы, торчащей из воды на расстоянии трехсот полетов стрелы от гавани, и вернуться к причалу. Первой вырвалась вперед и устремилась к одному из двух проходу самая маленькая и легкая ладья, хотя на "Дильмуне" и налегали на весла по девять и девять гребцов с каждого борта.
Одаренный богом воздуха Энлилем кормчий Урбагар ощущал каждое дуновение ветра и в любое время года предугадывал его прихотливые, необъяснимые порывы. Обладая поистине морским чутьем, он, любимец Энки, знал почти все о характере моря, длине и направлении волн, умел точно предсказывать погоду. Многие шумеры-мореходы были отличными кормчими, но лишь своего любимца Урбагара бог ветра шепотом предупреждал об опасности.
Великолепная, исполненная мощи фигура, мужественная, одухотворенная красота черт побуждала моряков преклоняться перед Урбагаром и почитать его как сына бога.
Попасть в экипаж к Урбагару было непросто. Матросов он
ценил не столько за добрый нрав и отменную физическую силу,
непременные качества члена его экипажа, и даже не за мореходные
навыки, сколько за неизменную стойкость и мужество во время
штормов и кровавых стычек в чужеземных портах. Справедливый,
всегда ровный в обращении, Урбагар требовал на корабле самого
беспрекословного повиновения и порядка. На чужих берегах он
смотрел сквозь пальцы на проступки и шалости матросов и за них никогда не наказывал. После же долгого и удачного плавания Урбагар, помимо платы, всегда одаривал членов команды дорогими подарками и
давал полную волю отдохнуть и разгуляться на родном берегу.
Помолившись Энлилю за ниспослание попутного ветра и совершив ему возлияние масла, Урбагар, господин кормила, сам стал к одному из рулевых весел. Дул порывистый боковой ветер, и Урбагар уклонился от прямого курса к проходу, чтобы потом, развернувшись, использовать свой огромный парус во всю силу ветра. Это вызвало громкие возгласы недоумения у большинства зрителей, особенно женщин, не понявших, почему кормчий направил ладью в сторону от цели, да еще и против ветра. Великий дамкар и стоявшие вокруг него
пожилые, бывалые мореплаватели, члены общины дамкаров, сразу
оценили и одобрили маневр, выражая лишь сомнение в том, успеет
ли разогнаться тяжелый корабль, чтобы первым подойти к одному
из проходов. Соперники также разгадали замысел Урбагара, но в
середине бухты тактику менять было поздно. Осуществив поворот,
Урбагар первым развернул парус, и вскоре, когда его ладья набрала
ход, приказал сушить весла.
Кормчий с удовлетворением отметил, что огромный корабль
чутко слушается рулей. У выхода из бухты Урбагар опередил
ладью водоизмещением сто двадцать гур и, не убавляя парусности,
на полном ходу, красиво прошел узкий проход и вторым вышел в
море. На подходе к скале он догнал первое судно, но при повороте тяжёлое судно потеряло скорость и вновь отстало. Маневрируя к ветру, Урбагар снова разогнал ладью, но только к середине бухты смог
окончательно обойти соперника.
На причале гребцы сбросили одну сходню и, чередуясь от обоих
бортов, сошли на сушу. Кормчий, не дожидаясь сходни, спрыгнул с
борта на берег и угодил в объятия отца. Сквозь восторженный рев толпы до него донеслись тихо сказанные, радостные слова дамкара:
— Возлюбили Великие боги нашу ладью "Дильмун" и даровали ей
жребий победить в честной борьбе. — "К сыну моему, тоже потомку Зиусудры, — думал он, — Владыка вод всегда благосклонен. Воистину, мощный дух мудрого Энки — кормчий при личном боге того, кто ему любезен!"
Дома Гаур, стоя во дворике у очага и размахивая свежей лепешкой, взахлеб рассказывал о ладье, об Урбагаре и его победе.
— Ты хоть там на пиру в волю наелся? — спросила мать, протягивая
ему чашку козьего молока.
Когда Гаур с гордостью сказал, что энси Аннипад сам
заговорил с ним, с мальчишкой, на виду у всех, и велел отыскать
его, энси, сразу же после праздника Нового года, чтобы не опоздать
к началу занятий в школе; Пэаби, погрустнев, отвернулась и
тягостно вздохнула, а горшечник Мешда серьезно, без обычной
иронии и насмешек заметил:
— Быть может, даст Бог, ты выучишься, сынок, и на самом деле
станешь кормчим, как отец твоей матери. Пути Владыки судеб неисповедимы.
— Энси пообещал посетить наш дом, как только немного
освободится, — добавил Гаур.
— Да ниспошлют ему боги долгие лета за память о нас, людях
маленьких, незаметных. Мы всегда рады принять этого достойного
человека, которому наш дом стольким обязан. — Мешда собрал
крошки хлеба в ладонь и высыпал в рот. — Завтра, сын мой, день
Нергала, и ты лучше посиди дома после полудня.
Вспомнив крючки и однорукого рыбака, Гаур упрямо сжал губы:
разве мог он завтра не пойти в порт!
Лишь к началу вечерней стражи, когда мать вышла к соседке,
Гауру удалось улизнуть из дома. Нанмар уже ждал его, сидя на песке у глухой стены таможни. Заметив Гаура, он вскочил на ноги
и подбросил вверх небольшой пестрый узелок.
— Я взял у однорукого крючки и леску. Поделим поровну. Крючки
все хорошие. Давай поплывем снова на наш остров, может быть,
опять чего-нибудь добудем. На острове мальчишки долго сидели
в засаде, но черепахи не появились.
Усмиренное зимнее солнце так низко стояло над горизонтом,
что вода утратила свою прозрачность и почернела. Ласковый
северный ветер навевал бодрость. Высоко-высоко в светло-
голубом небе парили облака.
Наконец друзьям надоело прятаться в кустах, и они решили
поискать других развлечений. Гаур принялся нырять за раковинами-
жемчужницами, прыгая в воду с челнока с тяжелым камнем в
руках, а Нанмар взял копье и стал охотиться на мелководье на
рыб и крупных крабов. Он нырнул и ранил острием копья двух или трех, но юркие создания ускользали от него, теряя кровь и прячась на дне среди камней. Нанося удар еще по одному крабу, мальчик вдруг увидел огромные, как у вола, но мутные и немигающие глаза большой
акулы, ее трепещущие жабры. Нанмар, стоя на дне, сразу же
выставил копье и занял оборонительную позицию, поворачиваясь
на месте вслед за кружащей вокруг него акулой, которая с каждым
разом подбиралась все ближе.
Гаур в этот момент выбрался на берег за очередным камнем
и, рассмотрев зеленоватое, с желтыми полосами на спине, длинное
тело хищницы, охотящейся на Нанмара, беспомощно застыл в
испуге и растерянности. Он видел, как Нанмар, задыхаясь и теряя
силы, прежде чем начать подъем, имитировал атаку, чтобы
отпугнуть акулу. Изогнувшись, он взмахнул копьем и случайно
ранил хищницу. Рассвирепевшая от боли акула ринулась на
всплывшего мальчика, перекусила его пополам и заглотила. Гаур
дико закричал, потом захрипел. Черный, неимоверно тяжелый небосвод навалился на него, и он медленно осел на камни и упал ничком.
Когда мальчик пришел в себя, чистое, доброе, милосердное небо
уже светилось крупными яркими звездами, а ночная прохлада
настойчиво пробуждала мысли о тепле и доме. Гаура немного
знобило. Что-то детское, светлое и беззаботное безвозвратно покинуло его омраченную душу. Бессознательно, машинально, с
затуманенным разумом, вернулся он в порт и привязал ялик.
Проходя по причалу мимо ладьи "Дильмун", он свернул к ней, думая
найти Урбагара. Кормчего на ладье не оказалось, и мальчик,
удивляясь своей вялости и странному, какому-то сонливому
спокойствию, поведал стражу ладьи о постигшем Урбагара
несчастье, свидетелем которого он сделался помимо собственной
воли.
Дома, у калитки, его поджидал отец с прутом в руке:
— Только бродячий пес не знает своего дома, — сердито проронил
Мешда, и поднял палку, но Гаур одной фразой смирил его
родительский гнев, и негодование гончара сменилось искренним
соболезнованием дамкару.
Мальчик весь последующий день не вставал с постели,
отказываясь от еды и не желая ни с кем говорить, и лишь к вечеру
приход среднего сына дамкара вынудил его подняться. Урбагар
просил Гаура, ради спасения души умершего, показать место, где
погиб Нанмар. Тени умерших, не получивших погребения, не
прикрытых землей, чьи останки не обрели покоя в могиле,
перевозчик, угрюмый Уршанаби, не перевозил в Страну без
возврата через мрачную реку Хабур, веслом отгоняя прочь от своей
широкой, черной ладьи. И неприкаянные души, плача и стеная, в
вечных скитаниях, бродили по земле, плавали по воде, висели на
деревьях, творя зло людям, нападая на них по ночам, силой уводя
их души.
Мертвым, как и живым, не чужда благодарность, они также
могут воздавать добром за добро. И Гаур поспешил с братом
мертвого друга в порт, где Урбагар уже ждал их, сидя в лодке.
Хотя день был ясным и безоблачным, неожиданно вокруг солнца
появилось радужное кольцо. Урбагар, выскочив на берег, до земли
поклонился Уту, судье богов и людей, за благое предзнаменование
и вознес Лучезарному молитву. Урбагар знал, что акула на другой
день вернется к тому месту, где она подстерегла его брата и
хорошо поела. Необходимо было вынуть из акульего брюха хоть
что-нибудь: уцелевшую руку, ногу или голову, и похоронить по
обряду. Сразу же после открытия храма Энки Урбагар принес искупительные жертвы Владыке вод. Весь день он творил молитву, прося о заступничестве и справедливости, и прямо из храма явился на схватку с акулой, освятив на алтаре Энки широкий медный кинжал.
Когда они вдвоем плыли к островку и сосредоточенно гребущий
Урбагар, ободряюще погладив мальчика по голове, с вымученной
улыбкой попросил рассказать, как погиб Нанмар, Гаур вдруг
отчетливо понял истинную причину гнева Владыки вод: Нанмар,
убивший его зверя копьем, не принес благодарственной жертвы.
И он тоже бросил дары богу на землю! Простит ли такую
непочтительность Энки? Мальчик совсем пал духом.
На мелководье у островка Урбагар, возлив в зеленоватые воды
моря жертвенную кровь ягненка и омыв ею лицо, прыгнул в воду
с лодки и с кинжалом в руке принялся медленно плавать вокруг
нее. Акула вскоре появилась. Ее треугольный спинной плавник легко
резал спокойную гладь моря, а длинный хвост буравил воду и
вздымал горы пены. Акула заметила Урбагара и начала описывать
круги вокруг лодки, все более приближаясь к врагу. Урбагар, держа
кинжал лезвием вниз в правой руке, согнутой в локте, спокойно
ждал нападения. И вот ненасытная хищница энергично ударила
хвостом и бросилась на пловца: вспенилась вода, стрелой
мелькнули плавники. Гаур крепко зажмурился и отвернулся, горячо
молясь о спасении Урбагара.
В тот момент, когда на поверхности показалась голова акулы,
настигшая пловца, Урбагар, плавающий, как рыба, отпрянул в
сторону и вонзил кинжал в брюхо чудовища, мчавшегося по
прямой. Еще миг — и из распоротого брюха хлынула кровь. Акула,
исчезнув под водой ненадолго, всплыла и мертвая закачалась на
волнах. Гаур приоткрыл глаза, когда Урбагар попросил его сбросить
в воду веревку, еще не до конца веря, что все закончилось
благополучно. Урбагар быстро обвязал акулу, отбуксировал ее к
берегу и выволок на сушу, опасаясь нападения сородичей акулы.
Запретив Гауру помогать, дабы и ему не оскверниться
прикосновением к телу умершего, Урбагар распотрошил брюхо
акулы и нашел в нем полупереваренные останки брата. Омыв их в
море, он завернул останки в черное покрывало, а труп акулы
столкнул в воду.
Похороны Нанмара прошли тихо и неприметно, ибо такая смерть
— кара господня, павшая на него либо за свои грехи, либо за грехи
его близких. Это злосчастное воздаяние Энки, отец Нанмара,
великий дамкар, относил на свой счет, связывая его с гневом бога
за лицемерие и коварство в храме, его доме, и попрание святости
дружбы. "Вот и исполнился день наказания!" — непрерывно стучало
в его висках.
Вечером, для участия в похоронах, во дворе дома Уркуга
собрались ближайшие родственники. Бережно поддерживая под
руки, сыновья вывели рыдающую мать в разорванных одеждах, с
расцарапанным лицом, и головой, посыпанной прахом, еле
стоявшую на ногах. Много лет, в течение всей жизни Нанмара,
она знала, что потеряет любимого сына еще маленьким, но уж очень болезненной оказалась утрата. Все эти годы она не забывала знамений, посылаемых ей матерью-землей Нинхурсанг: все три раза, когда она рожала своих сыновей, на стволе дерева их приусадебного участка внезапно вырастали новые ветви — явное указание на будущее
каждого младенца. Первая ветвь была сама как дерево. Вторая — крепкая и длинная, что указывало на большое счастье ребенка, а третья
ветвь выросла очень слабой и вскоре завяла. Вот и свершилось
