Буквы становятся черно-багряными. Лежит человек в шинели, лежит человек в смешных очках — кто и когда добавил наборщику прикладом по затылку не узнать. Остыл уже, свежий теплый...
* * *
Карандаш скользит над картой. Вот полоса река...
8:00 Над водой тусклая предрассветная тьма, среди нее у причала тусклая броневая сила — крейсер. В радиорубке склонился матрос. Стучит ключ:
'Приказ штаба ВРК:
1. Гарнизонам, охраняющий подступы к Петрограду, быть в полной боевой готовности.
2. Отражать атаки контрреволюционных сил с полной решительностью.
3. Не допустить в Петроград ни одной воинской части, о которой не было бы достоверно известно, какое политическое положение она приняла'.
* * *
Карандаш медлит над картой, и еще сотни иных карандашей готовы испачкать карты: в Зимнем и Смольном, в штабе Округа, в штабах военных частей и районных дружин Красной гвардии.
... — Вам, капитан, выдвинуться ротой до Почтамтской. Один пулемет в сторону Большой Морской, другой на чердак. В средствах не стесняться, чтоб и мышь не проскочила...
...— Иван, берешь своих и взвод Крашенинникова, проверишь подход к почтамту. На рожон не прите, с умом.
— Когда мы без ума? Только дай еще бомб, не жадничай.
— Добро, Валдиса пришли, я ему записку черкну, выдадут...
...День то ползет, то скачет, медленный и бешеный, сырой, жгущий зябким предчувствием болезненного перелома мира. Вышли газеты — безумные и истеричные: о немецких агентах в ВРК, о отравленном молоке, о расстрельных списках офицеров, диверсиях на железной дороге, готовящемся убийстве Ленина и Троцкого, дружинах офицеров-добровольцев, о голоде, голоде, голоде... Непрерывно двигаются отряды и колонны, шныряют разведчики и самокатчики. Мало снарядов у одних, считанные пушки у других. Кричит, взмахивает рукой оратор на Дворцовой: 'граждане свободной России, в этот грозный час все в ваших руках'! Колеблются в казармах рассудительные казаки — неохота под пули, да видать будет хуже, ежели вообще не выйти. Красная гвардия готова — вот стоит на 'козлах' посреди цеха свой товарищ, неловко складывая слова, бьет по рабочим умам великой киянкой правды жизни — сегодня, товарищи, мы в борьбе обретем!
Зависает карандаш судьбы — где-то здесь? Вот он — Главный телеграф. Здесь столкнулись серьезно.
17:10 Почтамтская улица 7. Главное управление почт и телеграфов
— Освободить здание! Приказом Военно-Революционного Комитета, объявляю...
— Самому себе объявляй, герольд херов...
Красногвардейцев и солдат, взявших сторону ВРК, больше, зато юнкера-константиновцы засели за толстыми стенами, вход надежно забаррикадирован. Здание трехэтажное, с куцей колоннадой и крепкими решетками на окнах, зато длинное, слишком большое для такого гарнизона. Но обходить и просачиваться внутрь малыми группами мятежники пока не рискуют, предпочитая 'давить на горло'. Ждут подкрепление. Вот, стреляя выхлопом, подкатывает символически бронированный грузовик. Сейчас не выхлопной трубой пальнет — на платформе 'Руссо-Балта' красуется станина с зенитной трехдюймовкой. Наведут по дверям, и...
Не успели. Пулеметные очереди — не иначе откуда-то с крыши — не с Телеграфа, а с иного дома — и мигом рассыпалась Почтамтская площадь в заполошном треске винтовок, вот вступили станковые пулеметы... Лежат у орудийного грузовика люди-артиллеристы в серых шинелях, выпал из окна Главного Телеграфа человечек в точно такой же, разве чуть посветлее-поновее, шинели. Ширится, раскатывается по кварталу перестрелка...
В 19:20 Телеграф взят штурмом. Среди красногвардейцев нашелся монтер, бывавший в здании, отыскали лестницы, прорвались через дворы и заборы с Новой Исаакиевской. Рвутся в коридорах гранаты, в короткой штыковой переколоты юнкера в вестибюле, кто-то из константиновцев успел уйти по Адмиралтейскому проспекту. Около сорока погибших с обеих сторон, под сотню раненых, горит аппаратный зал...
Атакой с двух направлений взят Балтийский вокзал. У Красной гвардии и матросов четверо погибших и десяток раненых. Силам ВРК удалось блокировать Павловское и Николаевское военные училища, у Владимирского училища юнкера контратаковали — мостовая Гребецкой в пятнах крови, трупы оттащены к окнам полуподвалов...
Почти у всех мостов перестрелки. Взаимные, по большей части нерешительные атаки и контратаки. По ситуации на 19:30: Литейный, Большеохтинский, Троицкий, Биржевой — твердо за ВРК, у Тучкова, Сампсониевский и Гренадерский неопределенность и активные перестрелки, Николаевский и Дворцовый строго за юнкерами и разведены.
В 20:10 отряд Михайловского артиллерийского училища стремительно и лихо атаковал по Литейному проспекту, практически опрокинул красногвардейцев 1-го городского района, но попал под плотный обстрел со стороны казарм Преображенского полка. Атака захлебнулась. Потери сторон неопределенны...
Красная гвардия Василеостровского района пыталась сбить противника с Николаевского моста. Подпущена на сто шагов, затем юнкерами и ударницами 1-го Женского батальона смерти открыт пулеметный и залповый огонь. Потери не подсчитаны...
21:20 Приказ ВРК на 'Аврору': 'Всеми имеющимися средствами, вплоть до артиллерийского огня, восстановить движение по Николаевскому мосту'. Командир крейсера лейтенант Н.А. Эриксон категорически отказывается отводить крейсер от причала Франко-Русского завода. В перестрелке на корабле убиты лейтенант Эриксон и комиссар Балышев, погибло еще трое. Крейсер тщетно пытается отойти от причала...
21:50 Лежат во тьме на Троицком мосту ударницы — атаковали, попали под огонь установленных вдоль стен Петропавловки пулеметов. 'Максимы' трещат наугад — прожектора разбиты пулями, но головы залегшим все равно не поднять. Раненых оттаскивать некуда, отстреливаться бессмысленно. От булыжной мостовой прет могильным холодом. Кончается ударная жизнь. Остается молча плакать, слышать стоны и уповать на обещанные броневики.
22:10 Спешит в Смольный бритый человек. Он очень нужен там, в основном штабе восстания, и его ведут трое товарищей с бомбами и револьверами. Тьма улиц, трамваи давно обесточены и составлены в баррикады, эхо близких выстрелов колотится о стены домов. На Нижегородской приходиться пережидать движущиеся казачьи сотни — 1-й и 14-й Казачьи полки все же вышли из казарм, хоть и не торопиться к пальбе.
Четверо неизвестных перебегают улицу — неудачно.
— Эй, а ну стоять! — орет есаул, отставшего казачьего арьергарда.
Подворотня заперта, двое бегут прочь вдоль дома, двое товарищей падают на колено, прикрывая отход, вскидывают револьверы... Трескотня короткой перестрелки. Казаки даже с седел бьют из карабинов точнее. Трупы неизвестных подберут только утром, если повезет. Слишком много в городе трупов...
Пожар на Центральном Телеграфе разгорелся — пылает уже все здание. Горит Адмиралтейство, универмаг 'Эсдерс и Схефальс'[4] горят склады на Варшавской-Товарной — боев там не было, просто день такой — пожароопасный. Кто-то гибнет за идею, кто-то ловит момент, ибо частную собственность еще не отменили и отчаянный-фартовый успеет хапнуть вдоволь.
* * *
Красногвардейцы патруля злы:
— Что ж вы, собаки, революция гибнет, а вы сахар тянете? Сладко ль будет, а? А ну, вставай сюды...
Безжалостно бьют прикладами, сгоняя задержанных к кирпичному забору.
— Да вы что?! — орет сутулый детина, цепляясь за липкий мешок. — Я же детишкам. Голодом нас заморят, во всех газетах то пишут! Насмерть ведь заморют!
— Господа, я здесь совершенно случайно! — в истерике вырывается гражданин в хорошем пальто. — Я же не со складов, у меня и мешка нет!
— Господ тут тоже нету! А твой мешок нам недосуг искать.
Неловкий и торопливый залп полудюжины трехлинеек — задержанных стояло больше, уцелевшие, воя, удирают вдоль забора. Повезло не всем — господин в неисправимо испорченном пальто корчится под забором, зажимая простреленный живот. Осиротел чайный сервиз саксонского фарфора. Прав был хозяин: хватит потакать, решительней нужно, не то погубим Россию.
00:01 Радио с Авроры: 'Центробалту. Пришлите бойцов. И больше пулеметов. Восстание в опасности!'
Это все случится сегодня, но еще не случилось.
— Красочно. Но чой-то мне не нравится твоя версия революции. Мало в ней торжественности, — констатирует внимательно выслушавшая оборотень и вытирает селедочные руки. — Хорошо, что еще утро, есть время и силы подправить дело.
— Думаешь, еще не поздно? — Катрин отложила мерзкий карандаш.
— Попробуем, отчего не попробовать. Изложила ты все очень доходчиво и даже слегка достоверно. Как же наш Ильич и так вляпался? На него не похоже. Не-не, в этой сцене мы со Станиславским не верим! Кстати, что, этот саксонский фарфор действительно так хорош?
Ответить Катрин не успела, оборотень завопила 'куда понес, живоглот?' и выскочила в приоткрытую дверь. С лестницы донеслось краткое кошачье рычание — отягощенный добычей хышник удирал со всех лап.
— Тебе что, селедочного хребта жалко? — спросила Катрин у вернувшейся напарницы.
— Отчего жалко? Но отчего не испросить селедочку воспитанно? Стаскивает со стола как какой-нибудь чумной грызун. Знавала я таких: оставишь на тропке удилище, через миг все сожрано до самого поплавка. Нет, зверью типа Чона нужна дисциплина!
— С чего котенок вдруг переименовался? — мимолетно удивилась Катрин.
— Обоснованно, поскольку он — Чучело Особого Назначения, — сумрачно объяснила оборотень. — Еще столица называется: не успеешь оглянуться, а тебе уже в кроссовок нассали. Кстати, 'Мурзик' — это вообще женское имя.
Уточнять, с какими-такими женственными Мурзиками приходилось общаться напарнице, не имело смысла, да и вообще помыслы были заняты иными проблемами. С кем наводить контакты в Смольном, как вести переговоры с генералом, пока было непонятно. О поисках пришлых провокаторов пока речь вообще не шла. Ситуацию те гады раскачали, видимо, непоправимо, оставалось минимизировать потери.
— Карту убери, — посоветовала оборотень. — Шпионы в нашу роскошь вряд ли забредут, а вот нагадить на карту Чон вполне способен.
— Не имею привычки документы оставлять, — проворчала Катрин, складывая карту. Сгребла карандаши и вдруг замерла:
— Стоп! Давеча, когда ты автограф брала. Твой Алексей Иванович...
— Отчего мой?! — удивилась Лоуд. — Нам, революционным рыботорговцам эти самые писатели не особо близки как по духу, так и...
— Ты с него автограф требовала, так?
— И чего? Что в этом непристойного?
— А ты вот подумай, — зловеще посоветовала Катрин. — Хорошенько вспомни.
— Я 'хорошенько' не умею. Я или помню, или не помню.
— Он чем писал?
— Карандашиком. Желтеньким. Да какой с него, с бухого, спрос? Если перо дать, так одних клякс насажает. А шариковых самописок еще не придумали.
— А именно такие желтенькие 'кохиноры' с ластиками, значит, придумали?! Нет, карандаши-то были, и с резинками, но таких...
— Ага... — начала улавливать суть оборотень. — Не тем, значит, расписался академик?
— Ну, мы вообще дуры, — уныло признала Катрин. — Что стоило взять за галстук и расспросить? Ведь наверняка что-то знает Алексей Иванович. Мелькнуло же у меня что-то в голове, да отвлеклась.
— У нее 'мелькнуло', а дуры мы, значит, обе?! Нет, я с себя ответственность решительно снимаю. Как существо иной цивилизации и мироощущения, я не обязана знать временный привязки образчиков канцелярщины. Не морщись, уладим с переговорами, живо к писателю метнемся — наверняка еще не проспался твой карандашевладелец.
— И куда мы к нему метнемся?
— Строго на Пушкинскую, — снисходительно ухмыльнулась Лоуд. — Я же сама дважды адрес извозчику повторяла, — никуда не денется, ухватишь сочинителя за галстук или что там сподручнее. Но сначала переговоры. Собирайся, собирайся. Враг не дремлет, не дадим революцию загадить!
— Мне кажется, у них, у провокаторов, не так много сил, — сказала Катрин, затягивая тяжелый ремень с оружием.
— Что, еще меньше, чем у нас? — удивилась оборотень. — Слушай, Светлоледя, ты зачем так утягиваешься? Ремень короткий или намек что не завтракала? И вообще, у тебя детей полный замок, а ты все талией фасонишь. Нескромно. Вот у меня талия может еще потоньше, но я же не выставляюсь.
— У палок талий не бывает. Нервничаешь, что ли? Говори что вдруг за колебания?
— Во-первых, да, я нервничаю. А как чуткому образованному существу не нервничать, если революция?! Это у меня всего вторая Октябрьская. Если учитывать, что в тот раз я вообще честной зрительницей шлялась — так вообще первая. Что обязывает! Во-вторых, мы начинаем решительно вмешиваться, и... Я говорила, что не люблю пулеметов? И этих..., снайперов, тоже не люблю. Но догадываюсь, что непременно будет и то, и это, и еще что-нибудь. Ты уверена, что прикроешь мою худенькую, но уязвимую спину?
— Обычно ты мне доверяла, — неподдельно изумилась Катрин.
— Это не вопрос доверия, а вопрос сугубой и глубокой уверенности, — исчерпывающе пояснила оборотень. — Не в тебе дело, ты-то драться за меня, как за единственный шанс спасти ситуацию, будешь до последнего, тут спору нет. Ладно-ладно, не морщись, моя спасательность не главное, ты и так надежная. Но ведь и я должна сосредоточиться, и твердо знать, что ты не отвлечешься и меня ни с кем не перепутаешь. К тому же, раз мы легализуемся, я должна производить приятное впечатление и запоминаться революционным и контрреволюционным массам без всяких там пропусков и оговорок. Образ нужен. Я повспоминала всякие случаи и прецеденты и пришла к единственно правильному выбору. Но сочла своим долгом посоветоваться с тобой. Я тактичная. Базовый имидж будет вот таким...
Катрин онемела.
— Ну и как? — спросил образ, совершая изящный пируэт.
— Не пойдет, — сипло выдавила Катрин. — Во-первых к тебе будут бесконечно клеиться, во-вторых... Сейчас как врежу!
— Не надо! Поняла, с буквальностью перебор. Не вопи, — л-образ живо посадил себе мушку у угла рта, заодно изменил форму губ. — Так сейчас даже моднее.
Образ неуловимо изменился, Катрин перевела дух. Перед ней стояла темноволосая женщина среднего роста, не вызывающе-яркая, но чрезвычайно привлекательная. Но уже не Фло. В смысле, и Фло тоже, но уже не чисто она... Тьфу, черт, как же это объяснить?!
— Не волнуйся, я буду варьироваться по обстоятельствам, — заверила нью-Лоуд. — Возможно, ты будешь эти коррекции улавливать, ну и ничего страшного. Ты психологически стойкая.
— Я категорически против!
— Обсудим это по дороге. Нас ждет Смольный, а потом генерал, а генералы, те ждать не любят.
Шпионки вышли на улицу и неожиданно наткнулись на бодрствующую Лизавету — та стояла в дверях, придерживала у горло пальтишко, с тревогой прислушивалась к стрельбе.
— Екатерина Олеговна, Людочка, вы куда?! — немедля ужаснулась хозяйка. — Пальба же кругом. Говорят, немецкие шпионы в городе, всех генералов как уток стреляют.
— Вранье! — авторитетно заверила оборотень. — Все наоборот, хозяюшка. Это контрразведка и красногвардейцы австрийских шпионов ловят. К обеду управятся — мне писарь знакомый из интендантства по секрету говорил.
