Кто поверит эху? - Часть 1

— Вовсе нет.

Он остановился у ворот, глянул лукаво:

— Орэйин имеет право на одно желание. Мало ли что...

**

Только жители неба видят все пласты мироздания сразу. Пока одни проводили время беспечно, другие не знали покоя.

Подозрительного приезжего задержала городская стража, и местного жителя, занимавшего весьма неплохую должность, уличили в связи с ним — в том, что чиновник Хинаи согласился за хорошую мзду позабыть про собственные обязанности и долг перед Землями Солнечной птицы.

Это было слишком серьезным делом, чтобы поручить посторонним, и Кэраи передал его самым доверенным людям, а также повелел докладывать о ходе расследования ему лично.

— Он бродил по всему Осорэи, пытался завязать знакомства с разными чиновниками или военными. Чужестранца в нем заподозрили ревностные хозяева гостиницы. Слуги чиновника, с котором тот столковался, конечно, изображали полную неосведомленность... но один все же признался. Этот "гость" пару раз встречался с его господином, и встречи старался сделать как можно более незаметными. При обыске у обоих нашли золото рухэй — его не спутать ни с чем, как ты понимаешь.

Генерал Таэна на этих словах брата втянул воздух, будто зверь при виде добычи. Золото рухэй, зернистые самородки солнечного, чуть абрикосового оттенка...

— И что говорит мерзавец?

— Струсил. Говорит, золото подбросили, а тот, пришлый, пытался его подкупить, да только напал на честного человека. Сознался, что его убеждали поставлять негодное продовольствие гарнизону границы. Но уверяет — не поддался посулам.

— Что ж не выдал его?

— Боялся, если верить словам. Я не верю.

— Ладно... а что говорит сам лазутчик?

— Пока ничего. Изображает ракушку. Его не трогали, всего лишь держат под стражей. Если в городе или окрестностях у него были свои люди, их не нашли. А слуга его исчез. Думаю, свою шкуру спасал. Таковы наши соседи ... — Кэраи произнес эти слова с легким презрением. И добавил: — Теперь ты решай, кому верить из чиновников, обеспечивающих гарнизон. Твои люди должны узнать все, что лазутчик может сказать, и...

Тагари махнул рукой, и брат его удивленно замолчал, не договорив.

— Ты против?

— Силой можно заставить сказать что угодно. Только проверить нельзя.

— Что собираешься делать?

— Поручу Энори дознаться.

— А его слова ты проверить можешь?

Тагари хмуро посмотрел на брата.

— Если не доверять даже тем, кто доказал свою преданность, лучше сразу отправиться в Нижний дом!

— Полагаешь, он справится? — в голосе младшего брата прозвучала ирония, впрочем, слегка напускная.

— Он уже занимался такими вещами. Не справится — ему же хуже.

— Тогда и я прослежу за ним.

— Не усложняй мне задачу, — попросил старший. — Ты усомнишься и если Энори скажет, что сейчас лето! После, если угодно.

— Хм... Ну хорошо. Только одно дело — собрать улики или определить истину, когда человек говорит. А лазутчик ведь будет молчать. Сомневаюсь, что твой советник с радостью согласится вести допрос. Не того он характера, к счастью.

— Его мнение мне не интересно! — оборвал Тагари, и пояснил: — Мне нужно только, чтобы он смотрел и слушал... и, может быть, Энори сумеет понять. Нет, я уверен. Где он, чтоб его демон ночью сожрал?! — возвысил Тагари голос, заранее гневаясь. Слуга, явившийся на зов, поспешил заверить, что советника достанут откуда угодно, не пройдет и четверти часа.

Но времени прошло куда больше. Кэраи ждать не стал, вернулся к себе.

**

Маки в саду Лайэнэ росли бело-голубоватые и алые — ставить те и другие в одной комнате никак было нельзя, и она задумалась, любуясь цветами, — какие же предпочесть? Была бы любимая подруга здесь, предпочла бы красные. Но подруга детства Утренняя роса, светловолосая смешливая ашринэ, певица с дивным голосом, решила попытать счастья и перебралась в срединные земли. Раза два в год от нее приходили письма, и, увы, в них между строк сквозила горечь...

А тут близких подруг как-то не осталось с тех пор, как около года назад Лайэнэ, удивив всех, полностью рассчиталась с хозяйкой-воспитательницей. В таком возрасте это редко кому удавалось, разве что за девушку платили выкуп и забирали для себя. А за нее никто не отдавал деньги, вроде как сама собрала. Покровитель был у нее, но в свободе ограничить не пытался, она жила, как хотела. Так что с многочисленными товарками виделись на праздниках и частных застольях, обменивались новостями, и... и все.

...И все таки белые или красные? Лунный свет или страсть? Так ничего и не решив, оставила те и другие красоваться под открытым небом. Еще успеется.

Сегодня она никого не ждет, и самой не надо спешить на встречу — нечасто выпадает свободный вечер. Не дай Сущий узнать, каково это — быть ненужной, когда каждый день и вечер пустой! Но пока, к счастью, это не про нее. А о желании придти завтра уведомили сразу двое, и надо назвать им час для визита. Оба — обходительны и добры, и видеть их всегда радостно...

Направилась в дом, улыбаясь собственным мыслям. Улыбка застыла на лице, когда Лайэнэ заметила гостя. Потом и вовсе сошла.

К таким, как она, не принято было являться без предупреждения... Не дешевая портовая девчонка, напротив — почти независима. Но он имел на нее куда больше прав, чем все остальные, да и если нет — он все равно поступал бы, как знает.

Еще недавно птицей бы летела, поняв, кто пришел, а сейчас ноги тяжелые, и на плечи будто мешок с камнями положили, а сердце над пустотой повисло.

Гость сидел у окна, левую руку положив на подлокотник плетеного кресла. На столике ашринэ заметила фарфоровую чашку, там в воде нежился огромный цветок водяной лилии.

— Она впервые раскрылась, — сказал, перехватив взгляд молодой женщины. — В отличие от людей, цветы прекрасней всего в первый день жизни. Им не нужен опыт... Ты уже знаешь о свадьбе?

— Меня слухи не обходят стороной никогда, — хозяйка дома бесшумно прошла через комнату, села подальше от гостя, на оббитую шелком скамейку.

— Хорошо. Неприятно было бы тебя огорчить.

— Напротив, я искренне желаю им счастья.

— Хм... — на лице его появилось выражение глубокой задумчивости. — Что же, чем больше искренних пожеланий... — оборвал речь неожиданно, оставив на душе Лайэнэ смутную тревогу. Но спрашивать не стала. Он ведь этого ждет.

— Я польщена сверх меры — высокий гость приходит к такой, как я, чтобы рассказать новость! Чересчур для женщины моего положения... Или эта цель — не единственная?

— Конечно.

Она напряглась, но лишь прикоснувшись можно было это понять — поза оставалась изящно-непринужденной; и юбка лежит красивыми складками, а легкая улыбка так и не сходит с губ — как хорошо, что обучили не показывать чувства. Только сердце стучит учащенно... и он слышит наверняка.

— У всех в этом городе, кажется, есть собственные шпионы, а у меня никого, — пожаловался он. — И, кажется, только тебе я могу довериться. Не знаю уж, чем я так не пришелся по душе господину Кэраи, но он был бы рад от меня избавиться. Племянник ему, по-моему, безразличен. А ты знаешь многих, и могла бы присмотреться к этому человеку.

— Не думаю, что наши дороги могут пересечься, — и в голос впустить улыбку, будто не поняла, о чем это он.

— Ай, ладно уж. Не к нему — так к тем, кого он привлекает к себе. Ну и... не мне тебя учить, как делать дело. У него есть деньги и положение, а у тебя куда большее.

— Интересно, что случится со мной в случае отказа, — Лайэнэ сидела неподвижно и упорно смотрела в окно — возле рамы летал шмель, за ним можно было следить и сохранять спокойствие.

— Кем ты меня считаешь? — Энори оперся подбородком на сцепленные пальцы, глядя на нее с любопытством.

— Я просто тебя изучила...

— Плохо, Лайэнэ. Еще очень плохо. Ну, так поможешь мне? Я не постою за ценой.

— Ты способен предложить мне эту лилию, заявив, что она стоит дороже, чем все сокровища Осорэи...

— Не намного дешевле. Но я думал не о цветке.

Молодая женщина быстро вскинула глаза, не то удивленная, не то испуганная:

— А о чем?

— О Рииши.

— И... что? Нас ничего не связывает больше. И уже давно, я сама выбрала.

— Может, и так. Но господин Кэраи нацелился на него и его семью как союзников. И для Дома Нара это скорее плохо, чем хорошо, у них нет таких зубов, как у прочих, есть лишь прямота и честь. Без поддержки их просто съедят, если что, несмотря на видимое могущество...

— Никогда! — Лайэнэ не сдержала судорожного вздоха, почти выкрика, и пожалела в тот же миг.

Наставница упала бы в обморок, узнай она, что себе позволяет лучшая ученица...

— Ты согласна? Успокойся же, я не сказал, что так будет. Их Дом сильный, он может и выстоять.

— Мне все равно, — голос ее дрогнул, прахом рассыпалось якобы приветливое спокойствие. — Я не хочу...

— Ты согласна?

Лишь многолетняя выучка помогла ей не пошевелиться, не выбежать из комнаты... хотя толку с того — он же все понимает. Но хоть остатки достоинства сохранить.

— Да, только сейчас позволь мне остаться одной! Прошу. Мне... многое нужно обдумать.

— Я уйду. Но плата за мной. А лилию... оставляю тебе просто так. Она и правда многого стоит.

Уже и подвески над входом перестали качаться, а молодая женщина все сидела, как каменная, и смотрела на цветок. Ощущала слабость и пустоту, и хорошо, что так — хоть не больно. И зачем только Рииши, отучившись в военной школе, заглянул на праздник, где она выступала! Понятно, что после недавней строгости можно и потерять голову от красавиц, обученных быть желанными. И зачем она имела глупость поверить, что на нее можно смотреть, как на невесту, широко распахнутыми глазами...

**

— Если на сегодня ты уже нагулялся, приступай к своим прямым обязанностям! — отчеканил генерал, сочтя безмолвную неподвижность юноши признанием вины. Ответом было то же молчание, равно пригодное и для раскаяния, и для равнодушия, и для любопытства.

— Сегодня пойман лазутчик из Танная. Я хочу знать, что они замышляют. Но эти хорьки горные умеют молчать, и еще лучше умеют врать... так что займешься им ты.

На тонком лице Энори отобразилось отвращение. Генерал пояснил:

— Как пойдет допрос, зависит от тебя. Можешь делать все сам, как считаешь нужным.

— Тогда — пусть этого человека никто не тронет и пальцем. Я... поговорю с ним.

В помещение городского суда, где в подвале содержали пойманного лазутчика, Энори отправился чуть ли ни весело, в сопровождении пары охранников и невысокого человечка с бумагой, тушечницей и кистью.

В коридоре дома Тагари им встретился управляющий — с ним секретами никто не делился, но только плохой слуга ничего не знает о делах господина, и лишь отвратительный — показывает свое знание, или делится этим знанием с кем-то еще.

Управляющий знал, куда направился Энори — и при виде светло-безмятежного лица и огоньков любопытства в глазах ему стало не по себе.

Но когда юноша явился обратно меньше чем через час, подумал — поручение оказалось тому не по силам. Пока туда и обратно, остается всего ничего. За такой срок узнать хоть что-то от подготовленного лазутчика? Разве что пленник выдаст намеренное вранье. Или вмешается сила неведомая.

— Он признался, что сумел подкупить того, кто поставляет продовольствие гарнизону границ — все было обговорено, оставалось передать еще золото. Жадный попался чиновник, — на губах Энори на миг возникла снисходительная улыбка.

— Что еще он сказал?

— Рухэй будут искать кого-то, кто отдаст им север Хинаи. Целиком, чтобы не красться окольными тропами. И скоро; вероятно, уже. Этот, с золотом — мелочь... его предательство, как и жизнь и смерть, имеет мало значения.

Лицо Тагари, и без того неподвижное, закаменело. Казалось, он с трудом удерживает ругательство.

— Кого же они... прочат в предатели?

— Этого лазутчик не знал. Думаю, и в тамошней столице Меро еще не знают.

— Почему он заговорил столь легко? Может, все это ложь?

— Нет. Уж в этом я понимаю...

— Свободен, — сквозь зубы произнес генерал.

Энори не двинулся с места.

— Позволите мне сказать? — произнес неожиданно задумчиво. И, не дождавшись дозволения, продолжил: — Я уверен — они рассчитывали, что лазутчика перехватят.

— Хочешь сказать, наш чиновник не виноват? Золото и вправду подбросили?

— Не сомневаюсь, что он согласился взять деньги. Значит, по закону смерть заслужил. Только никто не собирался договариваться с ним всерьез... А золота у соседей много, подумаешь...

— Думаешь, и про остальное — вранье?

— Нет... но посеять смуту, бросить тень на каждого — многим заговорщикам такое понравилось бы, — он улыбнулся. — К чему считать соседей глупее себя?

Кэраи в этот час больше всего жалел, что брат не счел нужным его присутствие при допросе. Позже все узнает, конечно, только время можно и упустить. Но секретаря самому Кэраи никто расспросить не мешал.

— Ты помнишь все хорошо? Рухэи ничего не говорил про Аталин?

— Нет, господин, только про Меро.

— Энори ведь не часто поручают подобное?

— Не знаю, господин — ведь и лазутчики попадаются редко... В крепостях Ожерелья вроде было что-то. Ведь он умеет отличать правду от лжи.

— Ничего необычного не заметил?

— Нет, господин. В подвале было довольно темно. Господин Энори стоял рядом с пленным, я не видел их лиц и не слышал почти, что он сам говорил. Только ответы.

— Лазутчик отвечал... охотно?

— Более-менее. Порой не сразу, но ровно. Было похоже, что он...

— Да?

— Что ему все равно. Я не заметил особого страха, наглости тоже не было. Пару раз мне казалось, что лазутчик говорит словно во сне...

— Что-то еще? Напряги память. Жест, движение...

— Нет, — секретарь помотал головой. — Ничего, господин. Только пламя один раз мигнуло, будто хотело погаснуть... все три факела. Ветер, наверное.

**

Здесь и днем-то властвовал полумрак, а сейчас, поздним вечером и вовсе стояла тьма. Только маленькая лампа мерцала в углу. И плыл запах спелых вишен — ароматная вода превращалась в пар в чаше, закрепленной над огнем...

Тэни ждал. Сидел смирно, сложив полупрозрачные руки на коленях. Смотрел в окно, за которым почти ничего нельзя было разобрать, но стрекотали цикады.

Мальчик знал — в саду всю землю покрывали яркие, сияющие бутоны и раскрытые венчики. Цветы весны — алые и желтые кудрявые гиацинты, голубые звезды ипомей, ирисы с разноцветными крапинками на лепестках, пахнущие тонко и сладко.

Там два мостика перекинуты через искусственный ручеек, вода бежит по черным и белым камушкам, таким, как одежды старшего друга. Энори не занимался садом, только своими диковинными питомцами. И к ним допускал избранных; лишь одна женщина имела право эти цветы поливать.

Тайрену бывал в комнатке с цветами и на крыше, где стояли приземистые тяжелые вазы, но редко и лишь в сопровождении Энори. Он запретил мальчику приходить одному, и тот не мыслил нарушить приказ, хотя порой останавливался у двери, сквозь которые просачивались диковинные ароматы, и у лестницы, ведущей на крышу.