И снилось мне, будто я самолет. Огромный такой пассажирский лайнер. И будто лечу я. Лечу высоко, лечу издалека и лечу далеко. И до поры до времени полет этот отличался от обычного полета дракона только тем, что крыльями не нужно было воздух месить, а так все, как всегда: наверху — свет и синева, вокруг — облака, внизу — горные хребты, которые кажутся с такой высоты складками небрежно брошенного покрывала. И было мне поначалу хорошо и безмятежно. В общем, как обычно. Но потом — секунда прошла или вечность, не знаю, во сне разницы нет — я понял, что все не так. Что все отнюдь не как обычно. Что все совсем-совсем иначе. Что полет мой ни фига не свободен, что мной кто-то управляет, и этот кто-то сидит у меня внутри. Как только я это понял, тот, который во мне сидел, резко сбросил высоту и развернул меня в направлении двух невесть откуда возникших по курсу небоскребов. Эти рядом стоящие сооружения подозрительно напоминали высотки Всемирного Торгового Центра и в то же время абсолютно не походили на них. Одно было точно — в одно из них я должен врезаться. Никаких сомнений не было, что меня ведут на таран.
Пока я соображал, что бы такое умное предпринять, тот, который во мне сидел, уже выбрал, в какую именно башню меня воткнуть. В правую. Отлично представляя, что сейчас случится, я начал изо всех сил противиться неизбежному. Пытался развернуться. Старался изменить угол атаки и использовать для набора высоты встречные воздушные потоки. Пробовал тупо свалиться в пике. Короче говоря, сопротивлялся чужой воле каждым своим болтом и каждой своей заклепкой. А под конец начал даже взывать к радарам и ракетам ПВО. Однако, как это зачастую и бывает во сне, все мои усилия оказались бесполезны и вылились лишь в сдавленный, похожий на вой оголодавшего волка крик ужаса.
Столкновения не произошло. Я проснулся за миг до него и увидел, что озадаченная Альбина трясет меня за плечо. Убедившись, что я благополучно вынырнул в явь, она спросила:
— Чего орешь, дракон?
— Кошмар приснился, — ответил я сиплым голосом.
Ведьма устало плюхнулась на стул и понимающе кивнула:
— Бывает.
— Ну, как там у тебя? — зевнув в кулак, осведомился я. — Получилось?
Она вытащила сигарету из моей пачки, прикурила, вкусно затянулась и только после этого ответила:
— Фирма веников не вяжет.
— И где мне паренька искать?
— Показать на карте?
— Покажи.
Ведьма выхватила откуда-то (страшно даже подумать, откуда) колоду Таро, вытащила одну карту и кинула на стол:
— Вот оно, то самое место.
Это был аркан "Мистерия".
— Шутишь? — спросил я.
— Отчасти, — ответила ведьма туманно.
— А без шуток?
— Без шуток ищи его в конце Пятой Советской. Номер дома не разобрала, но он крайний.
— А по какой стороне? — уточнил я.
— По четной, — быстро ответила ведьма. Затем закрыла глаза, проверила себя и подтвердила: — Да, по четной. — После чего встала, вытащила из шкафа две рюмки и графин с чем-то мутно-зеленым. Наполнила одну рюмку и, прежде чем налить вторую, спросила: — Будешь?
— За рулем, — ответил я.
Она понимающе кивнула, открыла холодильник, вынула початую бутыль "Столичной", наполнила мою рюмку и показала жестом — бери. Я взял.
— Давай, дракон, за все хорошее.
Выпила она очень быстро. Залпом, уверенно, по-мужски. Я тоже выпил, взял горящую сигарету из ее пальцев и одной затяжкой добил до фильтра. Вдавил окурок в пепельницу и хлопнул по коленям:
— Все, пора. Пойду. Высокая в небе звезда зовет меня в путь.
— Все бегаешь, все геройствуешь. — Альбина покачала головой. — И на кой тебе, скажи, все эти жалкие людишки?
— Сам не знаю, — признался я. — Но лучше уж помогать людям, чем садовым гномам.
Ведьма потянулась и ласково стукнула меня кулаком по лбу:
— И что ты за обалдуй такой-то? А, дракон? Скажи?
— Нормальный я обалдуй.
— Угомониться не собираешься?
Я аж крякнул:
— Да что вы, сговорились, что ли, все сегодня?
— А кто еще? — прищурилась ведьма.
— Да есть тут один крендель.
— Поэт?
— Он самый.
Ответив, я стал выбираться из-за стола и неудачно при этом зацепил за край. Бутылка покачнулась, но устояла, а вот рюмки нет. Упали на пол, и обе — вдрызг. Альбина сперва ахнула, а потом усмехнулась:
— На счастье.
А я сразу же кинулся подбирать хрустальные осколки.
Ведьма шикнула:
— Оставь, Егор, порежешься.
И накаркала.
Как я ни берегся, один осколок шаркнул-таки мне по большому пальцу. Я выругался и пошел к мойке. Ведьма меня остановила на полпути, схватила за руку и присосалась к ране.
— Перестань, — поморщился я. — Сейчас сама свернется. Черная ведь. Драконья.
— Вовсе не черная, а кофейная, — оставив мой палец в покое, возразила Альбина. — И на вкус горчит, как двойное кофе.
— Двойной, — машинально поправил я.
— Ну да, двойной, — согласилась ведьма и вдруг замерла. Постояла тихо, будто прислушиваясь к чему-то. Потом посмотрела на меня как-то чудно и спросила: — Слушай, дракон, а у тебя все в порядке?
В ее голосе я услышал тревогу и сам забеспокоился:
— В каком это смысле?
— Ну, вообще, по жизни. Как оно все у тебя сейчас?
— А что такое?
— Беды не чуешь?
— Да нет, вроде. Есть, конечно, проблемы всякие, но у кого их нет. На то они и проблемы, чтобы решать их.
— Значит, никакой серьезной опасности не чувствуешь?
— Да говорю же, нет.
— А вот кровь твоя чувствует. Беду она чувствует. И беда та идет от каких-то близнецов.
— От близнецов? — Я усмехнулся. — Если от близнецов, тогда все понятно. Сейчас только близнецы снились. Башни-близнецы. Те самые, в которые самолеты врезались.
Альбина дернула меня за рукав:
— А ну-ка давай поподробнее.
— Да ерунда все это, — отмахнулся я. — Бред. Оставь, Альбина, не парься.
— Я-то оставлю, — строго, даже назидательно сказала она, — но твое с тобой останется.
— Разберусь.
— Смотри.
Убедившись, что кровь загустела и разрез стал покрываться тонкой коркой, я клюнул ведьму на прощание в нос и пошел в коридор. Альбина потянулась следом. У двери она меня развернула за плечи резко, притянула и впилась губами в губы.
— Сумасшедшая, — прохрипел я, когда сумел оторваться.
— А ты — чудовище, — отмерила она и, сунув в мою руку кепку, вытолкнула на лестничную клетку.
Спускаясь по лестнице, я думал о том, что годы проходят, столетия, а мир не меняется. По-прежнему мужчине все женщины представляются сумасшедшими, а женщине все мужчины — чудовищами. Автор детективов и не последний мыслитель Честертон полагал такое положение дел биологической и социальной нормой, этаким статус-кво. И считал при этом, что оно может быть преодолено лишь иррациональным образом. А если перевести на нормальный язык, то с помощью безоглядной, неосторожной и взаимной любви. Так и только так. К сожалению, с любовью у меня никак, поэтому Альбина на какое-то неопределенно продолжительное время (а скорее всего, навсегда) так и останется для меня сумасшедшей. Ну а я для нее, соответственно, чудовищем.
Крайним домом по четной стороне Пятой Советской оказалась трехэтажная общага авиаремонтного завода. На вахте гонял чаи древний, но еще бравый старичок. Я сунул ему кепку под нос и сказал, что ищу ее хозяина, жердяя с родимым пятном на правой щеке. Наплел, что денег ему должен, разбогател на днях, теперь ищу, чтобы долг отдать. Старичок, насадил на нос очки, долго вертел кепку в руках, щупал ее, мял, чуть ли на зуб не попробовал. Потом сказал, что нет, не нужна ему такая кепка. Даже даром. Тут я понял, что старичок мой малость глуховат. Нервничать по этому поводу не стал, еще раз объяснил, чего хочу. Теперь, правда, прибавив громкости. Такое терпение мое беспримерное было вознаграждено сторицей. Узнал и имя — Рома Щеглов, и номер комнатушки — триста шестнадцатый.
Поднявшись на третий этаж, я Рому дома не застал. Застал его жену, толстую даму непонятного возраста, и его четверых детей, старшему из которых было лет двенадцать, а младшему, пожалуй, года четыре. Признаться, это было жалкое зрелище: пропахшая лапшой быстрого приготовления каморка размером три на три, несчастная мамаша с глазами насмерть перепуганной игуаны и чумазые гаврики мал мала меньше и меньше меньшего.
На мой вопрос, где законный муж Рома, женщина нечего не сказала, явила себя стойкой партизанкой. Честь ей за это и хвала. А вот старший сын подвел отца, сдал с потрохами. Сказал, что батя в магазин пошел, но придет с минуту на минуту. Повторив подвиг Павлика Морозова, пацан тут же получил от матери крепкую затрещину, а от меня благодарность.
Сбегая вниз, я клокотал и возмущался. Народу им не хватает, елки-палки, все рожать призывают. Этих бы сперва на ноги поставили. Вот этих вот, которые уже есть. И которые, между прочим, все время хотят есть.
Многодетного отца Рому Щеглова я решил подкараулить не в темных и затхлых коридорах общаги, а во дворе, который образовывали, помимо общаги, еще две панельные пятиэтажки. Погода совсем наладилась, солнце пригревало (не так, конечно, как, допустим, в июле, но все же), так что ничто не мешало организовать наблюдательный пункт на свежем воздухе.
Это был тихий городской двор с обязательной детской площадкой: поломанные качели, песочница, разукрашенный под мухомор грибок. Чуть в стороне, под корявой яблоней-дичкой, виднелась длинная скамейка. На ее солнечной половине основательно и, судя по всему, надолго расположились две старушки. Обычные такие старушки, пахнущие кипяченым молоком, сдобой и валерьянкой. Они походили друг на друга, только и различий, что одна одета была попроще — в драповое пальто, а другая с большей претензией — в пальто с меховым воротником. Я не постеснялся, подошел, пожелал доброго здравия и уселся на другой конец скамейки. Туда, куда падала узорчатая тень. Старушки само собой тут же проявили бдительность, прервали болтовню и оценивающе покосились на меня — что за персонаж? Я боковым зрением это заметил, но сделал вид, что не заметил, а потом и вовсе повернул голову так, чтобы бабки оказались в мертвой зоне. Впрочем, они в моем облике ничего подозрительного, видимо, не обнаружили и благополучно продолжили прерванную беседу.
— Читала, Андреевна, сегодняшние "Файненшл Таймс"? — спросила одна.
— Да некогда мне было, Леонидовна, — ответила другая. — Нина нынче во вторую, так я в кассу с утра. Компенсацию выправила, да заодно уж договор по срочному вкладу пролонгировала. Потом в клинику зашла на четверг на зубы записалась и... Что еще? А-а, за телефон же оплатила. Так до обеда и пробегала. Не до газет было. А что пишут-то?
— Так акции "Газпрома" на тридцать пунктов рухнули.
— Да ты что?! Господи Иисусе! То-то я всю ночь промаялась. Только под утро и уснула. И сон, главное, снился какой-то такой странный. Будто птица я, а взлететь не могу. Разбегаюсь будто, разбегаюсь, а все никак. Оно вот, стало быть, к чему.
От бабкиных воркований я слегка размяк и чуть было не уснул. Того гляди, и миссию провалил бы, но, слава Силе, едва начал клевать носом, во дворе застукало и забрякало. Сквозь ленивый кошачий прищур я увидел, как в сторону двух металлических гаражей пробежал заполошный мужик в спецовке и резиновых бахилах. На плече у него висела офицерская сумка, из которой торчала рукоятка разводного ключа. Мужик, испуганно озираясь, быстро шмыгнул в щель между гаражами и там затаился. И только он спрятался, во двор с диким гиканьем, поднявшим ввысь ленивых жирных голубей, ворвалась ватага пацанов. Пугая небеса игрушечным оружием, пацаны вихрем пронеслись через двор и скрылись за углом общаги.
— Ребятня опять Потапова гоняет, — объяснила происшествие Андреевна.
— Судьба у него такая, — отозвалась эхом Леонидовна и пропела по-стариковски: — О-хо-хо, хо-хо, хо-хо.
Что произошло потом, как судьба-злодейка обошлась с сантехником Потаповым, поймали его пацаны или нет, я так и не узнал, поскольку во дворе появился Рома Щеглов. Обознаться я не мог: высокий, тощий, черная блямба на правой щеке и авоська с продуктами в руках. Все сходилось. Окончательно я убедился, что это он, когда окликнул его по имени. Услыхав свое имя, шустрила вздрогнул, оглянулся затравленно, подтянул треники и рванул к дверям общаги. Не медля ни секунды, я сорвался со скамейки и с криком: "Я — годзилла, ты — японец!" — припустил за ним. Со старта развил приличную скорость и почти догнал его на пролете второго этажа, но споткнулся о кинутую авоську и растянулся. А Рома поскакал себе выше. Я подумал, сейчас рванет в коридор третьего этажа, но, отводя беду от собственного гнезда, Рома метнулся к металлической лестнице, ведущей на чердак. Взобрался быстро, по-обезьяньи, и выбил головой оцинкованный люк. К тому моменту я уже был совсем рядом, подпрыгнул и сумел ухватить беглеца за ногу, но он, будто ящерица хвост, оставил мне на память драный кед и исчез в темноте.
Экий ты, Рома, верткий, поразился я. Запустил трофеем в стену и тоже полез наверх. Пока выползал на чердак, Рома уже улизнул на крышу. Ничего не оставалось, как подняться по деревянному настилу к одному из трех проемов и выбраться наружу.
Рома стоял на гребешке двускатной крыши и угрожающе размахивал прихваченным где-то по пути куском металлической трубы. Когда я сделал шаг в его сторону, он заорал:
— Отвали от меня! Отвали!
— Кончай, Рома, дурить, — сказал я как можно миролюбивее. — Брось дрын, шагай сюда. Перетрем и разойдемся.
И чтобы окончательно его утихомирить, в два приема вытащил кольт.
Однако вид оружия возымел на Рому обратное действие. Поначалу да, он замер, но спустя секунду издал рычащий возглас и кинулся в атаку.
Все, пожалуй, закончилось бы рукопашной, когда бы не ветхость шифера. В одном месте он треснул, Рома споткнулся, потерял равновесие и, продолжая орать, теперь, правда, по другой причине, понесся мимо меня к краю крыши. Потеряв по пути трубу, парень сумел ухватиться за волноводы самопальной антенны. На секунду показалось, что выкрутился, но антенна была закреплена так плохо, что ничем ему не помогла. Гнилые веревочные растяжки лопнули, Рома ойкнул и сорвался. В последний миг, однако, извернулся и каким-то чудом ухватился за ржавый трос ограждения.
Ни фига не гимнаст, прикинул я. Больше двадцати секунд не провисит.
Подошел и, глядя ему в перекошенное страхом лицо, спокойно поинтересовался:
— Ну и как оно?
— Да иди ты, — нашел силы огрызнуться беглец и безуспешно попытался подтянуться.
— Не груби, Рома, тебе не идет. Скажи лучше, для кого мобилу тиснул?
— Какую мобилу?
— Со стола у дамочки в редакции журнала, — напомнил я. — Для кого?
Секунды ему хватило, чтоб вспомнить все:
— Для себя, конечно. Продал бы рубля за полтора.
— Врешь?
— Нет, мужчина, не вру.
Ответил и стал кусать губы. Силенки кончились, терпеж тоже, висел чисто на характере. И оставалось ему висеть от силы секунд пять-шесть. Тут стало мне, конечно, понятно, что говорит он правду. В таком положении, в каком он в тот момент находился, врут только конченые придурки. Он придурком не был. Кем угодно — жуликом, забулдыгой, ненадежным заемщиком, скверным отцом, но только не придурком. И стало мне за него радостно. Снаряды темным не подносил, следовательно, не безнадежен. А что версия оказалась пустоцветом, так это ничего. Отрицательный результат — тоже результат.
