Вообще, любовные страдания как-то сгладились, можно сказать даже на нет сошли. В смысле, получится что — замечательно, а нет, так и спросу нет. И возле дома Катрин перестал круги наворачивать, причём не потому, что решил, а как-то не тянет больше. Но в субботу, естественно, заскочил в ДК, неудобно ж, ребята на меня рассчитывают, если что. Не на спектакль — да и был ли он в тот день, знать не ведаю. Один из усилков сомнения вызывал, я его подделал слегка, на коленке, что называется. Ребята тут же, для настрою, сбацали "Перепутье", тоже моё, похоже, творчество. А когда Катрин, как всегда неотразимая вся из себя, пришла петь, замылился в шхеру, где плодотворно провёл время за обсуждением кое-каких компьютерных тонкостей со Шпунтом. Толковый паренёк, хотя и без по-настоящему глубокого понимания. Свою область поверху — а более ничего и не нужно. Впрочем, создалось впечатление, здесь все такие. А вот я не такой. Почему, интересно? Спецвойска? Не верится... Ладно, во многия знания многия же и печали. Потом снова усилок забузил, подрихтовал его чуток, так что пришлось отсидеть всё мероприятие до самого конца, включая дискотеки последние всхлипы, под записи уже. В шхере, разумеется — на хрен оно мне обосралось в зале торчать, на нетрезвых молодых да ранних тинейджерш пялясь... Бутоны, блин. Или как Катрин к своему прижимается, другому уже, офицерик, как я понял, по боку, а этот приезжий какой-то, аж чуть не с Питера не то даже самой Москвы, молодой парень, симпатичный да фасонистый весь из себя. Они ушли провожаться, а усилок снова. Короче, получилось так, что когда, прилично за полночь уже, поднялся на второй, там уже никого не было, кроме Абрам Семёныча и Настеньки, пьяненькой, но предельно энергичной и целеустремлённой.
— Ох, до чего ж я скоромненькое-то люблю, — пропищала она, кидаясь мне на шею, и с воплем — Христос воскрес! — обожгла углями губ, без раскачки войдя в жёсткий клинч с глубочайшим засосом.
Сзади лишь обрекающе хлопнула дверь за тактично улизнувшим Семёнычем...
"...серьёзные взаимонепонимания, поскольку американская сторона настаивает на проведении грядущей встречи на высшем уровне по правилам профессионального бокса, соглашаясь на обсуждение лишь подлежащей применению версии оного, российская же сторона настаивает на бое без правил, что ставит под угрозу саму возможность организации очередного саммита, однако тотализаторы уже принимают ставки на самою возможность использования такого подхода к разрешению серьёзных разногласий между Россией и США, которые возникли в течение недавнего времени, прежде всего, по вопросу о..."
Оказывается, в эту субботу аккурат пасха была. Положено было к церкви ходить на крестный ход полуночный, хотя что-то не заметил я особой убыли на дискотеке, а опосля всем целоваться положено со словами "Христос воскрес" и "Воистину воскрес" в ответку — вот что целовались больше обычного и в открытую, демонстративно даже, это заметил, однако сразу не понял, к чему бы это. Впрочем, доведённой до исступления оголтелым вегетарианством супруга Настеньке требовался однозначно иной ответ, уж с ним-то мне трудно было бы не угадать.
А наутро ма собралась на могилки. Ну, и я с ней, разумеется. Небольшое городское кладбище, тесноватое, грязноватое и заросшее, притулилось справа от довольно несуразного с виду собора, которым заканчивается центральный проспект имени, непонятно с какой стати, Карла Маркса, что, уверен, жил и умер в счастливом неведении относительно самого существования Новоозёрска. "Наши" могилки оказались за рядами металлических оградок, выкрашенных серебрянкой, чёрным или ржавых, и чередой замысловатых решётчатых коридоров между ними, узких и с трудом преодолимых для меня, тоненькая же фигурка мамы скользила промеж них с грацией прима-балерины, легко проникая в едва заметные прогалины среди почти чёрных по этому времени стволами деревьев и кустов. Снег давно уже сошёл, но здесь, в отличие от города, было чисто и тихо, лишь на нескольких могилках видны были спины убирающихся, большей частью — одиноких пожилых женщин. Наших могилок было четыре — прабабушка, бабушка и сестрёнка. На прабабушкиной стоял небольшой грязновато-белого цвета памятник, с когда-то серебристо-голубыми, а теперь звёздчато-серыми обводами по краям, видимо, литой из бетона, не прямоугольный, а округлый и с фигурным выступом сверху, как бы имитирующим церковный купол, но без креста. Справа прилегла бабушка, под пёстрого фальшивого камня прямоугольником, на котором когда-то была прикреплена фотография, а теперь остался только серый, в коричневатых потёках клея, прямоугольник в рамке желтоватого, с зеленоватыми прожилками окисла, металла. Сестрёнке же моей младшей — она и двух месяцев не прожила, слабенькая совсем родилась — достался лишь ржавый крест, фигурно выгнутый из арматуры, с полусмытым номерком на алюминиевой табличке, прикрученной проволокой, и небольшой полочкой, где прежде стояла маленькая куколка, которую какая-то добрая душа забрала в позапрошлом году, наверное, своему ребёнку поиграться. Рядом был свежий могильный холм, без всего — не сразу и догадался, что это — "мой". Ма взяла с собой старое ведро с обитой эмалью, знавший лучшие времена веник, грабельки и лопатку, вроде детской, но чуток покрупней. Пока ходил к колонке за водой, прибралась слегка, а потом вместе протёрли мокрыми тряпками оградки, цоколи и памятники. Потом ма понацепила везде и расставила жалкого вида искусственные цветочки, как сохранившиеся в приличном состоянии с прошлых годов, так и новые, недорого прикупленные у входа. Вообще-то надо бы подкрасить, а лучше б и поменять оградку, проржавела вся, и мы решили этим летом непременно привести могилки в порядок. И тут же ма грустно улыбнулась, заметив, что такое решение в этот день неизменно принималось нами каждый год, за исключением предыдущего, когда я был в армии, после чего достала пол-литровый бутылёчек своей фирменной, несколько бутербродов с колбасой и маслом, уложенных парами, колбасой к колбасе, литровую банку под бумажной крышкой на резинке с пятком крупных мятых огурцов, два стеклянных стопарика и газетку — подстелить. Пока ма накрывала на маленьком столике из облицованной пластиком ДСП, что притулился у оградки возле прабабушки Веры, я разлил грамулек по пятьдесят, за упокой душ. Вокруг теснились такие же примерно могилки, которые чуть получше, которые чуть похуже, а которые и вовсе заброшенные, с покосившимися памятниками, в ржавчине и сухом после зимы бурьяне. Народу же постепенно набежало побольше, кто-то убирался, некоторые, впрочем, отметив своё присутствие чисто символическим отнесением чего-нибудь в мусорный бак, стоявший между новой церковью и старой, чуть не на четверть вросшей в землю, сразу принимались пить. После второй, за бабушку, нас окликнули две одетых во что не жалко женщины с могилы не по соседству, а где-то через три или четыре, одна постарше, вторая помоложе, маминого примерно возраста, в тусклые лица шибануло уже похожим на чахоточный румянцем от принятого, мы собрали закуску и выпивку — там грамм триста ещё оставалось — и перебрались к ним, за довольно приличный, доминошных где-то габаритов столик даже и с лавочками по бокам. Хлопнув ещё чуток, дамы завелись о своём, о девичьем, мне не понятном и неинтересном, я же, извинившись, попрощался и двинул домой, под становившиеся всё более возбуждёнными вопли от могил и возмущённое карканье ворон, что с нетерпением ожидали, когда люди, наконец, уберутся восвояси, и можно будет приступить к своей законной трапезе объедками. Сколько людей вот так же жило, на что-то надеялось, а потом раз — и только вот это, оградка, могилка, памятничек, даты, может, фотография, никому на свете не нужная и не интересная — и боле ничо... Господи... Хоть и не верующий я.... Господи, как же это больно и как страшно... Когда — навсегда. И точка.
"...по мнению руководителей профильных министерств, а также независимых экспертов, снижение экспортной пошлины на нефтепродукты с одновременным увеличением налога на добычу на фоне продолжающегося падения курса рубля никоим образом не может привести к росту цен на бензин внутри страны, поскольку..."
Всё, спать пора. Завтра припашу с программами, а послезавтра в Питер. Решающий день.
Почти пустой шестой вагон электрички, следующей по маршруту Ладожский вокзал СПб — станция Волховстрой 1. Витёк. Человек.
22:02 24 апреля 2014 года.
В Питер мотануться, однако, получилось только сегодня, потому что во вторник, ближе к вечеру, зашёл Михуил, снизу сосед, и позвал в среду на корюху. У них в бригаде один поц после пасхи всё никак отойти не мог, и кроме как мне более некому предложить оказалось. Вроде как мужики на безработицу любят жаловаться, а как поработать надо, пусть даже и сугубо на себя, так сразу у всех какие-то срочные дела или иные причины находятся. Ма, к тому же, пожаловалась, что давно вволю корюхи не едала, да и навялить не помешало бы. Как тут отказаться? Ма одела потеплее, сапоги резиновые высокие тоже нашлись, хотя и маловаты оказались почему-то, ноги натёр, однако чтоб нормально ловить, совсем другой прикид нужен — типа комбеза прорезиненного, так что меня в лодку определили, здоровенную, железную, с хилым двухтактным движком — сети тянуть. Всё ж таки промок и замёрз, как цуцык, но килограммов тридцать рыбёшки принёс, отбрехался от положенной дозы согревающего, чем, кажется, навеки погубил свою репутацию, но вот не хотелось, и всё тут. Забежав домой, оставил обрадованной ма улов, разбираться, а сам, сполоснувшись у раковины, переодемшись и матерно споткнувшись в дверях о под корюху мгновенно материализовавшегося с улицы Чубайса, умотал к Оле, отогреваться. Она меня СМСками своими — "Целуюжду" — ещё по дороге с озера достала.
Но так оно даже и лучше получилось, поскольку на следующее утро успел ещё кое-какие данные сопоставить и последние поправки внести. Корюхи жаренной, кстати, тоже успел отведать — вкусна, зараза. Действительно свежим огурцом пахнет — а я как-то вот не то чтобы не верил, а таки сомневался. Полюбовался на Чубайса, ликующего над миской. Свежачок, небось. Опять же, ма помог разложить, вялилась чтоб. А потом — опять на автобус до Волхова и электричкой в Питер, на сей раз дневной, поскольку биржа у них, по нашему времени если, только в 18:30 открывается, ну, и выждать желательно часок, чтоб раскочегарились там у себя в Нью-Йорке на полную да глаза подзамылились. Пока ехал, в автобусе ещё, пришло в голову, что аккурат на юбилей той паники, что год назад случилось, подгадалось. Совершенно случайно, ей-ей, специально — какой смысл? Я ж не чиновник, чтоб такими вот экзотическими способами начальственные жопы под юбилеи вылизывать. С вокзала Московского добрёл себе спокойно до Площади Искусств, сел на ту лавочку, что загодя присмотрел. Сначала думал просто оставить приборчик, под той же лавочкой, к примеру, да и уйти. Или в урну... Не, в урну нельзя — чугуний, экранирует. Однако посмотрел, что за народ во второй столице туда-сюда шастает — да и раздумал. Спереть не то что могут, а всенепременно ноги приделают, конструкцией не предусмотренные. Оно бы, конечно, и хорошо, в общем где-то так и задумано — но, скорее всего, произойдёт это до того ещё, как отработает — едва отойду. В общем, сел, врубил ноут, и вперёд. Всего-то делов — на полчаса. Только и надо что сначала пару сообщений в рассылку пихнуть, в которых смысла вообще никакого нет, на первый взгляд, да, собственно, и на второй тоже, так, набор англицких слов, цифр и символов, потом несколько команд трейдеру в Нью-Йорке, снова мессиджи, опять команды, можно бы и не смотреть, на автомате запрограммировано всё, но раз уж тут сижу — смотрю, корректирую по мере необходимости, хотя можно б и обойтись... Потом, выждав чуток, снова серия команд трейдеру, на кошельки, трейдеру, потом снова на кошельки... В общем, следы запутать чтоб. Кажется, пока сидел, у меня идиосинкразия выработалась на сочетание жёлтого и белого с чёрными стволами безлистных деревьев... Всё с подсветкой... Но народу нет почти никого. Стемнеть уже успело, ветер промозглый убил запах весны, что ощущался в Волхове даже, не говоря уже о Новоозёрске... Стылый равнодушно-высокомерный город, что так любил и ненавидел поэт, которому здесь памятник... Классный поэт. Сейчас так не пишут. Так, закончили. Врубил программу стирания всего-всего и восстановления, из программной капсулы, того грязного хлама, коим хард был изначально набит будущей не то понемногу начинающей уже малолетней проституткой. Результаты потом посмотрю, со стационара.
А и правда холоднее стало, заметно причём, и облака понабежали, причём странно так — оглянулся, там, откуда пришёл, стремительно темнеющее небо, блекло-голубенькое ещё на высоте, с немногими облаками вроссыпь клочками, что умирающий закат макнул в розово-лиловое, а впереди, над Невой, то есть, небесное столпотворение какое-то клубится во мгле, облачный штурм небесного чертога Тёмного Властелина. Подошёл через Дворцовую ближе — а по реке — лёд! Здоровенные ноздреватые глыбы ворочались в полутьме, шелестя о гранит набережной. С Ладоги пошёл — слышал о таком. И холодом дышит с реки осязаемо тяжёлым, могильным...
Хотел было сбросить приборчик в реку — и не смог. Такой ладный, и отработал просто чудо до чего ж классно... Не подвёл. Не то чтоб по деньгам жалко, просто — рука не поднялась. Прошёл до Невского, там переход, подземный, потом вдоль фасада Гостиного к метро. Знакомо уже всё, с прошлого ещё раза.
А тут, совсем чуток до входа на станцию не доходя, гопники какие-то пристебались, обкуренные, похоже. Или ещё что приняли. Втроём.
— Эй, — один кричит навстречу, весело так, сам в кепочке, приплюснутый какой-то весь, будто гвоздик со шляпкой недозабитый — слушай сюда, ты, мудила с Нижнего Тагила!
— Я, — говорю, — не с Тагила, из Новозёрска я.
— Неважно, откуда. Главное что мудила, факт. Га-га-га... Бабло гони.
— Что, — спрашиваю, — вот так просто?
— Давай, плесень, ты нам по жизни должон!
Один, тот что в кепке, передо мною стоит, вроде как гипнотизирует, глаза реально страшные, зрачки чёрные во всю радужку и один мрак в них, ничего больше. Пустота, хлад и глад. Рука в кармане, левая, но почему-то кажется мне, уверен даже, ничего в той руке у него нет, правой, скотина, уже за сумочку с Азиком уцепился. Высокий парень справа, в некомплектной камуфле, упитанный такой, рожей на дауна слегка смахивает, но не даун, просто дебил здоровенный, в открытую с литым кастетом на пухловатой правой кисти, чуть позади первого устроился и по сторонам осматривается, а мерзенький такой ханурик вовсе уж совсем маргинального вида слева, он как бы ни при чём, а за спину, смотрю, заходит, шустренько так... И у него, похоже, что-то реально есть... За пазухой кожушка, где ручонку костлявую держит... А народу при этом довольно много кругом, все спешат, занятые такие, и никому до нас вроде как совсем никакого дела нет. Даже паре полицаев, что метрах в тридцати промеж собой беседу изображают, эдак с ленцой... Хотя на самом деле бдят. Но до меня им дела нет.
