— Наши! Наши! Кончились немцы! — радостно заелозил он по танку задницей.
— Ты ранен?
— Нет. А, это? Это — твоя работа. Тут, внутри, как на скотобойне. Чем ты их так? Гранатой? Люк был открыт? А я и гляжу, немцы — в фарш, а танк цел. Я вниз всё поспихивал. Его теперь отскребать замучаешься. Лучше сжечь. А жаль — танк почти целый. Нам бы танковая рота не помешала бы.
— Вот и займись этим. Там снизу люк должен быть. А что с остальными? Где Шило?
— Тут его разведчики лазят. Мы же вместе тебя выручать бежали. Мы остались — они дальше пошли. А, вот и он. Долго жить будешь, Шило, только тебя вспоминали!
Семёнов, тоже в грязи с ног до головы, но довольный и возбуждённый, шёл через кусты по следу танка. Увидев меня, сразу посерьёзнел:
— Сильно ранен?
— Живой вроде. Кадет говорит — до сердца пуля не достала.
— А я вижу — барахтаешься на этом, — он пнул застонавшего немца, — жив, думаю, Медведь, дальше побёг. Там, за кустом — целая поленница из немцев. Это не мы. Твои, старшина?
Я пожал плечами:
— Из-за кустов пулемёт бил по Малому. Я туда — две гранаты, а оттуда танк. Чуть не задавил меня. Хорошо я меж гусениц попал, а не под них. Что Малой?
— Живой. Две пули — одна в ноге, вторая, навылет, в плечо. Лежит — встать не может — бревном его по каске ударило сильно, когда завалило. В тройке у него один — убит, а второй только оглох чуть — в бронетранспортёр лазил за патронами, там и нашли его без памяти.
Кадет накинул мне на плечи мою куртку, мокрую плащ-палатку.
— Там, в куче, — продолжил Шило, — один — офицер. Я в их погонах не очень разбираюсь, но похоже — капитан. Они, видимо, к атаке готовились под прикрытием танка, а тут...
— Медведь пришел и всю малину оборвал, — рассмеялся Мельник. Смеялись все, кроме меня — больно. Напряжение боя отступало.
— Надо к своим идти, доложить, — предложил Шило.
— Надо часового у танка выставить и дома прочесать, вдруг — недобитки какие? Танк захватят или в спину стрельнут, — внёс я своё предложение.
— Точно. Кадет, Мельник — сопроводите старшину до медиков, пленного — до особистов, остальное — на мне, — в голосе Шила почувствовались командирские нотки.
— Есть! — ответили бойцы моей тройки. Мельник поднял за воротник немца, пихнул его коленом под зад, погнал по улице. Я — за ним. Кадет взвалил на себя мой бронник, разгрузку, автомат, пыхтя, пристроился замыкающим. Я достал пистолет, с помощью Мельника — взвёл (левая рука полностью отнялась).
У встретившихся бойцов узнали, что ротный — в медсанбате, развернутом в здании школы.
— Ранен? Серьёзно?
— Легко. Царапина, но глубокая. Обещал — зашьют, перевяжут, снова поведёт нас, — ответил мне комвзвода-2. Приказал пока прочесать посёлок и занять оборону фронтом на запад по окраине.
А вот о бое у моста, слышимом нами, но не видимом за гребнем высотки, они знали не больше нашего. Потом нам встретились бойцы батальона дивизии, что наступала с востока. Они шли группками на звук боя, к мостам, во все глаза пялились на нас.
— Чего вылупились? — не выдержал я, — кто старший? Кто командует?
Наперерез нам пошёл один из них. С немецким автоматом, в прожжённой шинели с оторванной полой. Оказался капитаном, комбатом. Именно он и руководил атакой. Поздоровались, взаимно представились. Он поблагодарил за помощь во взятии полустанка.
— Ты сам откуда, капитан? Кем до войны был?
— Тульский я. Как догадался, что из запаса?
— Вид у тебя и разговор не кадровый. Но, это не страшно. Раз жив до сих пор — значит, хорошо воюешь. Вы бы пока идете, повнимательнее по сторонам — может, прячутся ещё немцы.
— Не первый день воюем. Ещё под Ельней начинали.
— А что ж бойцы так скудно вооружены? Смотри сколько вокруг оружия и амуниции трофейной валяется. Подбирай, пока я добрый. Потом, как меня заштопают — всё сами загребём.
— Слушай, старшина, что это на вас за кирасы? Не видел таких. Их приняли на вооружение? Всем будут давать?
— Не думаю. Пока на вооружении только нашего батальона, — покачал головой я.
— А вы, капитан, — вмешался Мельник, — разговариваете с конструктором этого бронекомплекта "Доспех", старшиной Кузьминым Виктором Ивановичем, которому его изобретение сегодня спасло жизнь и не пустило немецкую пулю к сердцу советского старшины.
— Ладно, Мельник, не заливай. А то сделаете из меня архангела Михаила. Ещё расскажешь как я один всю деревню штурмом взял.
— Всю — не всю, а взвод немцев уложил? Уложил. Танк в плен взял? Взял? И этого погрыз, — Мельник кивнул на своего подконвойного.
Капитан смотрел насмешливо.
— Не верь ему, капитан. Рад был знакомству. Меня заштопают — вместе воевать будем. Теперь не дрейфь — особый батальон НКВД через себя немца не пустит.
— А, вот почему у вас такое оснащение. НКВД. Ну, ладно, побегу своих догонять. Увидимся ещё.
— Увидимся.
Школа стояла без крыши, зияла провалами окон и дверей. Одни стены. Палатки медсанвзвода разворачивали с восточной стороны школы, под прикрытием её кирпичных стен. Раненных оказалось много. И наших, и дивизии. Нас встретил счастливый Степанов, с шеей замотанной бинтами. Обнял каждого. Оказалось, осколок чиркнул по броннику и вскрыл кожу на шее, как скальпелем. Рана не опасная, но крови натекло много.
— Спас меня твой доспех, Виктор. Если бы не он — осколок бы мне хребет перебил.
— Как и меня спас. В сердце этот урод мне выстрелил. Обезглавлена была бы рота в первом же бою. Кто команду принял?
— А я и не отдавал. Перебинтовали меня, до конца добегал. Сейчас вот на мосты людей поведу. Сам-то как?
— Каком кверху! Хреново мне. Два раза умереть успел. Сначала танком задавили, потом застрелили.
— Выжил, и, слава Богу! Потом поговорим. Побежал я!
— Беги, беги!
Раненных всё подносили и подносили. И сами подходили. Девчонки уже с ног сбились. Я присел на обломок стены школы, отхлебнул из фляги, передал Мельнику — тот тоже отхлебнул, но скупо. Крякнул, зажмурился, погонял коньяк по рту, проглотил. Зажмурился, как кот — довольный.
— Райский напиток. Только дитю не давай — крылья у него отрастут — улетит.
Кадет обиделся. Свалил мою амуницию у стены, пошёл помогать палатки ставить. Я хотел отругать Мельника, но отхлебнул ещё, закурил, откинулся на стену. Не открывая глаз, сказал:
— Немца сдай, найди старшину, поторопи. Надо наладить сбор трофеев. Особенно меня интересует техника, топливо, пулемёты, автоматы, боеприпасы к ним и гранаты. И всё сделать срочно, пока не растащили. У нас пулемётов мало, а МГ — не тяжёлая машинка, но убойная. И винтовочные патроны подходят.
Я так и уснул, сидя. Мельник накрыл меня, вытряхнул трубку, сунул мне в карман.
— Пошли, немчура поганная, чего вылупился? Я тебе за такого человека кишки сейчас на кулак намотаю, тварь. Это надо — Медведя из строя вывел. А если бы убил — я тебя бы бритвой, как балык, бы строгал, по миллиметру.
Он так и увел немца, ворча. Как будто немец понимал его угроз.
Меня растолкали. Я с трудом открыл глаза и столкнулся с внимательным и тревожным девичьим взглядом.
— Товарищ старшина, пойдёмте, вами займёмся.
Я потряс головой и чуть не упал при этом. Она меня удержала.
— Тяжёлых в медсанбат отправили?
— Да, уже всех обработали и отправили на грузовике сразу на станцию. Пойдёмте. Вас надо срочно оперировать — все бинты промокли.
— Как тебя зовут, красавица?
— Ксюша.
— Ксюша? Пойдём, Ксюша. Не надо, я сам. Нет, я нормальный. А ты знаешь, про тебя песня есть. Слушай:
Ксюша, Ксюша, Ксюша,
Юбочка из плюша, русая коса.
Ксюша, Ксюша, Ксюша,
Никого не слушай!
И не с кем сегодня не гуляй!
Пропел я ей хриплым голосом. Отхлебнул ещё из фляги. Мимо меня ехали наши "Мухоморы". Подошла артиллерия. Теперь мы дадим немцу прикурить!
Меня завели в палатку, уложили, включили лампу. Лицо в белой шапочке и маске склонилось надо мной. Бездонные карие глаза, чёрные брови.
— Как вы себя чувствуете? — спросил молодой женский голос. Хотел нагрубить в ответ, но осёкся — был бы передо мной мужик — выматерился бы.
— Было бы хорошо — не встретились бы.
Холодный предмет прошёлся по груди, стяжка бинтов ослабла.
— Анестезию, — сказала врач сквозь маску.
— Побереги анестезию для тяжелых. Мне лучше дай флягу. Там, в боковом кармане брюк.
— У нас достаточно лекарств.
— Их никогда не бывает достаточно. Сегодня был только первый бой. И он ещё не закончен. А дня через два-три нас окружат и вообще о снабжении можно будет забыть. Сейчас меня пожалела, а послезавтра будешь ноги отпиливать на живую. Побереги.
— Как вас зовут?
— Меня не зовут, я не Снегурочка, я сам прихожу. Это шутка. Витя я.
— Шутишь? Значит, жить будешь. А фамилия?
— Из под этой маски обращение по фамилии будет оскорблением. А помирать я передумал. Меня и так сегодня танком задавили, застрелили, но я не помер. А уж под такими прекрасными глазами умирать и вовсе стыдно.
— Ну, тогда терпи, Витя!
Я зажмурился. И началось! Она долго ковырялась у меня в груди. Сначала пулю вытащила — она о таз звякнула, потом что-то там ещё ковыряла, рану чистила, наверное. Потом шила. На живую. Сам просил. А я зубами скрипел. И боялся сознание потерять или заорать. Вот, наконец, свежий шов облили чем-то (судя по шипению — перекисью), стали бинтовать.
— Так вот ты какой, Медведь! Теперь я тебя узнала. Молодец, настоящий солдат!
— Ты знаешь меня?
— Все о тебе только и говорят, а вот вижу впервой. Ну ладно, мне пора!
— Постой, как твоё имя?
— Некогда мне, больной! И я тоже не Снегурочка, сама прихожу. И ухожу.
— Вот, чёрт!
Другая девчёночка заканчивала мне перевязку. Я сел — так ей было удобней.
— Больно? — сочувственно спросила она.
— Терпимо. Жаль, рука не слушается.
— Это отойдёт. Пока на перевязи поносишь. А через недельку отойдет. Через пару-тройку недель выпишешься.
Я рассмеялся:
— Дорогая, пока ноги ходят — их здесь не удержишь! Я только из госпиталя и обратно в палату — вот уж дудки! Не все ещё немцы кончились. Куда же ты столько намотала? Как я броню одену? Кадет?
— Здесь я! — отозвался голос с той стороны палатки.
— Всё, пошёл я. Благодарю за работу. И этой, Снегурочке, передай мою благодарность и привет!
— Так нельзя! Я буду жаловаться на вас.
— А вот это всегда пожалуйста! В письменной форме. Устно они и слушать не станут.
Я вышел из палатки. Кадет подхватил меня.
— Не надо меня обнимать — не девушка. Обнимать надо тех красавиц, что внутри. Что-то я заблудился, где мои вещи?
Добрёл до стены, с помощью Миши, оделся. Хорошо, что все мои вещи расстёгивались полностью. Как бы я через голову одевал гимнастёрку? Кадет успел даже кровь застирать. Только всё мокрое было. Потерплю, не сахар, не растаю.
— Больно, дядь Вить?
— Больно, Миша. Даже не пробуй пулю ловить грудью. И чего ты меня дядькой кличешь? Племянничек выискался. Пошли Тараса искать.
— А чего его искать — вот он — в овраге расположился. Там безопаснее, говорит.
— Правильно говорит. Сколько раз вам говорить — самому сдохнуть — не велико умение. Врага надо заставить помирать — вот искусство.
— Сам-то помни об этом. Я только до Мельника добрался — гляжу — в атаку старшина пошёл. Один на весь мотоциклетный батальон. А нас— пулемётом от тебя отрезали. Пока "лешие" пулемёт подавили, пока нашли тебя. Чуть не опоздали.
— Так вы, опоздуны. Один — в доме окопался — выручай его, эти "чуть не опоздали". Ладно, Миш, не серчай на старого, больного Медведя. Ворчун я просто. В том, что я ранен — один я и виноват. На рожон полез — вот и огрёб. А тебя пытаюсь предусмотрительности научить. А, Тарас! Сколько лет, сколько зим! Помоги спуститься в твою берлогу инвалиду штурма безымянного полустанка! Рассказывай! Это позже. Как там дела у Ё-комбата на мостах?
— А вот ротный и расскажет. Товарищ капитан, вы оттуда?
— Ага. Тарас, чайку бы. Да живнуть чего. Где кухни потерял?
— Нигде не терял. Всё готово, хоть сейчас роту кормить можно. Они ещё на марше печи затопили.
— Погоди, Тарас, не тарахти. Что там?
— Огребли мы по самое не балуйся!
Оказалось, что неожиданной атакой на рассвете удалось застать немца у мостов врасплох, так же как и здесь. За несколько минут очистили от врага его окопы, захватили мост, но удержать не смогли. Попали под плотный огонь зениток, пулемётов и миномётов. А потом и немецкие танки подошли. Комбат решил, что это подошли основные силы немецкой танковой дивизии. Группы, перебежавшие мост, понесли наибольшие потери, оказались отрезанными плотным огнём на том берегу. Надо было их вытаскивать. Пока развернули захваченные пушки, отогнали танки, один при этом сожгли, подавили зенитки и пулемёты, эти группы постоянно находились под перекрёстным огнём. Когда огонь врага ослаб, бойцы поднялись на прорыв через мост. Дошли немногие. Хорошо хоть мосты сжечь успели, закидав их бутылками с горючей смесью.
— Наказал нас немец за наглость.
— Это да. Но, этой же наглостью мы малой кровью их батальон уничтожили и за реку их вышвырнули. Нормально.
— Жаль, что сапёры поздно подошли — не успели заложить взрывчатку для подрыва быков остальных секций железнодорожного моста. Его они быстро восстановят. К завтрашнему утру. А автомобильный мост сожгли дотла. Одни головешки из воды торчат.
— По берегу закрепились или отошли?
— Боевое охранение окопалось по берегу и заняло немецкие окопы, наш батальон и батальон Свиридова отошли в глубину метров на шестьсот. Окапываются. Мою роту комбат вывел в резерв и приказал готовить посёлок к круговой обороне.
— Понятно.
— О, молодец Кадет! Что — то я голодный! — ротный стал жадно есть из котелка, принесённого Кадетом.
— Пушки увели от моста? — спросил я его.
Санёк закивал головой, сморщился от боли в шее.
— Три годные, одна — нет, как оказалось, — сказал он с набитым ртом.
Я тоже стал есть. Молчали, только ложки стучали по котелкам. Когда всё поели, я закурил.
— А, знаешь, Александр Тимофеевич, это даже хорошо, что мост не взорвали, — сказал я, выпустив струю дыма.
Он сел резко, наклонился ко мне:
— Это как? Что ж хорошего?
— По пути сюда немец форсировал множество рек и без мостов. И не такие, как эта. Один Днепр чего стоит. Под огнём форсировали. Отсутствие моста их не остановит. Задержит — да, задержит. На сутки. Двое, если понтонные парки отстали. У них ведь хорошо развиты переправочные средства и большой навык в этом. Блин, как объяснить? Как объяснить, если сам едва понимаю. Ладно, давай спрогнозируем, как говорила моя жена...
— Ты же не женат.
— Да? Надо же. Ладно, дело не в этом. Представь — мост мы взорвали. И немцу становиться не принципиально — где переправлять передовые ударные кулаки — здесь, выше течением или ниже. Разведку они переправят везде. Захватят плацдармы, нащупают дырку в нашей обороне. Через двое суток от сегодняшнего утра там переправляется батальон танков и полк мотопехоты. И идёт громить наши тылы. Мы сами уйдём и будем принимать бой с марша. Или нас уничтожат ударом с двух-трёх сторон здесь. Мост они потом спокойно и строят.
