Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Она пригласила меня к себе домой и угостила дешёвым бренди. Я мог пить всякую бурду, включая портвейн, так что меня это не пугало. Мэри сказала, что я смутно напоминаю ей кого-то, но она не могла вспомнить кого именно. Я сказал, что я музыкант, но она имела в виду кого-то вообще другого. Это была отличная мишень — тёлка, не знающая, кто я. Она не была такой уж красавицей, но могла бы сгодиться на роль моей постоянной девушки. Она дала мне в первый же день знакомства. Я стрельнул у неё номер и даже позвонил вечером, чего она совсем не ожидала.
Мэри всё хотела побывать у меня в гостях. Я долго отказывался, потому что не хотел показывать хорошей девушке нашу дыру и весь этот бедлам. Она настояла, я согласился. С первого же дня Герман начал виться вокруг неё, словно змей. Я сразу заподозрил неладное, но кто же знал, что всё будет настолько мерзко. Он валялся на матрасе в комнате, пока мы сидели на полу и курили. Я взглядом намекал, что лучше бы ему уйти. Герман постоянно лез к Мэри с расспросами.
— Что у тебя на футболке? — спросил он, сверля её глазами.
— "Siouxsie and the Banshees", — ответила она.
— Супер, это моя любимая группа, — ответил Герман.
Он врал нагло и подло, потому что никогда не любил их.
— Ты любишь "Cure"? — спросил он.
— Да.
— Давай поменяемся футболками? — предложил он. — Просто так, на память.
— Давай, — ответила Мэри.
Она сняла прямо здесь свою футболку, под которой не было ничего. Герман победоносно уставился на её сиськи. Я не думал, что это такой уж кайф — получать в подарок потную майку Германа, в которой он ходит с сотворения мира. Я не подал вида, что разозлился, просто сказал Мэри, что ей пора, и проводил её домой. Она говорила, что Герман ей совсем не нравится. Просто ей хотелось поставить его в ступор. Идиотизм какой-то. Я чувствовал себя оплеванным.
Мы продолжали встречаться, хотя между нами больше не было доверия. Пока Мэри не было рядом, Герман постоянно повторял, что она дешёвка и жуткая дура. Он говорил это про всех женщин, так что я уже привык. Я пришёл домой из магазина и услышал её крики и плачь из-за двери моей комнаты. Мы вообще в этот день не договаривались о встрече. К тому же, почему она не позвонила мне? И что там, твою мать, происходит? Она выбежала оттуда в слезах, отталкивая меня. Я спросил:
— Что случилось?
Она ответила:
— Отвали.
И выбежала прочь.
Герман сидел на подоконнике с видом короля. Его улыбка сияла во все тридцать два зуба, которые мне хотелось выбить.
— Что ты сделал? — спросил я, срываясь на крик.
— Она ожидала, что я её трахну! — рассмеялся Герман. — Ну ты представляешь? Я жестоко обломал крошку. У неё началась истерика. Она просто конченая шлюха.
Я пытался позвонить Мэри, чтобы узнать, как всё было на самом деле, но она меня послала, так что я до сих пор не знаю, что же было на самом деле.
— Так что считай, что я сделал для тебя дружескую услугу, проверил твою бабу на блядство.
Мы не разговаривали несколько дней. Я даже спал в другой комнате на полу возле пакетов с мусором, только бы не видеть его лицо. В конце концов, он извинился, и мне пришлось его простить, потому что я не мог поступить иначе в данной ситуации.
Вывод из всей истории: ты не должен казаться не собой, чтобы кому-то понравиться. Лучше, наверное, блевануть в харю или выставить себя полным идиотом, чем казаться заумным и напыщенным придурком.
Глава 5.
Мы отправились в свой первый тут по Европе вместе с "Wormdace". Страшно подумать, сколько событий стёрла моя память в этой белой пурге и море из виски. Нашей первой остановкой был Амстердам. Тогда я понял, что если и есть рай для меня, то он выглядит именно так. Проститутки, наркоманы, педики, грязь и говно. Я пытался наслаждаться красотой города, но он расплывался перед глазами. Мне хотелось ещё раз побывать в Амстердаме трезвым, но я боюсь, что миссия невыполнима. Слава богу, что туристы, едущие туда, и так морально готовы к разного рода неадекватным личностям. Мы не были чем-то из ряда вон выходящим во всей этой концепции греха.
Города сливались в один огромный мегаполис. После жизни в Москве я привык к тому, что населённый пункт может быть рваным как мозаика и содержать в себе черты старины, навороченного модерна и убогой разрухи. Так же и с Европой. Она просто большущий город. Я вспоминал о событиях только по фото и видео, сделанным Дани. Он был маньяком-папарацци. Ни один аспект нашей жизни не остался без внимания. Он любил фотографировать всё, что мы пили или ели, гостиничные номера до и после, а также наши тупые проделки.
Когда мне надоедало пить или употреблять, я развлекал себя сам. Я любил красить спящих людей, обмазывать их зубной пастой, связывать скотчем. Больше всего страдал Майк. Он просто казался мне удобной мишенью для издевательств, потому что не мог устроить скандал. Он мужественно всё сносил. Спасибо ему большое. Наш турменеджер пару раз закрывал меня в номере, чтобы я не делал ничего плохого, но я перелезал через окно и вершил свои черные дела. Страдали все: группа, техники и рядовые постояльцы отелей. Герман и Дани время от времени присоединялись ко мне, но чаще я делал всё один, вооружившись маркером, как самым жутким оружием тупых приколов. Я был очень восприимчивым к чужим эмоциям. Я чувствовал, как вокруг меня кипит воздух. Это было сильнее наркотиков.
Иногда Шон приглашал меня в свой автобус. Он был куда комфортабельнее нашего. Мы могли говорить часами. Он расспрашивал меня обо всём. Меня удивляло такое внимание со стороны звезды. Я искал какой-то подвох, но так и не находил. Я всё равно старался быть с ним осторожным. У нас обнаружились общие интересы, мы любили одну и ту же музыку и даже книги. Я обычно редко говорили с англичанами о книгах, потому что мне казалось, что на Западе люди мало читают (дурацкий стереотип). Весь последний год я читал исключительно по-английски, чтобы развивать свой словарный запас. Мне хотелось начать на нём думать, но пока не получалось, кроме моментов, когда я был мертвецки пьян.
— Почему ты начал петь? — спросил меня Шон, поджигая косяк.
Пряный дым струился по салону. Стаканы позвякивали в такт колёсам. Группа отсыпалась после бурной ночи. Только мы сидели и болтали, утопая в мягком диване. Два похмельных героя бескрайних дорог.
— Я ничего другого не умел. Вернее, не хотел уметь, — ответил я. — Во мне скопилось слишком много эмоций, и я могу выражать их только так.
— Я тебя понимаю, — Шон поднёс к губам бокал чистого виски, он почти не пьянел. — Когда мне было семнадцать, я отсидел полгода в колонии за серию магазинных краж. Я понял, что пора что-то менять. Я не хотел гнить на тяжёлой и бесполезной работе, я не стремился вернуться в школу. Мне казалось, что я умру, если не вырвусь из этого порочного круга грязных улиц Эдинбурга. Тогда я просто сбежал в Лондон и сколотил свою группу. Мне кажется, так именно Господь избрал меня для великой миссии.
Я чуть не поперхнулся коктейлем. Он говорил это на полном серьёзе. Шон поймал мой вопросительный взгляд и сказал:
— Знаешь, несмотря на свой образ жизни, я очень религиозен. Я верю, что попаду в Ад, и давно с этим смирился. Но это будет не зря.
Мы стали очень близки с Шоном за этот тур. Я души в нем не чаял, и постоянно говорил с Германом о нём, тот кривился и посылал меня подальше. На самом деле, мы оба им восхищались, только обожание Германа граничило с ненавистью, потому что он просто хотел стать им. Это жуткая всепожирающая форма любви.
Я демонстративно стал проводить больше времени с "Wormdace". Они нравились мне как люди. Я узнал у них много полезных вещей относительно музыки. Так получалось, что какое-то время со своей группой мы виделись лишь на концертах. Потом я снова вернулся, боясь совсем отдалиться от них и утратить ниточку понимания между нами. Они же действительно были мне как семья. Самая настоящая семья со своим уродом в виде меня.
Я снова болтыхался где-то между непролазной депрессией и приступами счастья. Я не знал, чего я хочу на самом деле, постоянно метался в крайности. Раньше я не понимал, зачем рок-звёзды громят гостиничные номера, но когда я сделал это впервые, то сразу понял, какой же это небывалый кайф. Я был весел, зол и трезв, когда крушил всё подряд огнетушителем на глазах у перепуганной девушки. Она лепетала мне что-то, кажется, на немецком, но я не понимал ни слова. Она сбежала от меня в панике. Я пришёл в себя и страшно испугался. Я пошёл на ресепшн, признался во всём и заплатил за весь этот беспредел. Второй раз был более безумным. Мы с Шоном взяли огнетушитель и лак для волос. Я поджигал диванные подушки, обои, стулья, а он пытался потушить всё это. Мы радовались, как дети, нами завладели силы первородного хаоса. Мы — просто боги рок-н-ролла и разрушения. Ещё где-то мы пытались сварить глинтвейн в ванной. У нас был ящик вина и гора лимонов. Всё это мы вывернули прямо в корыто, под которым полыхал костёр из стульев. Попробовать этот напиток богов нам так и не удалось. Пришёл Джек и бухнулся прямо в ванну. До кучи он просто нассал туда.
Тур подходил к концу. Мы два месяца колесили по городам и странам. Просыпаться непонятно где и с кем вошло в привычку. Я с трудом приводил себя в чувства перед каждым выступлением. Но я всё равно выходил, потому что обязан был отыграть концерт. Это даже не было моей обязанностью перед публикой. Я не буду сейчас лукавить. Я был обязан сам себе. Я бы перестал себя уважать в случае, если бы не смог выйти. Это единственное дело, которому не мешала моя непролазная лень. Я был очень ответственным, даже если валился с ног с похмелья.
Я перестал заботиться о своём внешнем виде, как раньше, когда я мог начать краситься за три часа до концерта. Я просто оставался собой. С растрепанными волосами, позавчерашним макияжем, в растянутой футболке, которая велика мне размера на три, в рваных обтягивающих джинсах и кедах. У меня постоянно расцарапанные руки и разбитые коленки, потому что я любил падать. Я нравился людям. Я нравился себе и был готов дрочить перед зеркалом. Герман говорил, что я в те периоды выглядел так, словно меня только что жёстко оттрахали в подворотне. Это заводило моих фанов. Таким я и остался на фотоссессиях того времени. Я был переменчив и знал, что завтра, к примеру, могу превратиться в готического принца или брутального мэна, всё зависело от того, как сложится моё настроение.
Когда я понял, что всё закончилось, и это последний город, мне стало грустно. Я не знал, куда мне деваться потом, как бороться с этой меланхолией. Оставалось только ходить по улицам и смотреть на людей. Был канун католического рождества. Я снова думал о том, что у меня никого нет, что даже те, кого я люблю, не смогут заполнить моей пустоты. А мне хотелось чего-то настоящего, а не моего вечного баловства. Всех этих чёртовых людей кто-то любит, а на меня можно только дрочить. Потом почти случайно мы столкнулись с Шоном в баре. У него было похожее состояние послетуровой депрессии. Он меня утешал и поил яблочным сидром. Стало немного легче и проще смотреть на вещи. Он предложил развеяться и слетать в Таиланд завтра же. Я толком не понимал, зачем он зовёт меня. Я подумал, почему бы и нет. Просто мне совершенно не хотелось возвращаться в Лондон. Меня пугала перспектива того, что мы решили разъехаться с ребятами и жить отдельно. Я не представлял себе, как это.
И мы отправились в Таиланд поглазеть на трансвеститов. Сняли домик рядом с пляжем.
Мы отбросили в сторону алкоголь и наркотики, что стало странным для этого царства порочных удовольствий, но мы были сыты по горло кокаиновым послевкусием тура. Наверное, даже были счастливы в своей маленькой утопии. По вечерам мы шатались по клубам, радуясь возможности быть неузнанными. Мы часто играли в одну игру, пытаясь угадать, кто же сейчас перед нами — мужчина или женщина, странно, но это всегда оказывались мужчины. Они были красивы, как ядовитые рыбы. Сверху — блестки и перья, но стоит зайти чуть дальше — встретишь только болезнь и разложение. Должно быть, они все были больны своей диковинной экзотической Венерой, оттого и казались ещё более привлекательными. Живое семя зла. Мы держались от них в стороне, посещая лишь легальные бордели с настоящими женщинами, у которых были справки об их непричастности к любовной заразе. Но с ними я всё равно не почувствовал ничего особенного, зарёкшись на всю жизнь снимать проституток. Я ни на что не променяю ощущение подлинной страсти, которое не сможет дать мне ни одна из жриц порочного культа.
В этом мирке полусонного блажества я начал скучать по Герману, его угрюмому взгляду и вечному недовольству. Он не давал мне расслабиться, не давал забыться. Рядом с ним у меня было вдохновение. Здесь же стоял вечный штиль. Озеро моей души было так же тихо, как и море за окном. Чтобы творить, я должен пребывать в стрессе. Мы пытались написать песню с Шоном. Всё выходило картонным и неживым. Я уже было расстроился, что не смогу больше вообще ничего написать. Но я верил, что это пройдёт, стоит только с головой нырнуть в горную реку моей жизни.
Мы вернулись домой. Сразу же из аэропорта я двинулся в нашу дыру, хотя Шон очень хотел побыть со мной. Я не мог, у меня от него начался передоз. Дома я застал странную картину: Джек закрашивал роспись на стенах, а мусор давно вынесли. Здесь стало как-то просторно и пусто. Тогда я понял одну важную вещь — мы все повзрослели. Мы больше не кучка безбашенных панков, мы — взрослые самостоятельные люди, у которых есть деньги и собственная жизнь. Пора было выметаться.
Я снял небольшую квартиру-студию в Южном Лондоне. Принёс туда одну единственную сумку своего барахла. У меня никогда не было много вещей. Сел на пол и задумался о том, что же теперь делать дальше. Я никогда не жил один, я не привык распоряжаться собственными средствами. Это пугало. Мне было двадцать два, уже почти двадцать три, но я так и не научился жить. Мне было страшно спать одному в своей большой кровати. Я не хотел никого видеть. Я целыми днями лежал и смотрел в потолок, заказывал еду через Интернет, большая часть оставалась тухнуть на столе.
Когда Герман загремел в реанимацию с алкогольным отравлениям, я впервые очухался. У меня появилось чувство вины. Я совсем забыл о нём, я не думал о том, что у него тоже проблемы, что он страдает. Я был весь погружён в себя. Во мне снова проснулось желание всем помочь и спасти. Он не хотел никого видеть, пока лежал в больнице. Я долгое время мучился неведением касательно его самочувствия. Когда он вернулся, я начал проводить с ним больше времени.
— Я вдруг подумал, что достиг всего, и выпил залпом бутылку "Белой лошади" после того как начался в баре всем подряд, затем добавил транквлизаторов. Я слышал, от этого умирают, но, кажется, я бессмертный, — сказал Герман, разводя руками. Он был в несколько приподнятом и циничном настроении.
— А знаешь, что самое странное? — добавил он. — Это то, что я так и не разлюбил этот сорт дерьмового виски.
Но эти приступы самоиронии и веселья часто сменялись гранями пустого отчаянья. Тогда я носился с ним, постоянно выслушивая бессвязный поток нытья. Отвалил нехилую сумму денег, чтобы он сумел расплатиться с долгами. Мне было не жалко. Я просто понял, что мог потерять его, и мне стало страшно. Он сказал, что я стал таким же, как во время нашего первого знакомства.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |