Далее самый страхолюдный отдел — различные шипованные палицы, дубинки и кастеты наделанные в память об окопных битвах Первой войны.
Потом бинокли, стереотрубы, прицелы, включая два артиллерийских. Некоторые расстались с ремнями, ножнами и портупеями.
Окончательно Марину добивает драгунское седло, сбруя, лошадиный противогаз и три комплекта армейских подков с гвоздями.
Ящики тола, как армейского, так и гражданского образца. Запас шнуров и детонаторов.
Внешне безобидные различные средства, пригодные для изготовления взрывчатки. На первый взгляд, несколько тонн. Кто-то явно желая над орлами подшутить, сдал несколько упаковок сахара.
Как вскоре узнала, в 'Кошачьей' не дожидаясь визитёров собственными силами провели всеобщей обыск. Нашлось... Тоже много всякого разного. Безусловно, самым впечатляющим оказалась двухсотпятидесятикиллограммовая бомба в заводской упаковке.
В этом смысле, 'сордаровцы' подкачали. На выставке была только одна в двадцать пять кг и множество мелких бомб из кассет. Всё остальное у 'котов' было в сопоставимых количествах.
Примерно через десятку Генштаб устроил уже внутреннюю проверку всего незарегистрированного. Орлы нелетающие результатами добровольной сдачи оказались не удовлетворены. Прошлись по ангарам и классам, правда без особого рвения, изъяли всего на один стандартный пятитонный грузовик.
Как и следовало ожидать, запасы пострадали, но не критически. Ожидаемо, все старались сбросить габаритный балласт.
В наличии оказалось даже несколько ящиков пресловутых бронебойно-зажигательных пятьдесят эм эм, а ведь их искали в первую очередь. Патроны остались исключительно недавних выпусков. Гранаты нашлись даже кумулятивные, выпущенные три месяца назад.
Вошедшая даже в народные песни повышенная вороватость грэдских вояк находит подтверждение ещё с одной стороны. Ведь это не ученики, а их родственники воруют боеприпасы со складов и заводов. Причём, это считается настолько неизбежным злом, что практически никак с этим не борются.
Практика анонимной сдачи похищенного военного имущества довольно широко практикуется. Для демобилизованного считается делом чести прихватить с собой на гражданку какой-либо ствол. Говорят, после Великой войны таким хитрым способом утилизировали чуть ли не несколько миллионов трофейных винтовок, пистолетов, пулемётов.
Ходили слухи, генерал-инспектор артиллерии даже угнал в своё имение трофейное железнодорожное орудие почти полметрового калибра.
Жаль, Сордар в те года был ещё весьма юн, а не то бы ему точно приписали угон и переделку в собственную яхту трофейного броненосца, по всем документам, расстрелянного как мишень на учениях.
Динкерт сидит на подоконнике. Чуть не плачет. В руках журнал с такой знакомой обложкой. Переглянувшись, Софи и Марина направляются к ней. Подозрения у сестёр одинаково нехорошие. Динки мирренский знает блестяще, на военного переводчика не годится, там разговорную речь и кучу специфических терминов хорошо надо знать, но любого классика читать может без перевода.
— Что читаешь, Динки?
Подозрения оправдываются. Та самая статья про госпиталь.
— Вот, — всхлип, — я и не знала. Им так тяжело, такие страдания. Но они своей Родине служат.
— Страдают они, — кривится, как от зубной боли Марина. Софи незаметно от Динкерт, пинает сестру. Тут же получает в ответ. Друг друга поняли, разговаривать будет Софи.
Подсев к Динки, Старшая Херктерент озвучивает свою версию происходящего. С озвучиванием некоторых имён и званий.
Сначала не верит. Но грузом фактов вполне возможно задавить.
— Да и сама подумай, неужели в столичных госпиталях такая нехватка персонала, что может потребоваться настолько неквалифицированный. Рэду спросить можешь, она как раз в начале года там бывала, видела, кто там работает.
— Так это всё враньё? — кажется, вот-вот расплачется снова, как ребёнок у кого конфетку отобрали.
— Пропаганда, а не враньё, — хмыкает Марина, — причём широчайшего охвата. Это ведь журнал с самым высоким у них тиражом. Картинки с обложки все отхожие места не на нашей стороне шарика украшают.
— Художники в этом журнале, действительно, хорошие, но этим, пожалуй, его достоинства и ограничиваются, — совершенно учительским тоном изрекает Софи.
— Как же можно так врать! Это же известнейшее издание! — Динкерт искренне возмущена. Неужто, настолько привыкла верить печатному слову.
— Чтобы в ложь скорее поверили, она должна быть чудовищной! — смеётся Марина, — Запиши себе где-нибудь и сделай первым правилом при чтении любых газет.
— Я лучше никаких читать не буду! — делает совершенно не очевидный вывод Динки, — Сообщение о победе вряд ли пропущу. Слушать из официального, похоже имеет смысл только сирены воздушной тревоги, а читать — указатели к бомбоубежищам и плакаты, что там на стенах висят.
Сёстры невесело усмехаются.
Динкерт осторожно кладёт журнал, будто он укусить может, собирается уходить.
— Может, сначала отнесёшь это где взяла? — окликает Марина.
— Тогда в мусор надо отнести, чтобы никто больше не прочёл. Он мой.
— Где взяла?
— Мне Эрида дала. Сказала, ей не нужен, не любит грустные вещи у себя держать.
Сёстры перемигиваются. Сами издание из того же источника раздобыли. Намеренно никому не вредя, ненамеренно разноглазая может нанести ущерб, сравнимый с рейдом тяжёлых бомбардировщиков.
Доверие к печатному слову всё ещё высоко. Ряды никому и ничему не верящих личностей пополняются с гораздо меньшей скоростью, чем хочется обеим Херктерент.
Динки не поленилась прогуляться до мусорных баков. Только уходит — Марина хватает лежащий сверху журнал, намереваясь разорвать.
Софи выразительно протягивает горящую зажигалку.
— Надо отцу Эриды написать, чтобы проверил тех, кто эти сундуки упаковывает. А то ещё что-нибудь совсем неподходящее для неокрепших умов пришлют.
— Свой ум, надо думать, ты считаешь достаточно крепким? — интересуется Софи, растирая носком изящного сапожка пепел.
— Естественно. Ты напишешь или мне взяться?
— Кому он скорее поверит?
— Думаю, мне. Я всё-таки Эриде не так давно достаточно серьёзно помогла.
— Он ко мне просто не обращался. В противном случае, сделала бы тоже самое, — в голосе слышны нотки ревности. Марина делает вид, будто ничего не замечает.
— Ладно, пойду письмо писать. И МИДвовского курьера вызову, чтобы сразу отвёз. Всё равно только штаны протирают, бездельники.
— Ты у себя будешь?
— Да. А что?
— Пойду к Эриде схожу, посмотрю, может там ещё что не полезное валяется.
— Ага. Сходи. Всякого не полезного там очень много... Найдёшь — мне принеси.
Софи резко разворачивается.
— Не полезного для зубов! — ржёт ей вслед Марина.
У Рэдрии письмо на столе валяется. Глупо спрашивать от кого. Лежащие у себя письма Императрицы Марина так и не прочитала. Рэда отцу даже ответы пишет. Где-то Херктерент ей даже завидует.
— Мир он маленький очень. Только кажется огромным. Знаешь, где мой отец живёт?
— Далеко отсюда, — смеётся Марина.
— Я про другое. Сама знаешь, литературная среда — тот ещё змеюшник. Все грызутся со всеми. Из-за творческих вопросов и ради самого процесса грызни.
Как-то прознали, с кем я общаюсь. Его принципиальные противники вдруг стали редкостными подхалимами.
— Сына за тебя там никто резко не возжелал пристроить? Или сам пристроиться?
— И это мне грэдка и Еггта говорит! Мы не миррены какие-нибудь, чтобы детьми ради выгоды для себя торговать.
— Эксцессы и у нас случается. Статью, наказывающую родителей человека от нежелания вступать в брак с собой покончившего относительно недавно отменили.
— Мне уже чётко сказано, решать мне и только мне. Правда, пригрозил, если мне в голову взбредёт родить и от ребёнка отказаться, то ничего хорошего меня не ждёт. Но я и так никогда ничего подобного не сделаю. Куда вероятнее, вовсе рожать не буду.
— Чего так резко? Сложности какие?
Выразительно косится на бёдра Рэды. Судя по ширине на первый взгляд, сложностей с деторождением в будущем быть не должно.
— Я почти абсолютно здорова, во всяком случае в этой области. Переломанное в бою даже не повод ссориться.
Детей в будущем просто не захочу. В любовь совершенно не верю. Даже слишком большая бывает заканчивается как у моего отца. И он ещё человеком с честью отказался, вырастил и воспитал, хотя мог в детский дом отдать, мать-то от меня официально отказалась. Брак они не заключали.
— Отомстить биологической родительнице не хотела?
— Что бы мне это дало, кроме судимости или сумасшедшего дома? Я не самый счастливый человек на свете, но и не самый несчастный. К одному человеку, не знавшему матери, добавятся ещё двое, её потерявшие. Возможно, эту женщину они даже любят. Зачем их этого лишать?
— Из врождённой человеческой злобности.
— Мне не становится хорошо, когда кому-то бывает плохо. Это как перевёрнутые страницы книги, к которым не хочется возвращаться. Отец пытался уговорить её не рожать вообще. Получается, он тоже виноват?
— Это он тебе такое сказал?
— Нет. Хватает... Разговорчивых, — кажется, с трудом удерживается от употребления словечка сильно покрепче, — Уверена, та женщина хотела мне отношения с отцом испортить из-за того, что её чары не произвели на него впечатления.
— Настолько страшная была? Отвергнутая женщина страшно может мстить.
Рэда пожимает плечами.
— Сложно сказать. На вариант 'Я столько не выпью!' всё-таки не тянула. Когда человек не нравится, подмечаешь все недостатки, не замечая всего остального. Вот только не вышло у неё ничего. Я ведь, скажем так, сильно не глупая. Ни с одной женщиной отца никогда не видела. Подозреваю он... После вообще женоненавистником стал.
— На тебе как-то женоненавистничество проявлял?
— Нет. Ничего подобного не было. А ты что-то заподозрила?
— Да как-то история с твоей ногой немножко в ином свете предстала.
— А там всё чисто, — Рэдрия поджимает ногу, несколько секунд стоя на больной, — Видишь, всё хорошо. Просто несчастный случай. Только какой-то человек нехороший донёс о домашнем насилии и растлении. Ничего не нашли, только нервы нам помотали сильно.
— В таких вопросах недосмотреть — самое страшное.
— Да понимаю я. Люди просто свою работу делали. Вот только представлю, на меня в будущем такое заявят... Повторения не хочется. Тем более, отцовские друзья ещё трём доносам не дали хода. И это только то, про что я знаю. Одна из причин отцовской радости при моём поступлении — больше подобного писать не будут. Ну, а если я на его месте окажусь?
— Искать этого человека нехорошего пытались? Хотя бы по почерку.
— Пытались. Не нашли. Печатные машинки— вещь довольно распространённая. Там ещё оказалась самая продаваемая модель. Из детского дома я бы вряд ли сюда попала.
— Ещё есть такая милая вещь как налог на бездетных. Я даже знаю людей, кто родились из-за нежелания налог этот платить.
— Я тоже таких знаю. В старой школе много было. Но мне проще будет платить. О перспективах твоего брака переговоры ещё не ведутся?
— Ха! Я в этом смысле ещё свободнее тебя. Сама же поговорку знаешь 'На Еггте жениться'.
— Так обычно говорят про неудачный брак с женщиной крутого нрава.
Марина самодовольно ухмыляется.
— Ну, так никто и не говорит, что я спокойная. Обычно про второй смысл поговорки забывают. Кто на Еггте женится, сам Еггтом становится. Так что, могут делать что захочу, дочка всё равно принцессой и Еггтой будет. Моя кровь перебивает любую другую. Один из немногих законов, что у нас в стране на все сто работает.
— Уверена, что будет дочка?
Марина криво ухмыляется.
— Это одна из немногих вещей, где уверенность стопроцентная.
— Мне от биологической матери только имя досталось. И ничего, совсем ничего больше.
— Твой отец не пытался скрывать, кто она?
— Сама же любишь говорить, не мир тесен, а слой тонок. Все всех знают. Фотографии не прятал, имя сам назвал. Мы оба ей не нужны были.
— А это не она те доносы писала? Просто гадя из вредности, зная, что у вас всё хорошо.
— Могла, но я не уверена. Ничего, хоть как-то позволяющего связать доносы с ней обнаружить не удалось. Машинописью, во всяком случае, она не владеет, а печатал обученный человек. Так что даже если она, сообщник должен быть, отчего ещё гаже.
— Не обязательно. Машинописи или стенографии учат так, чтобы механически копировать текст или речь, не задумываясь о содержании. Так скорость возрастает.
— Я не знала, — в глазах Рэды мелькает что-то, словно накануне схватки, — не знала, — зачем-то повторяет.
— Если опять что придёт — мне скажи. Дело на особый контроль министерства попадёт, а там орлы ещё, пусть нелетающие, но землекопы отменные. Что-нибудь да нароют.
— Завидует, может, кто твоему отцу? Потому и гадят. Ты-то сама вроде ещё никому мозоли любимые оттоптать не должна.
— Сам он склонен считать, дело в повышенном числе больных на голову в определённой среде. Других обвиняют в том, с чем у самих не в порядке. У него в главных подозреваемых был тот, кто либо жену и детей бил, либо повышенным интересом к излишне молоденьким отличался. Но хоть чего-то, похожего на доказательства против них не нашлось.
Одного, правда как раз за малолеток и посадили, но это точно не он был, насколько я знаю, заключённым печатные машинки не полагаются.
После того, как императорский курьер патент на дворянство привёз... Ты словно язвила, даровав с правом передачи по наследству.
— Даже мысли такой не было. У меня с полумерами плохо, влупила высшее из того, на что право имею.
— Отдельная благодарность, — тон на совсем официальный переключается.
Марина только машет рукой в ответ.
— Ты на будущее учти. Я не только за хорошее, я и за плохое тоже по-полной вкачу. Скорее всего, просто и без затей расстреляю
— В этом я и не сомневаюсь. Главного не досказала. Мне отец меч купил. Самый лучший из известных в наших краях. Мастер даже не сразу поверил, берётся не в коллекцию, а для ношения. Причём пожалования от Императора и Главы Дома Еггтов, правда он не знал, что Глава сейчас ты. Даже статьи из местных газет привезла про меня любимую. Подобных пожалований в наших краях давно не было. Хотя, отец довольно известен. Уже и сплетню про меня люди добрые запустить успели. Мол, у меня связь с кем-то из Великого Дома. И титул мне через связи этого Дома сделали. Хоть бы немного подумали, сколько мне лет! Неужели элементарную вещь забыли, Еггты титулами не разбрасываются, а сыновей в главной ветви Еггтов в нынешнем поколении ни у кого нет.
— Ja, ja, — дурачится Марина по-немецки.
Рэдрия только удивлённо хлопает глазами.
Марина не сразу соображает.
— Просто подтверждаю, что я главнюк в доме на одном сильно малонародном языке нашей Империи.
— Мало — это сколько? Кого свыше ста тысяч, я вроде, все нации помню. По 'Народам Родины' у меня отлично.
— По последней переписи — тысяч тридцать. Отец с ними там воевал, до сих пор недолюбливает. Мирренский расизм по сравнению с их идейками — детский лепет на лужайке. Выбивание этих идеек из голов этой нации только родной стране отца в двадцать миллионов человек обошлось.
