— Нажрался чего-то?— предположил маркиз. Командир гарнизона, не отрывающий взгляд от наездницы в небе, медленно кивнул.
— Похоже,— уже не таким деревянным голосом отозвался он.— Сейчас как раз желтозубка цветет, драконы от нее напрочь дуреют.
Штурмовик Кайи тем временем начал потихоньку приходить в себя. Перестал трясти башкой и вырываться, ровнее замахал крыльями — похоже, то, что было в баронской фляжке, пошло полоумному на пользу. Наездница в седле выпрямилась. Карлос Д'Освальдо что-то отрывисто скомандовал и, выпустив кольца узды из рук, развернул своего дракона. Дочь, слегка шевельнув поводьями, наклонилась к шее своего. Что-то ему сказала, похлопала по лопатке, и штурмовик, описав в небе дугу, следом за собратом двинулся назад к первой заставе. Его все еще слегка заносило на поворотах, но по сравнению с недавними скачками это уже были сущие пустяки.
— Надеюсь,— проводив зверей взглядом, сказал Астор,— до ушей его высочества слух о сегодняшнем инциденте не дойдет. Кайя даже к заставе не приписана. И я еще молчу про всё остальное...
Фабио едва заметно скривился. Ему было хорошо известно, что ждет барона Д'Освальдо, если об этом узнают не те люди. Кайя не просто 'не приписана' к первой заставе, она там даже какой-нибудь прачкой не числится. А садиться на дракона и, тем паче, поднимать его в небо имеет право только действительный наездник — в чине не меньше младшего офицера. Дочь барона чинов не имела. И пускай, по мнению Фабио, она была лучше многих, но следственную комиссию это вряд ли сможет убедить. Устав есть устав, он один для всех.
— И где, паразит, желтозубку нашел?— с внезапной злостью прошипел командир гарнизона.— Она же только в предгорьях растет!
Маркиз Д'Алваро вопросительно приподнял брови, но, встретив в ответ лишь знакомый колючий взгляд, счел за благо промолчать. Он догадывался, что будущее барона заботит Фабио в последнюю очередь. А то, что давно уже заботило в первую... Увы, тут командующему заставой можно было только посочувствовать.
Глава XII
Над родовым поместьем Освальдо сгущались черные тучи. Только не те, которых так ждали крестьяне и рассыхающаяся на глазах земля — дом затих, словно пригнувшись, слуги попрятались по углам, а в каминной зале на втором этаже уже посверкивали в спертом воздухе невидимые молнии.
Барон Д'Освальдо был в ярости. Он стоял у камина, широко расставив ноги и по-бычьи нагнув голову: в левой руке зажата массивная трость, круглый металлический набалдашник которой медленно похлопывает по ладони правую, кустистые брови резко сдвинуты, лицо бурое...
— Последний раз спрашиваю,— глухо пророкотал барон.— Кто? Кто из вас, сопляков, Шенгу грызло едким корнем натер?
Застывшие навытяжку перед отцом трое сыновей не проронили ни звука. Только старший, восемнадцатилетний Энрике, еще крепче сжал зубы. Барон окинул отпрысков мрачным взглядом.
— Ясно,— после паузы бросил он. Толстые короткие пальцы еще сильнее сомкнулись вокруг ствола трости. Затрещало дерево. Многозначительно качнулся в воздухе печально знакомый всем троим набалдашник.— Значит, по-хорошему не желаем? Ну, дело ваше. Энрике! Скидывай рубаху и к стене!
Сын молча повиновался. Двое других затравленно переглянулись. Баронесса, вжавшаяся в угол дивана позади мужа, прижала руку ко рту:
— Карлос!..
— Молчи, Абель!— повелительно рыкнул тот, закатывая рукава.— Тебя сюда не звали! А коли жалко — так вон она, дверь...
Он размахнулся. Набалдашник трости, коротко блеснув в закатном полумраке, с силой опустился на плечо Энрике. Тот вздрогнул, но устоял. Следующий удар пришелся под лопатку, заставив молодого человека впиться ногтями в стену и внутренне сжаться — позади опять свистнула в воздухе трость. У Энрике перехватило дыхание от боли. Отец знал, куда бить, и умел это делать.
На четвертом замахе баронесса вскочила на ноги. Губы ее побелели.
— Не смей!— взвизгнула она, бросаясь наперерез супругу.— Мерзавец! Палач! Родную кровь ни за что, из-за какой-то девчонки!..
Она схватила его за руку, но Карлос, не глядя, отшвырнул от себя жену. Тяжелый набалдашник вновь ухнул вниз, и старший сын с тихим стоном упал на одно колено.
— Родная кровь...— с пугающей улыбкой повторил барон Д'Освальдо, поворачиваясь к чудом удержавшейся на ногах супруге.— Уж прямо скажи, что твоя! Не так? Так! И мозги у всех троих твои же, куриные! 'Девчонка'! Одна она у тебя перед глазами, а то, что эти выродки едва дракона не угробили, да еще у принца под самым носом, это тебе звук пустой? То, что меня теперь вместе со всем гарнизоном вот-вот на кулак натянут — это, выходит, мелочь? Титул тебе жмет, Абель, на границе скучно стало?..— он свирепо раздул ноздри.— Санто! Ты следующий, снимай рубаху!
Названный, закусив губу, взялся за пуговицы. Младший сын барона бросил отчаянный взгляд на мать, потом — на скорчившегося у ног отца Энрике. Семилетний Диас, несмотря на юность, уже пару раз испытал на себе силу отцовского гнева, и от одной мысли о повторении мальчику делалось жутко. Конечно, его не будут бить так же сильно, как братьев, но...
— К стене!— приказал среднему сыну Карлос. Тот, опустив голову, сделал шаг вперед. Баронесса пошатнулась. В воздух взлетела трость. И одновременно с первым ударом по спине Санто под руку барону метнулся захлебывающийся слезами мальчишка.
— Не надо, батюшка!— пронзительно закричал он, повиснув на отцовском локте.— Не надо, он не виноват! И Энрике не виноват! Это я! Я сделал! Они не знали!
Трость, уже занесенная для нового удара, остановилась в дюйме от цели. Барон Д'Освальдо повернул голову.
— Вот как?— спросил он, глядя на всхлипывающего Диаса.— Стало быть, ты?
Младший, шмыгнув носом, обреченно кивнул.
— И зачем?
— Я...— Диас запнулся. Потом опустил глаза и выдавил из себя невнятное, еле слышное:— Я просто... это была шутка...
Карлос задумчиво сощурился.
— Добро,— после минутной паузы сказал он. Бросил сомневающийся взгляд на литой набалдашник трости, положил ее на стол и одним движением выдернул из штанов широкий кожаный ремень.— Жаль, мал ты слишком, палки не сдюжишь, хотя стоило бы тебя ею поучить — и за дракона, и за то, что не сразу признался, ну да пока и пряжка сойдет. Энрике, Санто — вон!
Старшие вышли. Что будет дальше, им и так было известно. Оба жалели младшего брата, да кто бы не пожалел, но рука у отца была тяжелая. Лезть под нее — никакой спины не хватит.
— Диас, снимай рубаху,— подождав, пока за сыновьями захлопнется дверь, велел барон.— Штаны тоже. По вине и плата, а коль вина двойная...
Баронесса, не дав мужу закончить, раненой птицей метнулась к тихо давящемуся слезами мальчику и, рухнув на колени, прижала его к себе.
— Хватит!— выкрикнула она, вперив в лицо супруга горящий одновременно мольбой и ненавистью взгляд.— Хватит, Карлос, прошу! Неужто тебе мало было?! Оставь хоть его в покое! Он ведь еще ребенок! Он не понимал, что делает!
Барон улыбнулся — пугающе, криво, так, что по спине Абель Д'Освальдо вдруг резко продрало холодом — и, бросив ремень на стол рядом с тростью, наклонился вперед.
— Не понимал,— согласился он, взяв жену за подбородок. Мягко, почти ласково провел большим пальцем по бьющейся вене на ее шее и добавил:— В отличие от тебя. Я не дурак — где бы Диас достал едкий корень, и с чего бы ему понадобилось мазать этой пакостью драконье железо? Кайя... Ты ненавидишь её, Абель. Так сильно, что готова собственных сыновей подвести под кнут, сколько бы ни кричала о 'родной крови'! Какая же ты, все-таки, дрянь, моя милая. Жалкая, трусливая дрянь.
Баронесса смотрела в темные глаза мужа, чувствуя его руку на своем горле и медленно цепенея от страха. Она понимала, что ему достаточно только как следует сжать пальцы — и ей конец.
— Ты знал...— непослушными губами прошептала она.— Но всё равно избил их... мне в наказание?
Карлос Д'Освальдо покачал головой.
— Не тебе,— отозвался он.— И не в наказание, а в науку. Они тоже знали. Оба были на заставе, оба видели, как Диас лазал в стойло к Шенгу, оба поняли, что он сделал, когда дракон взбесился, но промолчали. Впредь подумают дважды.
— Он же их брат!..
— А ты их мать,— пожал плечами барон.— Но тебе сердце не помешало. Вставай! Хватит разыгрывать из себя мученицу! По-хорошему, тебя бы выгнать во двор в чем мать родила да отстегать плетью при всем честном народе, но, на твое счастье, ты баронесса Д'Освальдо. А я не бью женщин.
Он отпустил горло супруги и одним движением выдернул из ее ослабевших рук младшего сына.
— Вставай, Абель,— повторил барон, поворачиваясь к ней спиной,— и убирайся отсюда. Диас! Ты меня слышал? Раздевайся!
Мальчик, смирившись с неизбежным, потянул с плеч рубашку. Мать не пошевелилась. Она всё так же сидела, уткнувшись коленями в пол, и смотрела на мужа пустым остановившимся взглядом. Абель Д'Освальдо было всего тридцать пять лет, но сейчас — растрепанная, бледная, с бессильно лежащими на коленях тонкими высохшими руками — она казалась старухой. Даже себе самой. А ведь когда-то все было иначе, в те счастливые дни, когда единственными ее заботами были составление списка блюд к ужину или выбор платья, в котором она встретит гостей. И Карлос, который теперь презирает ее, смотрел на Абель совсем другими глазами. В них жила любовь, жила страсть... Куда всё исчезло? Как так вышло, что эта грубая, неотесанная девчонка с заставы стала значить для него больше, чем собственная семья? Чем они такое заслужили?
— Абель, ты еще здесь?
В голосе мужа слышались знакомые до дрожи стальные ноты, но даже они не заставили баронессу подняться. Силы совершенно оставили ее: случись вдруг Карлосу пойти против собственных принципов и взяться за трость, она и тогда не смогла бы двинуться с места. Странное оцепенение нашло на Абель. Барон, обернувшись в ее сторону, досадливо крякнул.
— Ну, как знаешь,— обронил он, наматывая на руку конец длинного ремня. Уже занявший место у стены Диас зажмурился. Но вместо свиста рассекающей воздух кожаной ленты услышал громкий скрежет дверных петель и голос отцовского денщика:
— Ваша милость! Вас срочно требуют на заставу!
Барон Д'Освальдо повернул голову. На его широком красном лице отразилось недовольство, смешанное с тревогой.
— Что такое?— опуская вниз руку, спросил он.— Еще кто-то взбесился?
— Никак нет, ваша милость!— выпалил денщик, стараясь не смотреть на хозяйку. Вид стоящего у стены баронского сына, хоть старшего, хоть младшего, был для него не нов.— Его высочество со свитой пожаловали! Только что! Прямо с седьмой заставы — к нам! Вас видеть желают!
Барон глухо выругался. И забыв о Диасе, быстро продел ремень обратно в пояс.
— Мундир мне,— отрывисто скомандовал он.— И лошадь к крыльцу. Живо!
— Будет сделано, ваша милость!
Второй раз заныли дверные петли. Денщик исчез, оставив после себя густой запах пота и лука. Карлос, на ходу расстегивая камзол, торопливо направился к выходу из каминной. И только уже переступив порог, оглянулся на миг.
— Очнись!— бросил он безучастной ко всему жене.— И приведи себя в порядок! Не слышала — принц на заставе, значит, на ночь у нас остановится. Ты здесь пока что хозяйка, так помни свой долг!
Дверь, гулко хлопнув, закрылась. Из коридора, затихая, донесся стук подкованных железом сапог. Абель Д'Освальдо закрыла лицо дрожащими руками и беззвучно заплакала.
Солнце уже скрылось за горами, но первая застава освещена была, как днем. Жарко горели в своих гнездах факелы у ворот, медью блестели над входом в каждое стойло масляные фонари, играли блики на пуговицах и оружии. Ровно засыпанный свежими опилками двор был чисто прибран. Бойцы, все как на подбор, тоже радовали глаз отличной выправкой и ладно подогнанными мундирами. 'Сегодня, пожалуй, выспимся — Д'Освальдо дело знает',— не без удовольствия подумал наследный принц. Еще раз оглядел заставу, выискивая, за что бы зацепиться, но не нашел и улыбнулся про себя. Последние дни выдались суматошными, не то что поспать — поесть по-человечески времени не было. И это при том, что хранители восьмой и седьмой застав постарались как можно скорее подобрать хвосты, прослышав о накрытой его высочеством в ночи девятой... Но хаос, даже слегка облагороженный, все равно остается хаосом: чуть ковырни, что-то да вылезет. Здесь же, это Рауль понял сразу, выискивать было попросту нечего.
Наследный принц Геона следом за графом Бервиком поднялся по лестнице и остановился у края стены. Дозорные, будто вросшие в камень, даже не шелохнулись.
— Успели подготовиться,— вполголоса обронил граф, шаря пристрастным взглядом вокруг себя.— Наверняка и в счетных книгах все цифра к цифре.
— Не сомневаюсь,— отозвался принц. Несколько минут назад он лично осмотрел все пристройки, прошел от конюшни до драконьих стойл, не побрезговал даже последним чуланом — но везде нашел одно и то же. На заставе царил образцовый порядок. И дело не в том, кто что успел, такого за день-два не добьешься...
Рауль с улыбкой повернулся к почтительно отставшему от них с графом на три шага командиру гарнизона:
— Я вижу, барон хозяин рачительный?
— Так точно, ваше высочество,— прямой сухопарый старик в безупречно подогнанном мундире с достоинством склонил голову.— Его милость службу блюдет.
Внизу послышался шум. Распахнулись ворота, и во двор на тяжелом гнедом жеребце въехал хранитель первой заставы. Рауль, глядя сверху на барона Д'Освальдо, в очередной раз подивился тому, сколь сильно тот напоминает собственный родовой герб: припавшего на одно колено широкогрудого быка с выставленными вперед рогами. Последних, разумеется, на голове у барона не было, но в остальном сходство было поразительным. Такие, как Д'Освальдо, горой встанут на пути любого, кто посягнет на их стадо и стойло — и помоги ему боги, если он не догадается вовремя отступить! 'Была бы на южной границе хоть пара-тройка таких,— с сожалением подумал Рауль,— которым что мир, что война — всё едино! Не пришлось бы тогда и кататься'. Он, вздохнув про себя, тепло улыбнулся взбегающему по лестнице Карлосу Д'Освальдо.
— Добро пожаловать, ваше высочество,— приветствуя внука государыни не слишком изящным поклоном, сказал барон.— Приношу свои глубочайшие извинения, что вы не застали меня здесь по прибытию. Надеюсь, вам не пришлось ждать слишком долго. Если вы пожелаете осмотреть заставу, я почту за честь...
Он сделал короткую паузу, чтобы перевести дух, и уже набрал в грудь воздуха, собираясь продолжить, но принц не дал ему этого сделать.
— Полно, барон!— добродушным тоном проговорил он.— Вам совершенно не за что извиняться. Вы не командир гарнизона и не обязаны находиться при нем неотлучно.
По губам хранителя первой заставы скользнула тень благодарной улыбки. Этикет был слабым местом всех Д'Освальдо, и как бы Карлос ни старался, как бы ни был искренен, даже эти несколько пустячных фраз в его устах звучали фальшиво — он сам это чувствовал, но ничего поделать с собой не мог. Рауль был осведомлен об этой его маленькой слабости, да и приверженность барона к порядку произвела на него впечатление, так что он поторопился взять инициативу в свои руки:
