— В общем, мы вас ждём. До свидания.
— Володя... — растерянно окликнула меня Нина, мгновенно забыв обо всех препирательствах с мужем. — А как же... деньги?
— Что "деньги"? — удивлённо обернулся я.
— Ну... — смутилась она, подыскивая слова пообтекаемее. — Что с ними делать?
Санька, стоя у неё за спиной, покрутил возле виска, глядя на меня, и махнул рукой: мол, что с неё взять?
— Деньги тратить надо, — как можно спокойнее ответил я, делая акцент на слове "тратить". — По своему усмотрению. Они ваши.
Нина задумчиво и медленно кивнула и поджала губы: мол, там видно будет.
— Ну, Монте-Кристо, — протянул мне Санька руку, — спасибо за всё!
— Сам ты... три дня не умывался!.. Кстати! — вдруг опомнился я. — Ты там... ну, на заводе... Амхату передай, чтоб меня больше не ждали. Некогда мне.
— Ну-ну! — усмехнулся тот понимающе. — Дело понятное!
18. Счастливые часов не наблюдают
Когда мы отошли от их калитки на приличное расстояние, Настя спросила:
— Теперь ты видишь, что из твоей затеи ничего хорошего не выходит?
— Вижу, — вздохнул я.
— И причина здесь одна: деньги нельзя дарить. Сознание людей так устроено, что как бы плохо ни жил человек и как бы хорошо он к тебе ни относился, принимать такие подарки может или всё до конца понимающий человек, или откровенный попрошайка. В случае с Игорем больше подходит второй вариант, да и то с оговорками. А вот Санька, хоть всего и не понимает, но интуиция подсказывает ему, что от тебя ему ничего плохого ждать не приходится.
— Чего не скажешь о его жене...
— Вот-вот! Здесь автоматически включается гордость: мол, а чем мы хуже? Даже в ущерб себе. Дай Бог, чтоб я оказалась неправой, но мне кажется, что деньги она тебе вернёт. Не мытьём, так катаньем.
— Глупость какая-то... А, по-твоему, как я должен был поступить?
— Не надо было объясняться, когда она сами деньги нашла. А тем более, фокусы показывать. И Саньке ничего не надо было говорить. Пусть бы сами разбирались.
— Я и не собирался. Но он так ловко подвёл разговор, что я и не заметил, как проболтался. К тому же, не такой уж он и дурак — сразу допёр, что без меня тут дело не обошлось.
— Я слышала...
— Весь наш разговор? — смутился я.
— Ну, не весь... — скромно улыбнулась она. — Но большую его часть. Вы так громко думали...
— И про "девицу"? И про то, что "не рубишь"?
— И про "лакомый кусочек", — озорно сверкнула она глазами. — Да ты не думай, я не обиделась. Они ж не знали...
— Тут грех обижаться, — прижал я её покрепче и поцеловал. — Кусочек, действительно лакомый! — И я опять приник к её губам.
— Вовка! — попыталась она отстраниться. — Люди же кругом!
— Ну и что?
— Неудобно... И никакого удовольствия.
— Нырнём домой?
— Успеем. Давай хоть воздухом подышим.
— Ладно, — вздохнул я. — Давай подышим. На чём мы остановились?
— На том, что деньги нельзя дарить. Их должны находить случайно. А тебя в этот момент даже и близко быть не должно. Пусть это будет целиком их заслугой.
— Хм, — с притворным глубокомыслием произнёс я. — А в этом что-то есть. Вот с Пашкой мы это и проэкспериментируем, как до дому доковыляем.
— Когда мы до дому доковыляем, — лукаво стрельнула она глазком, — ты "поэкспериментируешь" со мной, а там уж видно будет...
— Ах ты лакомый мой кусочек! — рассмеялся я, прижимая её к себе. — Нырнём ко мне? М? Чтоб никто не докучал?
Бровь её многозначительно изогнулась:
— Тебе решать...
— Понял! — радостно взбрыкнул я и оглядел окрестности в поисках места понеприметнее, куда можно было бы притулить экран. Как назло, на улице было многолюдно: легион пенсионеров выполз на солнышко погреть свои старые кости.
— Праздник сегодня, что ли, какой? — с досадой пробурчал я. — Сюда шли — никого не было, а теперь — как тараканов на кухне!
— Не злись. Мы туда всегда успеем.
— "Не злись"! Ведь на нас все только и пялятся!
— Пальцем-то не показывай. Пусть посмотрят. Чай, не уроды.
— Да уж! Красавицы, как на подбор! А с ними дядька Черномор.
— Балда! — постучала она мне по лбу. — Да я о нас с тобой!
— А-а... Вот тут не могу не согласиться с вами, сударыня! — рассмеялся я.
Наконец, мы достигли спасительного переулка, где, кроме двух пацанят, пускавших в луже кораблики, никого не было. На всякий случай мы отошли ещё чуть подальше.
Я было раскрыл рот, чтоб позвать на помощь верного коня, как вдруг, словно из-под земли перед нами выросла компания лохматых оболтусов в потёртых джинсах. Видимо, отдыхали в придорожном кустарнике, да завидев влюблённую парочку, решили отвести душу. Классическая ситуация!
Настя тихо ойкнула и ещё крепче прижалась ко мне.
— Погоди-ка... — Я освободился от её цепких объятий, задвинул за спину и насупился, широко расставив ноги и сжав кулаки: — Ну, чего надо?
Церемониться я с ними не собирался. В своё время натерпелся от таких вот по самое нельзя.
— Чё, деловой, что ли? — гыгыкнул один из них с отвисшей губой. Он враскачку подошел ко мне, всем своим видом изображая презрение.
— А тёлка-то в самом соку! — гаденько вякнул другой, обходя нас сбоку.
— А мы ейное устройство — щас! Под мелкоскопом... — поддержал его ещё один, заходя с другой стороны и разминая в предвкушении пальцы.
Но я ему не дал договорить. Только рукой повёл в его сторону, как бы останавливая, а с указательного пальца уже сорвалась фиолетовая молния, угодив прямо между бесстыжих глаз. Охотника до тёлок ветром сдуло, с силой шваркнув об забор, который не выдержал удара и проломился. В другом проломе с не меньшим треском исчез его единомышленник.
Одобрительное ржание остальной команды разом стихло, послышались высокохудожественные обещания красивой жизни, а тот, что обозвал меня "деловым", заверещал и высоко подпрыгнул, изображая из себя каратиста, явно метясь мне ногой в голову.
Создать имидж ему удалось, но не более. Мне даже не понадобилось никаких движений: браслет справился с ним самостоятельно. Губошлёп взлетел неестественно высоко, метров на пять вверх и в сторону, откуда он с треском вломился в заросли радостно распростёршего свои колючие объятия крыжовника. Надо заметить, что интонация вопля несколько изменилась. Теперь в нём можно было разобрать больше жалобных ноток, чем угрожающих. И почему-то он винил в своих бедах моих родителей.
Остальное воинство не стало задавать лишних вопросов, а поспешно удалилось, сопровождая своё отступление цветистыми прогнозами. Я не стал вступать с ними в дискуссию, а только хмуро посмотрел им вслед.
— Ну, даёшь! — послышался дрожащий голос Насти.
Я обернулся. Она, прижав кулачки к груди, восхищённо смотрела на меня, широко раскрыв глаза.
— Не переоценивай мои заслуги, — устало сказал я, беря её под руку. Напряжение момента всё же дало себя знать. — Это не я. Это браслет.
— Всё равно! — Она ласково потёрлась о моё плечо. — Смотрелся ты великолепно!
— Ну-ну... Супермен. В схватке с тараканами.
— Я серьёзно, — надула губки Настя. — Ты сам-то видел его?
— Кого?
— Ну фильм этот? Про Супермена?
— Да Бог с тобой! Откуда?
— А я видела.
— Ну и как? Красивый мужик?
— Я сейчас не об этом.
— Ну а всё-таки?
Она вдруг замолкла и продолжительно посмотрела мне в глаза. Потом тихо спросила:
— Ты ищешь повода для ссоры?
— Да ты что! — испугался я. — И в мыслях такого не было! Просто не остыл ещё после возмущения.
Но она продолжала смотреть на меня исподлобья. Мне стало не по себе от её взгляда. Что-то неприятное и обещающее читалось в нём. Наверное, в первый раз трезво взглянула на меня.
Надо было что-то предпринимать, дабы восстановить пострадавший имидж. В переулке мы были одни. Даже малыши, совсем недавно копошившиеся в луже, куда-то испарились. Видно испугались шума драки. Самое время нырять домой. Оказавшись в моей квартире, мы стали молча раздеваться. Я помог Насте снять шубку и повесил на вешалку. Чувствовал я себя скверно. Разговор не клеился. Настя односложно отвечала на мои вопросы и без особого интереса принимала мои ухаживания. Она прошла в мастерскую и, остановившись на пороге, втянула носом воздух:
— Красками пахнет...
Я не нашёлся, что сказать в ответ, а только с глупым видом топтался у неё за спиной. Между нами пробежала чёрная кошка и я никак не мог избавиться от этого ощущения. Суперменом я себя совсем не чувствовал.
Она прошла к мольберту, на котором стояла неоконченная работа. Усевшись верхом на стул, она поставила локти на его спинку и, подперев голову руками, стала задумчиво разглядывать будущую картину. Я было хотел сказать, что тут, мол, смотреть не на что — ещё работы и работы, но вдруг с ужасом вспомнил , что на кухне у меня — Мамай воевал!
Оставив Настю за своим занятием, я в срочном порядке удалился наводить марафет.
"Привёл, балда!" — матерился я про себя потихоньку, развивая катастрофическую активность. Катастрофическую для посуды...
Когда была расколочена последняя тарелка, я почувствовал, как сзади меня обхватили ласковые руки и не менее ласковый голосок поинтересовался:
— Я надеюсь ты ещё не всё разбил ? Мне хватит?
Слава Богу! У меня сразу отлегло на душе. Мир снова приобрёл цветное изображение. Даже неистребимые тараканы, в обилии сновавшие по стенам и приводившие меня в состояние сильнейшего смущения перед Настей, и те заулыбались.
Я хотел потереться виском о её голову , лежащую у меня на плече, но она ловко увернулась и легонько оттолкнула бедром от раковины:
— Ну-ка...
Ловко управляясь с многодневной грязью, она как-то странно поглядывала на меня. Наконец раскололась:
— Ну и чего ты стоишь?
— А что я должен делать? Ты у меня работу отобрала.
— Разве твоё место здесь?
— А где же? — оторопел я.
— Там! — мотнула она головой в сторону мастерской. — Ты когда последний раз кисть в руки брал?
— Ну... За день до нашего знакомства.
— Значит с тех пор работа стоит?
— А когда бы я?.. — стал я оправдываться, но она перебила:
— Выходит, что моё присутствие оказывает пагубное воздействие на творческий процесс! — И строго посмотрела мне в глаза. Где-то там, в глубине, пряталась усмешка в её глазах, это угадывалось на уровне интуиции, но всё выражение лица было требовательным и непреклонным:
— Вот иди и займись делом! — отрезала она и вновь загремела посудой.
— Да, ну а как же ты?.. — растерялся я от такого неожиданного напора.
— А что я ? — не поворачивая головы, ответила она и фыркнула, убирая со лба непокорный локон. — Разве я первый раз на кухне?
— Да неудобно как-то...
— Неудобно штаны через голову одевать. Иди работай и ни о чем не думай. Я тут сама разберусь.
Испытывая жуткую неловкость, я потерянно посмотрел, как она по-свойски орудовала с моими многодневными завалами, пожал плечами и побрёл в свою комнату. Конечно же я не был против такого положения вещей, руки у меня чесались ещё на море. Я вообще не могу долго дурака валять. Но тут случай особый. Время в присутствии Насти летело птицей. И я не заметил, как проскочили эти два дня. Любовь оказалась штукой увлекательной, но и в то же время разлагающей. В смысле дисциплины. Я уж совсем сбился с настрою. Надо бы посидеть, "поймать струю", как говорится, а уж потом приниматься за работу. Однако легко сказать: "Поймать струю"! Ведь это как болезнь — или она есть, или нет её. Переговоры с Богом заранее не заказывают. Божья благодать снисходит по своему усмотрению.
Но — партия сказала: "Надо!", мы берём под козырёк. Что ж, спробнём, не глядя...
Я подошёл к магнитофону и включил музыку — непременную спутницу всех моих творческих исканий. Даже кассета на магнитофоне стояла та же, что и до знакомства с Настей. Вообще-то, я её гонял и после похода с Игорем и своих лунных изысканий, но прелести своей она от этого не потеряла. Вещь была многократного использования и надоесть не могла вследствие своей сложности для восприятия, а потому и теперь буквально слёту завладела моим вниманием.
Сделав несколько кругов по мастерской, я всё же пришвартовался возле мольберта. М-да, есть у меня такая странность — я терпеть не могу собственных работ. Другие, к примеру, закончив, вешают на глазах, любуются, насмотреться не могут на дело рук своих, а я начинаю ненавидеть свою работу задолго до окончания. Мне буквально бьют по глазам одни её недостатки. Говорю это, ничуть не рисуясь. Потому-то и показать мне обычно нечего интересующемуся моими работами заказчику, так как я, едва завершив своё творение, стремился поскорее от него избавиться. Честно говоря, избавляться не составляло труда, поскольку торговать своими работами я не мастак, а задаром — буквально рвали из рук. В некоторых случаях даже приходилось убеждать, что, мол, работа ещё не закончена, доводки требует, но меня не слушали, стремясь опередить конкурентов, падких на халяву.
Писать маслом я начал совсем недавно, но сразу же почувствовал в себе силу. Проблема, как и в случае с выжиганием, всегда оставалась только одна — сюжет. Тематика моих творений несколько отличалась от ширпотреба. На мистику мало кто клевал. Но те, кто клевал, исправно освобождали меня от готовых картин. Задержалась только эта, последняя, да и то только потому, что ещё была не закончена. Но глаз на неё уже положили.
Это была одна из моих мистических фантазий. Её название вытанцевалось само собою. И тоже под впечатлением музыки. Точнее — под впечатлением от названия одного из альбомов легендарных Uriah Heep. "Невинная жертва" — так назывался тот альбом. Так же назвал я и свою картину. Это было как бы наитие свыше. Стоило мне только перевести значение английского словосочетания "Innocent Victim", как перед моим внутренним взором стала вырисовываться "очередная страшилка", как о ней отозвался Игорь, ещё когда я только в карандаше продумывал её сюжет. Это определение совсем не означало, что он отрицательно относился к моим работам вообще, и к этой в частности. Несмотря на свой приземлённый практицизм, музыку высших сфер слышал и он. Мне в своё время даже удалось заразить его своим вдохновением, и он произвёл на свет несколько копий приглянувшихся ему репродукций с картин великих мастеров. Только методом популярного в то время у нас обоих выжигания. Аппарат достал он, показал, как это делается и — меня захватило. Тут даже трудно сказать, кто кого подвиг на такого рода творчество. Разница была лишь в том, что он предпочитал делать копии, а меня они сковывали, лишая простора творческого самовыражения. Я стремился создавать только свои вещи. Видимо, они удавались, поскольку уходили из-под рук порой незаконченными, о чём я уже говорил.
"Страшилка" представляла из себя небольшую группу лиц потустороннего характера на фоне пейзажа, только что пережившего мощный катаклизм. Землетрясение перепахало каменистую пустыню, разворотив её до основания. На переднем плане глыбы вздыбились от мощного удара стихии и из пролома, источающего адский свет, под воздействием ударной волны вырвалась на свободу молодая и симпатичная особа, в ужасе заламывающая руки над головой. В стремительном полёте её сопровождал тип неприглядной внешности, видом своим сильно смахивающий на чёрта. В мохнатой его руке сверкал остро отточенным лезвием искривлённый кинжал, предназначавшийся, естественно, удиравшей дамочке, на которой из одежды была только прозрачная накидка, едва прикрывавшая интересные места. Она, вытолкнутая взрывом, стремительно взлетала кверху, распустив за спиной полупрозрачные крылья, раскинутые на всю верхнюю часть картины, и сквозь них проглядывало звёздное небо.
