— Вы выказываете мало почтения к своей родне, Кедаспела.
— Я написал лица слишком многих, лорд. Приглашаю вас в гнусную галерею злобы, греха и самолюбия. Лучшие мои работы, свидетельства гениальности.
— Вы всегда рисуете то, что увидели, Кедаспела?
— Не всегда, — признался он. — Иногда я рисую то, чего боюсь. Все эти лица — величайшие из народа Тисте, в том числе вы... Думаете, они отражают себя самих? Увы, в них не в меньшей степени отражен и я.
— Я не упрекну вас, — отозвался Урусандер. — Так, должно быть, со всеми художниками.
Кедаспела пожал плечами. — Художник обыкновенно плохо скрывается в работах, выдавая себя пороками мастерства. Вот исповедь некомпетентности. Но я не таков. Выданное мною в работах распознать гораздо труднее. Предупреждаю ваше любопытство, лорд: нет, я не хотел бы объяснять подробнее.
— Подозреваю, имитаторы Цитадели не сумеют отразить то, что вы поймали здесь.
— Полагаю, лорд, вы правы.
Урусандер хмыкнул: — Польщен. Идемте же, присоединитесь к моей поздней трапезе. Кажется, скоро вам быть на свадьбе?
Кедаспела встал. — Да, лорд. Моя сестра.
Они вышли из кабинета.
— Андарист всем хорош, Кедаспела.
— Не стану возражать, — ответил он, радуясь легкости, с которой слова слетели с губ.
— Ваша сестра стала прекрасной женщиной, так мне передают.
— Она именно такова, лорд...
Иные страшатся одиночества, но Крил к таким персонам не относился. Он сидел на коне, вокруг простирались голые холмы, теплый ветер ласкал траву, словно дыхание довольного бога. Рядом с грудой валунов неподалеку лежали рассыпанные кости, на одном из камней покоился разбитый череп самца эскеллы. Убит охотниками много лет назад; торчащие рога — триумф убийства.
На взгляд Крила, это было до крайности пустым триумфом. Древняя традиция охот стала высоким знаменем благородства, раскрасилась в цвета мужества, терпения и ловкости. Вы словно сжимаете рукой сердце земли, и пусть ваша рука скользит по крови! Вызов, состязание в уме между Тисте и зверем — хотя, по совести, это редко бывает состязанием. Разумеется, охота ради пропитания — естественный и нужный инстинкт, но прагматическая нужда породила формы, далеко превзошедшие смысл. Охота стала ныне ритуалом перехода, тогда как нужда давно отступила.
Крил удивлялся, почему столь многие мужчины и женщины год за годом стремятся повторять ритуалы, словно будучи пойманными в момент перехода от детства к взрослости. Он отлично понимал возбуждение погони, сладкое торжество побед, но для него это не стало причиной охотиться. А вот для многих стало.
"Неужели охота есть подготовка к войне? Кровь, вопли убиваемых... жестокое наше наслаждение болью? Какого мерзкого ядра касаемся мы в эти мгновения? Почему этот вкус нам вовсе не горек?"
Он не заметил даже следов живой эскеллы, хотя далеко отъехал от Дома Энес, от грустного Джаэна и его возбужденной дочери, далеко от мира свадеб, заложников и нарастающих трений в среде знати — но даже здесь, в холмах под огромным небом, сородичи нашли его трофеями смерти.
Годы назад, еще будучи слишком юным, погруженным в мечты, он воображал, как отправляется на поиски нового мира, без Тисте, без цивилизации, где можно жить одному, свободно... нет, возможно, не одному, он видел рядом ЕЕ, спутницу в великом приключении. Мир этот казался прошлым, но прошлым, которое не лицезрел ни один Тисте, и потому невинным. Он видел в себе жертву, не хищника; он как бы срывал шкуру наглого убийцы, и тогда приходил трепет страха.
В моменты слабости Крил все еще томился по месту, где простой и понятный риск стоит свободы, где он уезжает из имения — как на этот раз — в дикие земли (насколько такие еще остаются) ради поиска... не эскелл или их следов, не волков горных и равнинных, не зайцев и ястребов — но ради прошлого. Хотя знал, что прошлое мертво. Еще хуже, что такого прошлого не было у него и его народа, а значит, его не дано отыскать никогда.
Его подготовили к войне, как и дали навыки охоты. Эти умения считались необходимыми для взрослого. Ну не грустно ли?
Уши коня дернулись и запрядали. Крил привстал в стременах, вглядываясь в горизонт впереди.
Группа всадников показалась с севера. Их вид его удивил. Он понял, что это Тисте, в доспехах, но шлемы пристегнуты к седлам.
Единственное поселение, которое можно назвать ближним, это Оплот Седис — три дня пути на северо-запад. Всадникам пришлось пересечь Младшую Дорсан Рил — трудная задача в любое время года, хотя проще было бы скакать по речной дороге мимо Дома Драконс и далее к Харкенасу. К чему рискованная переправа, если южнее манят надежные мосты?
Крил лихорадочно пытался вспомнить, кто обитает в Оплоте Седис. Крепость построили перед войной с Джелеками. Там постоянно размещался гарнизон — с недавних пор стали ожидать возобновления рейдов побежденных Джелеков.
Всадники приближались без особенной спешки; похоже, они вели за собой десятка два пеших.
Заставив коня повернуться навстречу прибывшим, Крил чуть помедлил — и поскакал к ним. Приближаясь, он различил, что пешком за всадниками идут дети. Что еще удивительнее, дети Джелеков.
Он не видел, чтобы пленных связывали цепи; каждый ребенок был нагружен тюком — вероятно, с личными пожитками.
Отряд Тисте включал два десятка рядовых, сержанта и капитана, что ехал впереди. Мужчина внимательно вглядывался в Крила, словно старался заметить нечто особенное. Очевидно, ничего не обнаружил — взор стал рассеянным, рука поднялась, останавливая подчиненных.
— Далеко заехал, — сказал капитан — Везешь послание в Оплот Седис?
Крил покачал головой. — Нет, сир. Для этого я должен быть по ту сторону реки.
— Так что заставило знатного юношу блуждать в холмах?
Похоже, капитан решил игнорировать намек на то, что все они находились на неподходящем берегу. Крил пожал плечами: — Я Крил Дюрав, заложник...
— Дома Энес. — Тощее обветренное лицо капитана расплылось в улыбке. — Смею догадаться, ты сбежал от бешеных приготовлений к свадьбе?
— Простите?..
Мужчина рассмеялся. — Я капитан Скара Бандарис, Крил. Еду на юг с двойной целью. — Он указал на детей Джелеков. — Первая — понять, что делать с первой стайкой заложников. А мы-то думали, Джелеки не отдадут ни одного ребенка, не проиграв новую войну. Вообрази наше удивление.
— А вторая причина, сир?
— Ну как? Присутствовать на церемонии. Мне так приятно знать, что Андарист стоит на пороге брачного благословения. Ну, сопроводишь нас к Дому Энес? Хотелось бы послушать о милой дочке Джаэна, с которой ты жил бок о бок столько лет.
Крил знал имя Скары Бандариса, офицера, отлично сражавшегося в войнах. Чего он не знал — что его направили в Седис. — Сир, мне, как заложнику Дома Энес, будет честью вас проводить. Полагаю, я и так задержался в пустошах. — Он развернул коня. Капитан приказал отряду следовать за ними.
Скара Бандарис скакал рядом. — На твоем месте, Крил, я просил бы пустой пещеры у отшельников в северных скалах. Юная девица готова к браку — та, с которой ты знаком давно... ну, я ошибся в твоих мотивах?
— Мотивах, сир?
— Прочь, в пустоту, один среди благого покоя — готов спорить, тебя нет дома уже несколько дней.
Крил вздохнул. — Сир, вы всё увидели верно.
— Тогда не стану говорить о разбитых сердцах. Не стану терзать тебя расспросами об Энесдии. Скажи, ты видел эскеллу?
— Живую — нет, сир. — Крил поглядел на Джелеков.
Скара Бандарис хмыкнул: — Лучше на двух ногах, чем на четырех. Уверяю.
— Сир?
— Двадцать пять щенков, Крил, коих не сдержат никакие поводки. Теперь мы пригреем у сердца волков.
— Я слышал, они не совсем волки...
— Вполне верно. Скорее псы. Традиция брать заложников, столь почтенная и нерушимая, может горько нас уязвить.
Крил поглядел искоса. Скара Бандарис разразился хохотом, вынуждая улыбнуться и Крила.
Похоже, подумал Крил, слыша сзади взрывы солдатского смеха, нужда в уединении уже миновала.
— Где он?
Крик заставил служанок отпрянуть — это дико порадовало Энесдию, пусть на кратчайший миг. — Как посмел сбежать? И отец ничего не делает! Мы перестали уважать наши древние традиции заложничества, позволяя ему пропасть в диких землях, словно полудикому псу? — Россыпь белых лиц лишь сильнее злила Энесдию. Шипя сквозь зубы, она вышла из комнаты, заставляя горничных спешить по пятам. Один жест, и они застыли. — Оставьте меня все.
После долгих и все более раздражающих поисков она обнаружила отца за конюшнями. Он следил за выводом лошади в загон. — Отец, мы на пути к отказу от всех ценных традиций народа?
Джаэн посмотрел подняв брови. — Мне такая идея кажется весьма... дерзкой, дочь. Но подобное я оставляю следующим поколениям.
— Тогда почему мы позабыли об ответственности за заложника?
— Вот не знал, Энесдия.
— Крил пропал — несколько дней назад! Ты сам знаешь: он может лежать на дне колодца, сломав ногу, умирая от жажды.
— От жажды на дне колодца?
Она сверкала глазами, пока отец не смягчился. — Я послал его искать эскелл в холмах.
— Безнадежный поиск!
— Не сомневаюсь, что и он это знает.
— Ты о чем?
Джаэн пожал плечами. Он снова смотрел на лошадь, быстро бегавшую вокруг конюха, выбивавшую копытами пыль. — Это твое время, не его. Фактически его жительство в нашей семье на исходе. Пора растянуть поводок, как делает любой юнец.
Такое ей слушать не нравилось. Крил был ей товарищем, братом во всем кроме крови. Пытаясь вообразить жизнь без него рядом, она ощутила дрожь потрясения — лишь сейчас понимая, что после свадьбы время Крила поистине истечет. Не ожидать же, что он поедет с ней в новый дом? Абсурд.
Так много всего происходит, пожирая все мысли; лишь сейчас она осознала целую картину. — Мне его не хватает, — произнесла Энесдия, слыша, как дрожит голос. Глаза заволокло туманом.
Отец встал к ней лицом. — Дорогая, — начал он, беря за руку и уводя от манежа. — Смена мира — вот самое ужасное...
— Я не ужасаюсь.
— Да, возможно, "ошеломлена" — более верное слово.
— Он просто... перерос меня. И всё.
— Вряд ли он видит это так же. Ты сделала выбор, Энесдия, перед тобой отныне ясная дорога. Мужчина, который пойдет рядом, ждет. Пора Крилу отыскать свое собственное будущее.
— Что он будет делать? Вы говорили? Мне он ничего не говорил — вообще теперь ничего не говорит. Словно уже не любит.
Они шли к Великим Покоям. Джаэн решил выбрать боковой вход, узкую тропу через закрытый сад. — Его чувства не изменились, но раз ты нашла новый путь — прочь от дома — уйти придется и ему. Он вернется в семью, и там решат его будущее.
— Дюравы сплошь солдаты. У Крила остался один брат. Войны почти истребили его семью. Он возьмет меч. Пойдет по следам Спиннока. Какая досада!
— Мы уже не воюем, Энесдия. Уже нет прежнего риска, и будем за то благодарны. Так или иначе, у младших сыновей знати в наши дни мало выбора.
Они стояли в саду, в холодке, порожденном прудом в середине. Деревья вдоль двух стен отягощены спелыми, налитыми плодами — пурпурные шары кажутся сделанными из пыльного стекла. Ей подумалось: если один упадет — разобьется. — Я была беспамятна, отец. Себялюбива. Мы расстаемся, это будет нелегко для нас обоих.
— Верно.
Она поглядела на него. — А тебе еще хуже. Разве Крил не стал тебе как сын, которого у тебя не было? Дом будет таким... пустым.
— Джаэн улыбнулся: — Сокровища старика — мир и покой.
— О? Так тебе не терпится от нас избавиться?
— Теперь ты узнала всю правду.
— Да, и более не уделю твоим чувствам мимолетной мысли.
— Уже лучше. Ну, вернись к служанкам, пока не распоясались.
— Они могут и подождать. Хочу остаться здесь. Хочу подумать.
Улыбаясь, отец покинул садик.
"Я могла бы попросить у Андариста должность для Крила. Где-то в Страже Цитадели. Что-то безопасное. Мой подарок Крилу. Подарок, о котором он никогда не узнает. Андарист станет его командиром — или это будет Аномандер? Все равно. Он далеко пойдет".
Она подошла к ближайшему дереву, вытянулась и охватила рукой фруктовый шар. Спелый, мягкий. Повернула, срывая. "Видите? Риска разбить нет. Ничего такого". Что-то липкое потекло по руке. При всей деликатности движения она раздавила кожицу.
— Ох, я в пятнах!
Раздраженная Энесдия бросила плод в прудик, и плеск показался громким, как упрек.
Должность для Крила. Придется потрудиться, пряча намерения — кажется, он видит ее насквозь.
"И хорошо, что пропал".
Дорога из имения соединялась с трактом на восток; там и ожидал Орфанталь, стоя рядом с купленной в Абаре Делак вислобрюхой клячей. Тут же был и Вренек, парень с конюшен — кислое, похожее на собачью морду лицо, сальные волосы и созвездие прыщей на широком, плоском лбу. Не так уж давно Вренек играл с Орфанталем, и эти недолгие месяцы — затем случился пожар и нужда в конюших практически пропала — подарили Орфанталю радости дружбы. Неуклюжий парень из конюшен оказался сносным компаньоном для воображаемых войн и битв. Но затем что-то случилось. Вренек стал скрытным, а иногда и жестоким.
Вот и сейчас он стоял, шлепая лошадку по шее, не желая ждать на солнцепеке, ведь день становился все жарче. Тени для укрытия не было, разве что от лошади. Они стояли тут с самой зари в окружении трех злобных псов, коих привлек запах свежего хлеба и пирога с яйцом (слуги приготовили их на обед и положили в хессиановый мешочек, который он комкал в руках).
Разговор не клеился. Вренеку было десять лет — вдвое больше, чем Орфанталю; казалось, разница в годах стала широкой пропастью, и никакой мост слов ее не пересечет. Орфанталь долго и тяжко думал, чем мог обидеть Вренека, но ничего не придумал. Лицо конюшенного мальчишки оставалось закрытым, почти враждебным. Казалось, он всецело поглощен сонливой клячей рядом.
Ноги Орфанталя устали, он пошел и сел на сундук, в котором были одежда, деревянные мечи и дюжина свинцовых солдатиков, все его подданные — четыре Тисте и три Джелека, и пять Форулканов, без краски, ведь бабушка решила, что если дать краски, он запачкает стол. Мальчик с изумлением обнаружил, что все личное имущество поместилось в один сундучок, в котором дед хранил когда-то военные припасы. И места осталось много. Он даже подозревал, что мог бы сам залезть в сундучок, чтобы всю жизнь его носили, передавали из рук в руки... или швырнули в канаву, чтобы весь мир позабыл его, оставив позади.
Вренеку было бы все равно. И матери. А бабка, его отсылавшая, была бы рада узнать, что видится с ним в последний раз. Он даже не знал, куда едет, только что далеко, туда, где его будут обучать и готовить к взрослению. Замечая косые взгляды Вренека, он пытался представить себя таким же старым, понять, на котором же году несчастье входит в жизнь мальчишек, ощутить, как собственное лицо принимает унылое, несчастное выражение. Через десять лет его лицо обретет новые черты, походя на печальное лицо матери.
А еще через сотни тысяч лет он увидит себя с лицом бабки, с выражением, с каким ястреб взирает на сжатую в когтях полевую мышь. Вот путь взросления, и бабка отсылает его научиться, как жить со всем, с чем приходится жить. Вот ступени развития, вот лица, с которыми он срастется.
