В вырезе рубахи я вижу часть повязки у Нодди на рёбрах — кровь не проступает, бальзам торговцев сработал хорошо. Похоже, старые бойцы и впрямь не умирают.

Эткуру и Ви-Э обмениваются боевым опытом — он у них первый, у обоих. Со вчерашнего дня обсуждают с горящими глазами непревзойдённую отвагу друг друга и будущие подвиги. Ви-Э сдвигает брови и декламирует куски из эпической поэмы "Западный Перевал", Эткуру слушает воодушевлённо, кивая в патетических местах — он сделал большие успехи в языке Кши-На за последнее время.

После драки на базаре Эткуру вообще подтянулся и воспрял духом: больше не ноет, не брюзжит и не раздражается на всё и вся. Война действует на лянчинцев благотворно — как ни дико это сознавать.

Зной утомляет безмерно. Я чувствую себя, так же скверно, как мои друзья-кшинассцы — сам северянин. Не перестаю удивляться тому, что на этой мёртвой земле кто-то может чувствовать себя хорошо: долговязые пауки, стремительно переставляющие ножки-волоски по раскалённому песку, змеи, ползающие не по поверхности песка, а внутри него, ещё какие-то странные существа... Песчаные сверчки скрипят отвратительным металлическим скрипом, с присвистом — то же самое "вик-вик", только раз в пять громче. Попался песчаный дракон — то ли сухопутный крокодил, то ли смутное подобие варана, чуть не двухметровой длины — интересно, что такие твари жрут... Нас сопровождает птица — крупная, высоко, виден только распластанный в парении тёмный силуэт, а его тень скользит по барханам.

Мы едем целый день в таком темпе, какой действительно не вынесли бы лошади — но на верблюдов палящий зной, похоже, не действует. К вечеру наш отряд подходит к горам сравнительно близко — тут, между камней, если верить лянчинцам, встречаются родники. Вечер отвратителен: закат заливает пустыню запёкшейся кровью, багровое солнце валится за голый горизонт. Свежеет, конечно, зато сразу появляются какие-то крохотные мошки и толкутся в холодеющем воздухе.

Вода — приметна. Крохотный родник, бьющий из скалы и уходящий куда-то под камень — а вокруг, на щербатых валунах зелёная плесень лишайника. Напоить всех верблюдов из этой чайной ложки — невозможное дело, и они, огорчённо вздыхая, ложатся на остывающий песок. Девочки наполняют холодной водой фляги. Ночь, как чёрный занавес, валится на мир — никаких северных нежностей, вроде сумерек, тут не предусмотрено. Звезда Элавиль сияет над пополневшим лунным серпом — лянчинцы смотрят на неё нежно, в своей молитве или медитации без слов.

Я думал, что придётся обойтись без огня, но Анну и лянчинцы, которым случалось воевать в песках, ухитряются найти топливо. Какие-то сухие хворостинки, жёсткие и гибкие, как обрезки медного кабеля, разгораются долго и потом еле тлеют. Анну расставляет караулы, садится около костерка и смотрит на этот огонёк, кусая губы. Никто не рискует к нему соваться.

Даже лянчинцы устали от жары, поэтому праздных разговоров не ведут. Я успеваю заметить, что все, кроме караульных, засыпают очень быстро — и сам выключаюсь, как только опускаю голову на верблюжью попону.

Меня будит неожиданный шум. Подскакиваю, в первый момент ничего не могу сообразить: темно, только светит луна, и — драка, кажется. Прямо рядом со мной — Ри-Ё сцепился с кем-то, все повскакали с подстилок, кто-то зажигает импровизированный факел из тряпки, намотанной на ножны — в неровном свете волки рассматривают злоумышленника.

Ри-Ё заломил его руку к плечу, шипит:

— Ты хотел убить Учителя?! Кто тебя послал?! — и осмеливается орать по-лянчински. — Госпожа стража, вы — солдаты или кто?!

Подходит Анну. С ним — волки из свиты и Дин-Ли, все — в ярости.

— Караульных — ко мне! — рявкает Анну. — Как этот здесь оказался?!

А я, наконец, тоже рассматриваю "этого". И у меня случается глубокий шок.

"Этот", насколько можно судить по типу лица — пустынный дикарь, нори-оки, соотечественник нашей Нодди. Юн — ровесник Ри-Ё, насколько я могу судить. Кожа тёмная, как у мулата, копна кос в пёстрых пластиковых зажимах в виде звёздочек, футболка с эмблемой КомКона, потрёпанные джинсы и белые кроссовки. На ремне — совершенно варварские ножны из дерева и кожи, а в них — обсидиановый кинжал с деревянной рукоятью.

Мне это снится. У капитана — солнечный удар. Ночью.

Дикарь-галлюцинация — хорошенький, как кукла. Хорошенький, чистенький и холёный. Это — не нги-унг-лянец, а подделка. Киборг. Неудачная подделка.

— Я ничего не понимаю, командир, — говорит Олу. — Он мимо нас не проходил.

— Это правда, — кивает Келсу, его подруга. — Мы бы его увидели.

— Мимо нас тоже не проходил, — откликаются часовые с другой стороны.

Поддельный дикарь смотрит на меня дивными очами, огромными, тёмными и блестящими, как у куклы, в длиннющих ресницах, и говорит по-русски:

— Я не хотел никому зла. Я хотел спросить, как ты сюда попал, чужой... ой, то есть, как ты попал, землянин.

Они его и запрограммировали неудачно!

— Он говорит не по-нашему! — тут же замечает Нодди.

— По-нашему он говорит, — говорю я. — Ри-Ё, отпусти-ка это чудо природы, я с ним побеседую.

Ри-Ё с неохотой выпускает руку галлюцинации. Киборг делает совершенно живое человеческое движение существа, которому больно и хочется потянуться, и говорит Ри-Ё по-лянчински:

— Прости. Я не хотел тебя будить. И убивать твоего учителя тоже не хотел. Это правда.

— Что это значит? — спрашивает Анну подозрительно.

— Чудит тут кто-то, вот что это значит, — говорю я. — Тут, видимо, кто-то из наших живёт, в этих горах. Отшельник. Есть такие, знаешь... безмолвия ищут. Иногда уходят страшно далеко от родных мест. Я вот тоже забрался далеко от дома — ты знаешь...

— Этот, что ли, отшельник? — спрашивает Анну. — Он же нори-оки!

— Да нет, — говорю я, тщательно подбирая слова. — Он, я думаю, ученик нашего... скажем, знахаря. Ты ведь в курсе, Анну, тебе Ар-Нель рассказывал, что я умею кое-что: раны лечить, глаза отводить...

Лицо Анну делается спокойнее. Юу говорит:

— Вот как этот парень прошёл мимо караульных. Ник так мою Сестрёнку... то есть, Государыню с Вассалом Ча во Дворец провёл когда-то — никто из гвардейцев не слышал.

— Я его слышал, — тут же вставляет Ри-Ё.

— Я тебе на ногу наступил, — говорит киборг по-лянчински и хихикает. — Темно...

Ри-Ё фыркает и показывает киборгу рукоять меча. Тот пожимает плечами и обезоруживающе улыбается — его дивные зубы блестят в темноте на тёмном лице.

— Он безопасен, — говорю я. — Веришь мне, Анну? Он так же безопасен, как и я. Просто увидел меня, захотел поговорить — и отвёл глаза нашим людям, чтобы не помешали. Но наступил на ногу Ри-Ё, потому что обалдуй...

Анну вздыхает.

— Идите спать, — говорит он волкам, но в его тоне я слышу несошедшее напряжение. Анну обращается ко мне. — Ник, я не люблю колдунов.

— А я люблю, — говорю я. — Я хочу пообщаться с его наставником, Анну. У нас есть раненые, а у его наставника наверняка есть хорошие травки. И ещё одна причина есть — некоторые старые знахари знают средство от лихорадки... я хочу попросить, чтобы он Элсу заговорил. Ты не беспокойся, Анну, я как был, так и остался за тебя. Ар-Нель мне верит, когда я говорю, что опасности нет.

Анну хватает меня за локоть и оттаскивает в сторону.

— Ник, — говорит он тихо, — а твои знахари умеют гадать? Он может погадать, жив Ар-Нель или нет?

Что я могу сказать ему...

— Я спрошу, — обещаю я, чувствуя себя шулером.

Всё это время киборг стоит рядом с Ри-Ё и разглядывает Ри-Ё в тусклом лунном свете. Как картину — восхищённо и задумчиво, хотя мой паж явно прикидывает, не стоит ли обнажить меч и показать этой пустынной нечистой силе, где раки зимуют.

— Пришелец, — говорю я по-русски, — сейчас мы пойдём туда, откуда ты тут взялся. А по дороге ты мне объяснишь, какого-такого чёрта ты мне работать мешаешь.

Вид у киборга делается виноватый. Он отвечает по-русски:

— Ты работаешь... я не хотел... мне просто... я думал... я уже три года не видел людей, а тут вдруг вижу: люди, ты... я хотел только...

— Пойдём, — говорю я по-лянчински. И останавливаю дёрнувшегося Ри-Ё. — Нет, ты останешься здесь. Никуда я не денусь, приду к утру.

Анну смотрит на меня с надеждой. Его стража провожает нас с киборгом мрачными глазами.

Киборга зовут Кирри, и он — настоящий нори-оки. Только уже около трёх лет живущий с землянами — палеонтологами и ксеноантропологами, изучающими какие-то доисторические кости под горами. Русский парень по имени Илья, палеонтолог или палеогенетик, я не понял, спас Кирри от смерти. Это сам Кирри мне успевает рассказать, пока мы идём по предгорьям к входу на станцию.

И я очень внимательно слежу, нет ли за нами "хвоста" лянчинского. Все любопытны. Впрочем, это уже без разницы. Место дислокации известно аборигенам: станция превратилась в секрет Полишинеля. Палеонтологам придётся собирать манатки и сворачивать работу.

Спасибо Кирри.

— Я знаю, что мне нельзя было выходить, — говорит он с тенью безнадёжности, и мне становится несколько неспокойно. — Но я так давно не видел людей...

— Ну ты ж не один на станции?

— Но вы же — не люди...

Не в упрёк. Констатация факта. Просто — осведомлённый товарищ. Ну да, своего рода дивный социологический эксперимент: нги среди землян. Ему там не очень-то чудесно, я бы сказал... почему?

— Я смотрел на людей. Просто смотрел. Если бы не увидел тебя, не вышел бы.

— И как же тебе удалось солдатам глаза отвести?

— Просто. Переключил камеры в режим ночного видения, посмотрел, где стража, прошёл так, чтобы они не заметили...

Кирри отпирает шлюз: информационная директория сканирует его зрачки и отпечаток ладони. Сделано красиво: если не знаешь, где вход — ни за что не найдёшь.

Мы спускаемся вниз, под горы. Там — исследовательский комплекс. Территория Земли на Нги-Унг-Лян — лет через двести-триста этот комплекс, скорее всего, унаследуют местные жители — дай им Творец и Небеса дорасти до него за это время... В жилом секторе тихо и темно — дежурный свет загорается, реагируя на наше присутствие. Кирри делает шаг к двери в лабораторию, дверь бесшумно отъезжает в сторону — и я наблюдаю рыжее бородатое чудовище лет тридцати от роду, с челюстью, отвисшей до пола. Работой увлёкся, наверное. Припозднился.

Картина Репина "Не ждали".

— Здорово, Илья, — говорю я. — Привет палеонтологии от этнографии. Я — Николай Дуров, прошу любить и жаловать. Однако, шикарно ты тут устроился. Я только не вполне понимаю, что это за робинзонада. Ты на базе единственный землянин, что ли?

— Ты как сюда попал? — выдаёт Илья, протягивая мне руку. — Дуров? Я о тебе слышал, но... Кирька, что это за штучки?!

Кирри виновато улыбается, подходит к Илье, обнимает его за шею, бодается, как котёнок. Вид потрясающий — особенно заметно, сколько в пластике нги-унг-лянцев мягкой грации, нечеловеческой, текучей и гибкой. Я никогда не видал, чтобы аборигены "условно мужского пола" так себя вели — подозреваю, что это специально разработанная для манипулирования землянином стратегия. Илья честно пытается рассердиться.

— Нечего подлизываться. Я говорил тебе, чтоб ты выходить не смел?

— Я вышел поздороваться с землянином, — говорит Кирри на голубом глазу.

— Теперь поздно возмущаться, — говорю я. — Кувшин уже разбит: твой Пятница тебя демаскировал. Кстати — что у тебя делает этот парень? И — это ты его научил так легко болтать по-русски? Крепко, крепко... Куда только КомКон смотрит?

— У! — смеётся Илья. — Мой Кирька — форменный полиглот. Он на трёх языках говорит, легко — на своём, нори-оки, на лянчинском и на русском. Плюс — чуть понимает английский и читает этикетки на латыни. Умница. А КомКон это проглотил. Кирька у нас — покойник. Да, зайка?

Кирри кивает.

— Я же говорил, Николай.

Илья обнимает его за плечи.

— Тут, в горах водятся прыгуны, — говорит он. — Мерзкие твари. Хищные членистоногие, обычно нападают на некрупных млекопитающих, но, видишь, и на человека могут. Вцепляются намертво и впрыскивают жертве нейротоксин — на здешней жаре она минут за сорок умирает. А потом собирается целая масса этих тварей... тошнотворное зрелище: бедной козы бывает под слоем шевелящихся панцирей не видно. И вот такая погань напала на Кирьку. Жалом — в глаз, представляешь? — и отбрасывает волосы Кирри назад. — Смотри, Коль: вот от сих до сих у него — восстановленная ткань. И глаз я сделал. А девочки с орбитальной станции, из госпиталя, всё это вычистили и заполировали, чтоб красиво было...

Работа отменная, профессиональному пластическому хирургу впору — только очень внимательно приглядевшись, я вижу на гладкой коже цвета эбенового дерева несколько тонких шрамов.

— Илья — горное божество, — говорит Кирька с застенчивой и лукавой улыбкой. — Он меня напугал и удивил — знаешь, как? Он может всё. Только запрещает, чтобы я ему молился.

Я смеюсь. Илья качает головой — он что, принимает эти осторожные шпильки всерьёз?

— Зайка, — говорит он, — свари лучше кофейку. Коля, я думаю, уже с год кофе не видел.

Меня проводят в небольшое помещение около лаборатории — комнату отдыха, не иначе. Кирри идёт к кофеварке, достаёт чашки, насыпает кофе — запах, действительно, божественный. Движения нори-оки изысканны, будто он специально тренировался производить на землян впечатление — и это тем сильнее, что нги-унг-лянец, очевидно, ведёт себя совершенно непринуждённо и естественно.

— Правда же, в своём роде — прелесть? — наблюдая за Кирри, спрашивает Илья с тенью самодовольства. — Нори-оки — удивительный народ. Я предполагаю, что это — одна из расовых линий, наиболее полно сохранившая черты архаических предков. Мы назвали их родоначальников ngi losmus, от гор Лосми, где нашли стоянку. Гляди, какая прелесть!

Он берёт со стеклянного стеллажа пластиковый макет черепа — не знай я, что палеонтологи никогда не лапают нестерильными руками генетический материал, ни в жизнь не догадался бы, что это пластик. Череп интересный, без сомнения. Не слишком человеческий, я бы сказал — даже не слишком нги-человеческий.

— Вот, гляди, — Илья приподнимает череп, показывает крупные резцы, острые, как у земных грызунов. — Зубы ещё росли всю жизнь, самозатачиваясь — друг о друга. Раз в десять медленнее, чем у наших крыс — но им хватало. Обусловлено не только пищей — хотя питались они уже довольно разнообразно, а мясо с костей такими зубками резать очень легко. Главное — демонстрация зубов была одним из сексуальных стимулов. Угроза и призыв. Их приматы скалятся, они сами... улыбаются. Да, зайка?

Кирри на секундочку показывает свои прекрасные зубы — наследие тёмного прошлого. Киношная улыбка, угрозу в такой может усмотреть только близко знакомый с нги-унг-лянцами. А Илья, похоже, рад читать лекции в первом часу ночи — то ли ещё от работы не остыл, то ли просто до свежего собеседника дорвался.