Один год из жизни профессора

— "Внутренний враг"? — Канцлер чуть ли не впервые подал свой голос. — Сценарий понятен. А кто им станет?

— По большому счету это неважно. Кого назначим — тот и станет. Как ни странно, я бы предложил избежать политизации общества — не надо назначать таким врагом левых. Слишком опасно. Да и соседи гарантированно не поддержат. У киевлян тоже положение сложное, но вот народ у них намного более буйный. Там качнешь маятник — такое прилетит в ответ, никому мало не покажется. Насколько я понимаю, они намерены всерьез сцепиться с поляками и турками, и таким образом выпустить пар. Но это — их дело. Важно то, что они как огня боятся нового обострения классовой борьбы. Да и с нас этого тоже хватит. Национальный вопрос в нашем случае не годится — страну расколем. Давайте поищем в другом месте. Любые варианты: религия, культура, не так одеваются, не те книги читают, танцуют не так, да что угодно. Вредят, мол, стране и народу. И слово хорошее — вредитель. Без привязки к какой-либо идеологии. Они во всем и виноваты. Конечно, понадобится несколько примеров такого вредительства. Спишем на него всякие аварии, в крайнем случае, сами что-то устроим. Такая новая категория врагов. Обыватель на такое купится. Так что одной рукой ищем вредителей, а другой — закручиваем гайки и сокращаем расходы. Срежем социальные статьи бюджета — сможем понизить налоги на деловых людей. Церковь подключить надо, она всегда против всяких новшеств, с удовольствием впишется. Более того, можно и менять врага: сегодня он — один, завтра — другой. И все под лозунгом консолидации общества. Так, может, и вывернемся.

— И кто это будет делать? — опять подал голос Канцлер, как бы намекая, что он этим заниматься не собирается.

— Тот, кого мы потом спишем по той же статье. И назначим виновным за нарушения законов. Кандидат у меня есть. Полицмейстер в Пскове. Кстати, во многих отношениях удачный. Предрассудков никаких, хороший управленец, огромный апломб и карьерист невероятный, да еще в придачу и не совсем наш — грузин! Все на него потом и свалим! Думаю, пусть он для начала там у себя быстро заговор какой-нибудь раскроет. На этом деле его можно будет выдвинуть, перевести в Питер, а потом и на министерство.

Канцлер насторожился. Так настойчиво министров ему еще не навязывали. Вероятно, почувствовав это, промышленник слегка сбавил ход:

— Или товарищем министра. И сразу договоримся, что это — потолок. Как только полегчает, так и спишем его. И Вам давно пора собственную службу безопасности создавать. Не те времена, чтобы только на полицию полагаться.

— А деньги?

— На такое найдем. Здесь монет жалеть не стоит, а то как бы все не потерять. Тяжелые времена наступают, готовиться надо.

Глава двадцатая

Как говорится: хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах. Прямо с вокзала Германов отправился домой, настраиваясь на предстоящую встречу с семьей. Квартира удивила его своей тишиной и пустотой. Обычно летом жена с детьми уезжали в Воронежскую губернию, откуда она была родом. В небольшом городке на берегу тихой реки они проводили пару месяцев, заряжаясь солнцем, теплом, объедаясь фруктами и овощами и набираясь сил на слякотную питерскую зиму. Германов навещал их там в течение лета пару раз, но надолго не задерживался. К любителям деревенской жизни он не принадлежал.

В этом году "воронежские каникулы" решили подсократить и уехать на отдых уже после вступительных экзаменов сына. В начале лета, правда, жена собиралась съездить к родственникам на недельку, но по всем прикидкам, она уже давно должна была вернуться. А тут никого. Больше того, Германов не сразу понял, но в доме как будто стало пустовато, некоторых вещей явно не было на их привычных местах.

Что самое удивительное — на кухне практически не было видно еды или следов ее недавнего приготовления. Так что квартира явно была нежилая.

"— И что все это значит?" — Германов вдруг поймал себя на том, что он не испытывает вполне закономерного беспокойства, а скорее чувство тягостного недоумения и раздражения от того, что опять приходится решать какие-то ребусы.

Ответ он нашел на своем письменном столе. Там лежало письмо от жены, из которого следовало, что во время своей поездки к родным в начале лета она случайно встретила на родине своего старого друга детства, можно сказать первую любовь, и поскольку она понимает, что их брак с Германовым уже давно превратился в пустую формальность, а Арсений — надо же имя! — так трогательно помнил и любил ее все эти годы, то она уходит к нему. Более того, как следовало из письма далее, этот Арсений составил себе состояние, работая в горной отрасли Дальневосточной республики, куда счастливая пара и отправилась еще месяц назад. Ну, и масса всякой женской чепухи про рок: Арсений, мол, впервые за 15 лет приехал на несколько дней на родину предков и тут такая встреча, пара выпадов в адрес Германова — совсем забыл семью со своим университетом и прочая, прочая, прочая. Пообещала по прибытии на место выслать заверенное заявление о разводе. Действительно важных для Германова в этот момент новостей было две: двенадцатилетняя дочь отправилась на Дальний Восток вместе с матерью, а сын так расстроился от всего этого, что решил поступать не в питерский, а в московский университет, чтобы не жить на руинах семьи. Так и написала: "на руинах семьи".

"— Черте что. Да что же это такое творится-то," — Германов поймал себя на том, что он огорошен — да, но нельзя сказать, чтобы убит или хотя бы даже потрясен этой новостью. Главное, ему совершенно непонятно, как жить дальше и что делать. Он привык как-то отделять свои любовные авантюры и шпионские приключения последних месяцев от тихого и уютного мира семьи, куда можно было вернуться в любой момент. А сейчас в одночасье оказалось, что этого мира просто нет. А что вообще есть? С потерей Ольги он так до конца и не смирился, не смог убедить себя, что все, связанное с ней, в прошлом, и больше уже никогда ничего не будет. А теперь образовалась пустота и здесь, дома.

Германов потом даже не мог и вспомнить, сколько времени он провел, просто сидя за столом в кабинете и глядя на письмо жены. Теперь уже бывшей.

По большей части человек действия, а не рефлексии, он раз за разом пытался настроить себя на чисто практический подход к новой ситуации: как-то надо было жить, налаживать быт, узнать, как дела у сына, дать знать о себе в университет и так далее. Но не получалось. И он продолжал просто сидеть за столом, а за окном постепенно сгущались сумерки. Белые ночи уже прошли, но обманчивый полусвет создавал иллюзию дня, хотя на самом деле наступала ночь и город постепенно засыпал.

Телефонный звонок прозвучал в этой полуночной тишине совершенно неожиданно. Германов автоматически поднял трубку и ответил.

— Профессор? Извините за поздний звонок. Узнал, что Вы уже вернулись. Очень бы хотелось с Вами увидеться.

Германов узнал Орлова. Встречаться и говорить о чем-то совершенно не хотелось. А чего хотелось? Непонятно. Пусть будет Орлов. А то иначе вообще нет сил встать.

— Здравствуйте. Когда, сейчас? Давайте.

— Вы же у себя на Среднем? А я еще в штабе. Могу подъехать минут через 15.

— Откровенно говоря, у меня дома никого и ничего. Может быть лучше в ресторане?

— В каком ресторане, профессор? Времени два часа ночи! С Вами все в порядке?

— Да, только жена ушла.

— Вот как. Тогда ждите. Буду через полчаса.

И, действительно, через полчаса Орлов, сопровождаемый водителем с какими-то свертками, звонил в дверь квартиры Германова. Водителя отпустили, прошли на кухню. В свертках нашлась кое-какая закуска: пара банок рыбных консервов, копченая колбаса, консервированный язык, кусок настоящего украинского сала, хлеб, еще что-то по мелочам, ну и водка, конечно. Куда же без нее. Стол накрыли прямо на кухне.

— Это у вас паек такой? — поинтересовался Германов.

— Нет, скорее НЗ. Всегда держим на всякий случай. Разное случается. Иной раз приходится без подготовки сниматься. Тогда хватаем, что есть под рукой.

— Это Вы меня спасать примчались?

— Спасать не спасать, но голос у Вас очень так себе был. Расскажете, что случилось?

— Жена ушла. Уехала в ДВР с другим и дочь с собой забрала. А сын в Москву подался учиться.

— Бывает. И никогда не знаешь, как к такому относиться. Кому — беда, край, а другим — в радость. Вы то как?

— А я и сам не знаю. Оглоушило, это есть. А эмоций не чувствую.

— Тогда переживете. А к чему это все — жизнь покажет. А пока лучше на практических делах сосредоточьтесь. К сыну съездите, посмотрите, как он там устроился. Может помочь чем надо. Вы скажите тогда, у меня там много друзей.

— Спасибо.

Так и сидели. Выпивали, говорили даже непонятно о чем — да все о той же жизни, пытались найти ее смысл, чудаки. И не так, чтобы много выпили, но Германова разобрало. Орлов это, похоже, понял, так и не стал говорить о делах, из-за чего, собственно, и приехал, а через пару часов засобирался. Прощаясь сказал:

— Давайте на-днях увидимся, тогда по делу и поговорим. А утром, как проснетесь, вскройте этот конверт и посмотрите, — и он положил на стол перед Германовым запечатанный конверт обычного формата.

Германову было любопытно, что там, но сил уже не было. Он проводил Орлова и лег спать.

Утро после такого добрым быть не могло по определению. Болела голова, жить не хотелось, да и отсутствие привычного комфорта не радовало.

Германов вскипятил чай, выпил чашку, пожевал без всякого аппетита что-то из оставшегося от ночной трапезы и, наконец, вспомнил про конверт.

"— Задание мне очередное придумали что ли? Или, наоборот, вознаградить решили?" — мысли текли лениво и оригинальностью не отличались.

Он взял конверт в руки. Оказывается, на нем был еще какой-то телефон записан. Логично, раньше-то они связывались через Ольгу, а теперь ее нет. Вскрыл конверт и оттуда выпала фотография. Качество снимка было так себе, и Германов сначала даже не понял, что он видит. А когда понял, остатки вчерашнего хмеля из него вышибло сразу.

Фото первой страницы газеты "Нью-Йорк таймс". А на ней лежала брошь. Та самая. А номер был относительно свежий. С большим заголовком: "Русский профессор откопал главный секрет Франции".

Телефон, к счастью, работал. Ответил Орлов.

— Как..., где..., что с ней? — он даже не знал, что спрашивать, но главное было — спросить.

— Доброе утро, профессор. Давайте сейчас без деталей. Тем более, что и нам, откровенно говоря, не все ясно. Но намек и Вы, и мы понимаем однозначно. К счастью, кое-кто из наших видел у нее эту брошь, и таким образом мы сумели понять, к чему все это. А то получаем фото без каких-либо пояснений. И думай, что хочешь. Так и пошли по цепочке: привязали к Вам, сразу подумали о ней, хорошо была срочная оказия послали копию фото в Испанию, а оттуда уже телеграфом подтвердили: ее. На два дня всего наш запрос разминулся с Вами в Барселоне, а то бы прямо у Вас и спросили. Кстати, Петров просил привет передать. Да и написал про Вас столько всякого разного — хоть в Генштаб Вас назначай.

— Значит, жива?

— А кто, кроме нее, мог такой коллаж придумать? Ее работа, нет сомнения. Хуже то, что больше мы ничего не знаем. Получили письмом на наш адрес здесь. Штемпель местный, письмо опущено в Питере на почтамте. Адреса обратного, естественно, нет. Ладно, главное Вы теперь знаете, а искать, думаю, будем вместе. А пока я бы Вам вот что предложил. Мы сейчас кое-что будем проверять сами, займет это пару дней. Поезжайте-ка Вы пока к сыну в Москву уже сегодня вечером. Посмотрите, как он там. Может помочь чем надо в университете или с устройством. А как вернетесь — сразу звоните. Надеюсь, к этому моменту что-то проясним. Честно говоря, все мы этой ее шарадой крепко озадачены. Такое ощущение, что она боится сюда возвращаться. Почему?

— А точно я не могу сейчас чем-то помочь?

— Если бы могли, я бы сразу так и сказал. Поезжайте. Хотя бы одно направление проясните, а то так и будете рваться на части.

Предложение было вполне разумным. Суеты до конца дня хватило. Надо было сразу ехать на вокзал покупать билет — лето, сезон отпусков, на последнюю минуту откладывать не стоит. Затем Германов собрал маленький чемодан, поговорил с управляющим домом по поводу оплаты счетов. Раньше всем этим занималась жена, и он узнал много нового и интересного про водопровод, отопление и уборку двора. Оказывается, все это было невероятно сложно и требовало постоянных новых вложений. Так в хлопотах прошел весь день, а вечером он уже садился в московский поезд.

Москву Германов не любил. Какой-то промышленный центр, а не город. Странно еще, что они в Кремль какой-нибудь завод не впихнули. И метро это затеяли строить. В результате весь центр города разрыт, половина улиц вскрыта, нигде не проедешь. Остановился в "Метрополе" — привык уже к хорошим гостиницам, да и университет рядом.

Решил сначала посетить коллег на историческом факультете и не прогадал. Стоило ему назвать себя секретарю, как его сразу провели к декану. Тот собирался на следующий день в отпуск, но обрадовался, усадил, напоил чаем и долго расспрашивал обо всей истории с тайным протоколом. Германов только теперь понял, что среди коллег он стал знаменитостью. С ходу договорились, что в сентябре он приедет прочитать доклад. Пригласили и в очередном сборнике статьей поучаствовать. Так что максимум уважения. На этом фоне просьба узнать в приемной комиссии, как дела у сына и нет ли там его адреса не казалась особенно сложной, но неожиданно возникли препятствия. В московских делах Германов ориентировался слабо, и не мог себе даже представить, что медицинский факультет располагался почти на другом конце города — на Пироговке. Хорошо еще, рассказал декан, что не состоялись планы вообще выделить медиков в отдельный университет. Но телефон работал исправно, и вскоре Германова обрадовали: сын принят, да и адрес нашелся. Так что попрощался с любезным коллегой и через полчаса уже разыскал во дворах на Пречистенке дом, где сын снимал комнату.

Дома его не оказалось, но соседи по квартире все о сыне подробно рассказали. Испытания сын, действительно, успешно прошел и сейчас подрабатывал в приемном покое одной из больниц при университете. Жил он в студенческой коммуне. Германову понравилось, что там собрались студенты-медики с разных курсов, т.е. не одна зеленая молодежь. Все где-то подрабатывали: кто на скорой помощи, кто у частных врачей, но большинство в больницах. После второго курса самые успешные могли уже рассчитывать на место фельдшера, а это и деньги неплохие, и опыт. Ребята явно были настроены на дело, приобретение профессии и навыков. То, что сын Германова для них был фактически "иностранцем" никакого значения не имело, хотя на стоимости обучения это сказывалось. Германов про себя порадовался: поездка в Париж и особенно командировка в Мадрид очень поправили его финансовые дела. Оплатить обучение сына за первый год он мог безболезненно уже сейчас.

Сын появился уже к вечеру. Германов успел и в ближайший магазин сходить купить кое-что. Обратил внимание на то, что цены в Москве пониже питерских, но и выбор скромнее. Опять получился какой-то по-мужски скудноватый ужин, но поговорили хорошо. Сидели долго. К отъезду матери сын отнесся довольно спокойно, разумно рассуждая, что если ей так лучше, то что же тут сделаешь. Собирался следующим летом в каникулы съездить во Владивосток посмотреть, как там она с сестренкой. Германов эту идею поддержал и обещал помочь финансами. Договорились и о практических делах. Сын думал взять кредит в банке на учебу. В Москве это было принято, и так учились многие студенты. Медикам и отработать потом кредит было проще, но Германов обещал взять и эти расходы, и небольшое месячное содержание на себя. Профессорская зарплата ему это в принципе позволяла, а связывать сына на будущее не хотелось. Кто знает, как жизнь сложится, а из-за кредитов выпускники иногда не могли выбрать интересное дело после окончания учебы.