Смертный человек в мире тьмы и теней...
Тьма упала на глаза разом, словно покрывало, и лишь по этой внезапности Курт понял, что уснул, не заметив сам, как — уснул без снов и видений, проспав до позднего вечера. Близящееся полнолуние исподволь распаляло почти уже сглаженный диск, озаряя комнату пробивающимся сквозь холодный ночной воздух ровным сиянием, город затихал, уступая свои улицы иному шуму, редкому и случайному, и — тишине, за которой укрывался беззвучный неясный мир...
Распорядитель возник у его стола, стоило лишь успеть усесться поодаль от прочих любителей ночной жизни, и ужин появился на столе немедленно. Проведя эксперимент с пивом и запеченной говядиной у фон Вегерхофа, Курт решил рискнуть и пойти дальше, заказав поджаренный шницель. Никаких возражений по этому поводу желудок, кажется, не высказал, из чего он сделал вывод, что о здравии неприветливой лесной ведьмы стоило бы при случае как следует помолиться.
О том, что, отужинав, майстер инквизитор не поднялся вновь в свою комнату, а вышел прочь, владелец наверняка задумался, возможно, решив даже, что оный вздумал отловить бродящего по улицам стрига собственноручно и в одиночку. Вообще говоря, нельзя было утверждать, что хозяин ошибся бы в подобных мыслях; что еще он мог бы предпринять, наткнись сегодня на упомянутое существо, Курт не представлял. Разумеется, самым верным было бы, если б и впрямь повезло увидеть уже знакомые кошачьи движения одной из теней на ночных улицах, отследить ее перемещения, вычислив, куда именно она направится, однако в самой возможности этого он сильно сомневался. Приди в голову, скажем, фон Вегерхофу пройтись по Ульму и возвратиться домой, оставшись незамеченным — и у него это получилось бы без какого бы то ни было напряжения и даже особенного старания. Оставалось надеяться лишь на то, что тот не ошибся в своих выводах, и его незаконопослушный собрат впрямь еще неопытен, неосторожен и не обучен всем тем умениям, что довольно скоро постигает любая подобная тварь...
Луна, зацепившись за конек крыши дома через улицу, озаряла каменные переходы неправдоподобно насыщенно, ярко, явственно рисуя очертания темных окон, кое-где — с полосами света, пробивающимися сквозь плотные ставни, дверей, запертых и недвижных, обломков камня под ногами, блестящих темной жижей луж, отражающих в себе подобие небесного светила. Любая тень казалась непроницаемо-черной, словно вход в горную каверну, в пещеру, ведущую в подземелье, преисполненное Неизвестным...
С другой стороны, увидев стрига перед собою, не предпринять попытки к задержанию (что должно быть, по иронии судьбы, много проще, нежели убить его), рискнуть, позволив ему уйти... Для себя Курт еще не решил, что в его ситуации будет глупее. Вычислить расположение местного гнезда, не имея четкой статистики перемещений хотя бы одного его члена по городу, фактически невозможно; захватив же одного из них, это можно будет узнать уже через пару недель, когда голод даст в руки допросчиков неоспоримое и явное преимущество.
Если верить выкладкам фон Вегерхофа, то с молодой особью проблем будет еще меньше — тот не протянет и недели. Главное — найти подвал поглуше с дверью, желательно решетчатой, покрепче. Вполне возможно ожидать, что ради такого дела местные власти с радостью одолжат один из тюремных...
Холодный дух еще не воскреснувшей весны убивал запахи уличной грязи, придавая жизни слабо пробивающимся ароматам вспухших почек и ранних цветов, облепивших чуть выступающие кое-где под окнами балкончики и карнизы; звуки ночного города ощущались чеканно и внятно, словно не слухом, а всей кожей, словно даже являлись зримо в звенящем от лунного света воздухе. Собственная поступь, сколь ни неспешная, ударяла в тишину, разбивая и остро шурша ее осколками под подошвой. Шаги того, кто сейчас же, в эту же минуту, обходит этот же город в других его улицах — они не слышны; его шаги не услышатся даже за самой спиной, даже у самой спины. Рядом — они не слышны. Так же, как не слышно касания земли тем, другим, пусть и столь пока неопытным, пусть и не искушенным еще в искусстве смерти; даже он, еще не постигший всех тайн собственной жизни — самое опасное из всего, с чем можно столкнуться здесь.
Самое опасное — если только неверны догадки о том, что подле него мастер. Тот, кто старше, опытнее, сильнее. Опаснее...
Песий лай неподалеку сквозь чей-то громкий голос... Что означает он? Что мимо дверей, за которыми четверолапый страж жилища еще минуту назад мирно спал, сейчас промчалась быстрая тень, которой тот не увидел, но запах которой ощутил? Или попросту нетрезвый ночной кутила прошел слишком близко от чужого дома, быть может, даже задев дверь и тем побеспокоив пса? Или не означает ничего.
И откуда знать, быть может, и впрямь почуяв ночную бестию, охранитель человеческого обиталища, напротив, замолчит и присмиреет, позабыв даже и дышать...
А возможно, сегодня на этих улицах и вовсе лишь один стриг — живущий днем в доме за тяжелой дверью с голубями на верхнем этаже под крышей.
И сколько их будет теперь — таких ночей, когда от всякого шороха вздрагиваешь, любое движение или хоть призрак его вызывает холодную дрожь во всем теле, а утром — возвращение в освещенную солнцем комнату, где все опасения будут казаться глупыми, за собственный страх будет невыносимо перед собою совестно, а за бесплодные блуждания по городу — на себя же будет подыматься бессильная злость...
Тень...
Снова тень. Быстрая, тонкая, едва видимая глазу — тень, соскользнувшая с крыши почти уже за пределами видимости, в темноте, в сгущенном луною мраке, где смыкаются две стены соседних домов. Тень, мелькнувшая и — исчезнувшая...
То, как ноги понесли следом за нею, не замечается — словно тело стало двигаться само по себе, словно без участия воли и разума, ибо, если дать волю разуму — он не позволит телу двигаться. Разум скажет, что это не имеет смысла, разум придумает что угодно для того, чтобы не пустить тело навстречу возможной смерти. Но разум молчит — и тело движется.
Ноги стараются ступать тихо, но собственный слух, словно гвоздями, пробивается шорохом песчинок и хрястом уличного мусора под тяжелой толстой подошвой сапог. Руки пытаются взвести арбалет неслышно, но тишину режет, как нож, скрип струны и лязг цельностальной стрелки в ложе. Легкие пытаются впускать воздух, не дыша, но самого себя оглушает шум и стук крови в собственных висках. Чуть отпущенный с привязи разум говорит, что так лишь кажется, хотя тут же и спорит сам с собою, замечая, что — так кажется ему, а тому, другому, слышится...
Теней две.
Бесформенное скопище темноты в темноте покоится на земле, а другое, склонившись, медленно, словно бы опасаясь чего-то, опускается рядом на корточки, протягивая руку...
Подойти ближе неслышно уже нельзя, уже услышит кто угодно, даже и человек; слишком близко...
— А ну, встать, тварь, и шаг назад — живо!
На стиснутый шепот тень обернулась рывком, оставшись, как была — на корточках перед неподвижным человеком, лежащим неподалеку от стены, и Курт повторил, осторожно приблизясь еще на два шага:
— Я сказал — встать и отойти от него назад!
Тень все же поднялась — неспешно и напряженно, отступив чуть в сторону, шагая неслышно и мягко, и Курт так же медленно и настороженно сделал еще три шага к неподвижному телу, пытаясь не отвести прицела и взгляда от молчаливой тени и в то же время увидеть, что с тем, на земле...
— Мертв, — безмятежно сообщил тихий голос, и направленный на тень арбалет чуть дрогнул в руках от неожиданности. — Только это не ваш случай, майстер Гессе: зарезан. Ограбление, судя по состоянию одежды.
Еще мгновение он колебался, все так же стоя чуть в стороне от неподвижной тени, и, наконец, чуть шевельнул рукой с арбалетом, указуя направление:
— В сторону. К свету. Медленно и без выкрутасов.
Незнакомец подчинился тут же, послушно отойдя от стены дома на середину узкой улицы, под свет наполняющегося диска луны, и Курт приблизился, уже начиная осознавать разумом то, что видело око — пусть и были движения этой тени плывущими и невесомыми, пусть и ступала она беззвучно, как кот, и все же чего-то в них не хватало для того, чтобы хотя бы сравнить со словно ускользающими от взгляда движениями фон Вегерхофа. Перед ним был человек — поднаторевший в своем деле куда лучше него, но — человек...
— Оружие? — уточнил он коротко, и незнакомец кивнул:
— Разумеется. Но против вас я его применять не намереваюсь, майстер Гессе. Можете подойти и рассмотреть меня, если желаете; я вас вижу, а вы меня — нет. Довольно нечестно.
— Нечестно, — согласился Курт, приближаясь. — Как и то, что ты меня знаешь, а я не знаю тебя.
— Познакомимся, — пообещал тот, чуть отведя руки в стороны, демонстрируя всем своим видом полнейшее дружелюбие, и он опустил арбалет, готовясь, однако, вскинуть оружие в любой миг.
Ночной незнакомец оказался невысоким парнем чуть младше него — это легко виделось даже в призрачном лунном свете. Выходя на улицы Ульма, тот готовился явно не к посещениям трактиров и кабаков; одежда сидела плотно — короткая куртка и штаны из хорошей крепкой ткани, подошвы плотно охватывающих голень сапог была тонкой и беззвучной, пальцы облегали высокие замшевые перчатки, а голову обтягивала низко сидящая на лбу шерстяная шапка.
— Ну, что ж, познакомимся, — согласился Курт, подойдя на расстояние вытянутой руки, и, на миг приумолкнув, чуть повысил голос: — А теперь брось свои игры, подруга, и давай в открытую. Что тут происходит?
Несколько секунд тишины были ответом и, наконец, прозвучала чуть растерянная усмешка:
— Надо же... На чем я прокололась?
— Сначала ответы на мои вопросы, — хмуро отозвался он. — Что тут происходит? Кто ты и откуда меня знаешь? Что делаешь на улицах? Что делаешь у трупа?
— Я с вами на 'вы', — заметила незнакомка укоризненно, но по-прежнему без враждебности; Курт молча приподнял руку с арбалетом, и та улыбнулась: — Бросьте, майстер Гессе. Не в ваших это правилах — убивать, не разобравшись... Итак; пройдемся по списку ваших вопросов. Что происходит. Происходят убийства, как вам известно — некто мнит Ульм своим охотничьим уделом. На улицах я делаю то же, полагаю, что и вы — я пытаюсь выследить его. Труп? обнаружила случайно.
— Один вопрос оставлен, — напомнил Курт; незнакомка кивнула:
— Верно. Мое упущение. Адельхайда фон Рихтхофен, имперская разведка... Судя по вашему растерянному виду, майстер Гессе, Александер обо мне не упомянул. Что ж, узнаю паршивца. Вечная жизнь — вещь временами скучная, посему он развлекается за счет окружающих. Он уже устраивал вам эффектное явление ясным днем в солнечных лучах? Александер проделывает это со всеми, кому доводится с ним работать; он полагает это забавным.
— Я уже начинаю свыкаться со всем, — не сразу выговорил Курт, — однако...
— Понимаю, — улыбнулась она. — О вашей подозрительности наслышана, майстер Гессе, посему к скепсису готова. Тем не менее, к своему великому сожалению, доказать свои слова наглядно не имею возможности; пароли и ключевые фразы нашего ведомства вам ничего не скажут и будут лишь пустым звуком, и в отличие от Александера, я не могу показать вам Знака или предъявить шифровку с личным благословением отца Бенедикта. Вам остается поверить мне на слово. Ну, или довериться логике: никто из ваших врагов всего мною сказанного знать не может. Допускаю, что им может быть известно о многом, но не о колкостях, каковые вы отпускали вчерашним днем в доме Александера в адрес его несчастной возлюбленной. Произошло это, если я верно помню его рассказ, сразу после прочтения вышеупомянутой шифровки... Напрасно вы так с ним. Он пережил многое и заслужил лучшего.
— Взаимодействие имперских и конгрегатских служб предполагает это — сплетни напарников за спиной друг друга?
— Я не сплетничаю, — серьезно возразила Адельхайда. — Лишь призываю вас несколько сбавить обороты и не обобщать данных, о которых не осведомлены в полной мере. Что же до вас — мы обсуждали не ваши достоинства и недостатки, а лишь пытались решить, следует ли посвятить вас во все детали. Было решено, что следует. Александер по сию пору этого не сделал... быть может, выдумывая очередную остроумную, с его точки зрения, выходку с моим явлением. А возможно, надеялся именно на такую нашу встречу. Не удивлюсь, узнав, что в данный момент он наблюдает за нами и от души веселится, хотя, согласно нашей договоренности, его сектор обследования — восточнее.
— Что вы делали на крыше? — на ее слова никак не ответив, по-прежнему неприветливо осведомился Курт; Адельхайда передернула плечами:
— Наблюдала за улицами, разумеется. А теперь ответьте и на мой вопрос: на чем вы меня поймали? До сих пор все проходило гладко.
— Запах, — пояснил Курт; она с затаенной оскорбленностью изогнула бровь:
— Простите, не поняла?..
— Мыло. Пахнет дорогим мылом. Даже Александер при всех его заскоках не станет пользоваться таким, а уж тем паче — какой-то мальчишка, любящий бегать ночами по крышам. Кроме того, этот сорт мне хорошо известен. Довольно популярен у дам высокого сословия.
— Возьму на заметку, — кивнула Адельхайда. — И, раз уж у нас сложился столь непринужденный светский разговор, майстер Гессе, позволю себе также добрый совет: если намерены и впредь разгуливать по ночному Ульму, купите себе охотничьи сапоги. Ваши колодки, конечно, удобны для боя и путешествий, но это лишь ко мне вы сумели подкрасться (примите искреннюю похвалу от профессионала — немногим это удается), однако же, будь на моем месте тот, кого вы разыскивали, ваш топот он услышал бы еще по ту сторону улицы. Кроме того, выслеживать его на земле — плохая идея. Так и вы в большей опасности, и упустить его из виду проще. Крыши — вот что нужно. Для чего, опять же, требуется совсем иная обувь.
— Учту, — отозвался он коротко, разряжая арбалет и злясь на себя за то, что упомянутого этой дамочкой оружия никак не может разглядеть в ее экипировке. — Как я уже сказал, я начинаю свыкаться со всем в этом деле, верить начинаю почти всему и почти всем, даже странным женщинам в одежде ночного вора, однако — не будете ли вы столь любезны сообщить мне, где и когда я сумею увидеть вас днем? Дабы убедиться в подлинности хотя бы вашего положения 'по легенде'.
— Мое положение официально не только согласно легенде, майстер Гессе, — улыбнулась Адельхайда. — Имя, названное мною — подлинное, и de jure, и de facto. Графиня фон Рихтхофен, в Ульме уже более месяца. Увидеть меня днем вы сможете, если посетите 'Моргенрот'; название, на мой взгляд, несколько неподходяще для гостиницы, предназначенной родовитым постояльцам, каковые не просыпаются раньше полудня[64], однако — не мне давать советы дельцам. Мною снят весь второй этаж, посему, если у вас возникнет желание обсудить что-либо, касающееся текущего расследования, лишних ушей и глаз не будет. Ну, или — если вам придет в голову арестовать меня за самозванство, на каковую глупость, надеюсь, вы не отважитесь прежде, нежели переговорите с Александером, который подтвердит мои полномочия; ведь в его-то полномочиях вы уверены?
