Напряжение - 6

Сергей Дмитриевич поморщился.

— Противоядие есть?

— "Милосердие Харада". — Согласно кивнул Виид. -Выглядит широкой сероватой лентой, которой обвязывают иглы "Ненависти" для переноски. Способ лечения — перевязать лентой горло.

— И затянуть, — разумно предположил господин Ялин. — Это милосердно.

— Достаточно перевязать. — Бесстрастно уточнил Вечный князь. — Но хроники описывают и такое милосердие. Создатель был интересным человеком. Есть день после смерти для исцеления. Отравленный кажется мертвым, но если повязать ему "Милосердие" перед погребением, то оживет он уже в могиле.

— Я дам три города за комплект, — оживился раджа Миттал.

— Я дам три города за вторую его часть. — Выдохнул Сергей Дмитриевич.

— Это деловой разговор, — хмыкнул господин Куомо, отвлекшийся на сообщение по телефону. — Только, ваше высочество, мои люди сообщают, что совсем скоро у вас не будет трех городов.

— Объяснитесь.

— Идет штурм стен Кремля. — Озадаченно листнул он сообщение. — Вашими подданными, в числе многом.

Люди в помещении обернулись к раскрытым окнам и прислушались.

Действительно — что-то грохотало в отдалении. Но в предновогоднем городе за любым шумом виделись праздничные фейерверки...

Однако те так не гремят — с надрывом, заполошно, желая жить и не желая умирать...

— Это национальная забава, — равнодушно ответил цесаревич, сохраняя спокойствие. — "Царь горы". Бывает раз в сотню лет.

— М-да? Мне предлагают присоединиться, — задумчиво смотрел в телефон Куомо. — Обещают немного земли за Уралом, но готовы к торгу.

Звучно тренькнули сообщения на телефонах остальных десятерых.

И те, переглянувшись, принялись смотреть, что направили им порученцы, адъютанты и приближенные рабы. Разговаривать по сотовому в присутствии цесаревича было бы наглостью. Но вот молча читать сообщения о том, что им предлагают за штурм Кремля — вполне в рамках приличий.

Первым, прочитав сообщение, с места встал князь Виид и широкими шагами направился к выходу из зала.

Сердце Сергея Дмитриевича невольно ухнуло вниз.

Убрав телефоны, медленно стали подниматься остальные. Раджа Миттал продолжал доигрывать партию. Бюсси с чертыханием резал себе пальцы и отращивал новые. Намаджира влюбленными глазами смотрел на серую кожу цесаревича.

Ну, не все так плохо. Всего восемь "виртуозов" из одиннадцати.

Князь Виид широко распахнул дверь, но отчего-то встал в сторону и гостеприимным движением указал остальным семерым двигаться дальше.

Господа замедлили шаг и недоуменно воззрились на Вечного. И даже Сергей Дмитриевич смотрел на него с недоумением.

— Вы мне никогда не нравились, — повторил жест Виид, поторапливая остальных на выход. — Идите.

— Герцог, от вас я никак не ожидал, — поджал губы Куомо, глядя на беспечного Бюсси. — Вам разонравилась война или перестали быть нужны деньги?

Сам же владетельный лихорадочно разыскивал причины чужого бездействия. Равно как и остальные шестеро — живые сейчас только потому, что разум и осторожность не вымерли под дыханием чудовищной силы.

— У меня палец поранен, — категорично покачал тот головой. — Идите без меня.

— Я дам вам миллион золотом.

— В таком случае, спешу напомнить, что в тюрьме под Кремлем сидит князь Давыдов.

— Он в тюрьме, — расслабился Куомо.

— Именно так. Мой миллион извольте перечислить немедленно, до битвы.

А господин Мбака молча развернулся и занял согретое им место на диване, равнодушно взглянув в распахнутое окно.

— Вас тоже напугал человек в камере? — Насмешливо обратился к нему Куомо.

— Давыдов учить Мбака русский язык. Мбака уважать учителя.

"Шестеро" — пронеслась чуть приободрившаяся, но почти столь же тоскливая мысль у Цесаревича.

— Но вы, вы же никогда не боялись Центавра. — Пытливо смотрел Куомо на раджу.

— Подарите мне город, и я скажу свои причины. — Смеялись глаза напротив. — Миллиона мне будет маловато.

Куомо сплюнул в сердцах и вышагнул за дверь.

— Значит, тот мальчишка тоже в тюрьме, — кивнул своим мыслям Кри Паундмейкер, покинув помещение вторым.

Остальные пятеро оглядывались на цесаревича, на две тени возле кровати, на раджу, на герцога, и в конце концов остановились взглядом на князе.

— Ты мог бы пропустить нас вперед. Но ты указываешь, что этого не стоит делать. — Вслух сделал вывод Ялин, озвучив общие мысли. ґ— В чем твой интерес?

Но тут же посторонился, пропуская господина Салота обратно к диванам. Словно услышав что-то, вернулся обратно Мгобе. И даже Виид, не удостоив ответом, прошагал мимо.

— Великий Намаджира, в городе много красивой кожи! Тебе никто не даст рисовать на лице принца! — Обратился Ялин к Хозяину Пустоты.

Богатый город манил Ялина, а предчувствие добычи и многих смертей будоражили кровь. Но он все еще оставался в числе неопределившихся, пытаясь искать ответы.

— Ты не слышишь. — Обернулись к нему пустые глазницы, в которых мельтешили белесые тени.

— Что не услышали эти двое? — Указал Ялин на дверь, раздражаясь от загадок.

— Если не слышишь, надо идти ближе, — смеялся над ним водоворот белых клякс в чужих глазах.

— Я готов не идти с ним, если мне будет обещана голова Го Киу. — Равнодушный к словам остальных, обратился к цесаревичу господин Ли.

— Мой дом закрыт для вас, вестник неба на земле. — Без сожаления указал цесаревич ему на дверь.

— Вы пожалеете об этом. — Уведомили его.

— Что не слышит господин Ли? — Настаивал Ялин, последним стоя возле выхода. — Я хочу знать!

— Я тоже не слышу, — мельком глянул на него цесаревич.

Подошел к кровати с сыном и поправил ему одеяло.

— Господа, — обернулся он к гостям. — Я желаю отлучится на некоторое время, вам будут выделены гостевые комнаты.

— На правах старшего по возрасту, не рекомендую идти в город. — Произнес князь Виид.

— Хочу убить господина Ли, пока есть приятная возможность. — Оправил цесаревич рукава рубашки. — Вы видите к этому препятствия?

— Моральных — никаких. — Пожал тот плечами. — Но по городу идет кровь Ахеминид. А у вас сын.

Цесаревич выглянул в окно, присматриваясь небу над горизонтом.

— Вы не увидите. Надо слышать, — порекомендовали ему.

Сергей Дмитриевич закрыл глаза и прислушался, стараясь вычленить из шума ветра и хлесткого дождя, завывания грозы и падения камней что-то необычное. Что-то другое, чего не слышал на границе, когда шел за людьми господина Ли вглубь территории, и мечтал, что расквитается за сожженные поселения. Что-то инаковое, способное прицепиться к древней фамилии.

— Песок? — всплыло из памяти за мгновение до того, как он слабый шелест — будто снял наушники после оглушительной музыки, и весь мир состоит только из него.

— Вы боитесь песка, — фыркнул Ялин.

"Все-таки, четверо" — слабым сожалением отозвалось в цесаревиче.

Впрочем, он еще может успеть уменьшить их до троих. Убил бы раньше — повода не было. Без повода как-то не принято, посчитают невежей...

Слегка лихорадило, дергало адреналином, но упрямство перекрывало эмоции. Отец запретил ему появляться в Кремле — и слово его свято. Найдутся цели поближе.

— Мы не боимся, — поправил Ялина раджа Миттал. — И мы тоже не слышим. Нет отзвука Силы в стихии. Значит, это не песок. — забрал он сам у себя черную ладью.

— Сила Крови Ахеминид — это Время. — Подхватил Виид, поднимаясь с места и присаживаясь за стол к радже. — По городу идет молодая кровь, ваше высочество. Ломает всякое... Пока только и умеет, что ломать.

— Желаете новую партию? — Оживился Миттал.

— Хочу доиграть вашу. За белых.

— Но они побеждают! — Возмутился Миттал.

— Какое очевидное решение, не правда ли? — Вечный князь двинул пешку вперед.

Хлопнула дверь, закрывая ушедших в одном мире с ожившим древним кошмаром.

Позади молча сел на свое место Проводник Черной Тропы Ялин.

— Придумал! — Гаркнул Мбака, что аж раджа подпрыгнул, укоризненно посмотрев в сторону диванов.

— Что же вы придумали, уважаемый? — Недовольно смотрел на три отсеченных пальца вместо одного герцог Бюсси.

— Мбака сильный! Мбака плевать на шар с иголками! Мбака могуч! — Солидно докладывал он.

— Давайте попробуем на русском, — устав от кривого английского, попросил Сергей Дмитриевич.

— Господа! Раз я не по силам этой заразе, я предлагаю переливание своей крови! — Бархатным голосом, текучей и приятной речью отозвался темнокожий.

— Ничего себе... — чуть не перекрестился от удивления цесаревич.

— Что он говорит? — Поинтересовался герцог.

— Мбака могуч. — Откашлялся цесаревич, прицениваясь к идее, а затем повернулся к сыну, чувствуя, как новой волной накатывает надежда.

Глава 18

В воздухе гремел отзвук торжествующего рева, звенящим эхом оставаясь в ушах.

"Мы выступаем!" — голосом Артема за моей спиной, переполненным азартом и адреналином, от которого хотелось встать и куда-то бежать, штурмовать крепостные стены и брать на абордаж корабли.

И сила воли была помощником, удерживая на месте — на топчане тюремной камеры в шесть квадратных метров, под блеклым светом из коридора, с мышонком на руках.

Детали реального, спокойного мира постепенно усмиряли вскипевшие эмоции — взгляд задерживался на нехитрых деталях окружающего быта, примечая трещины и темноту от времени на плитке; плесень от сырости в углах потолка. Слух различал постукивание ложкой в соседней камере, гул воздуховода... И мерное хождение Василия Владимировича Давыдова по коридору, который опять рассорился с благоверной. Ко мне он не заходил, полагая спящим — а я не давал повода в этом сомневаться. Потому как вдруг помирятся без моего участия.

Я шаркнул ногой, будто бы только сейчас проснувшись.

В дверной проем тут же заинтересованно заглянули.

— О чем думаете, ротмистр? — Явно обрадовался моему бодрствованию князь.

— Мне почти двадцать лет, а я никогда не брал корабль на абордаж.

— Ну уж, какие ваши годы. — Присаживаясь рядом, с сочувствием похлопали меня по спине. — Спешу заметить, что корабль — это крайне ненадежная конструкция! И если бы не нужда в перевозке лошадей, ноги бы моей на них не было! Одним словом, проще сразу затопить!

— Так я топил. — Пожал в ответ плечами. — В тринадцать, два корабля.

— Вражеских? — Уточнил господин полковник.

— Вражеских.

Ну, на тот момент — уж точно.

— Тогда вы меня переплюнули, ротмистр! — Хлопнул Давыдов себя по бедру. — Мой первый трехпалубник был в семнадцать, — мечтательно посмотрел он на потолок. — Гавана, тысяча восемьсот сорок девятый! Кто мог подумать, что просьба прикурить так лихо обернется...

— А свой отчего же топили? — С интересом глянул я на него.

— А, это.. Возвращались как-то с батюшкой нашего государя по Волге. Мне тринадцать, ему семнадцать. Каждый город встречал нас праздником — и если мне, по малолетству, не наливали, то его высочеству положено было хотя бы три тоста поднять — за здоровье батюшки, за процветание империи и за дорогого гостя. Река длинная, городов много... На третий день его высочеству стало так плохо, что он немедленно затребовал от меня воды. Не вина, которого у нас было, хоть залейся, а воды!

— Та-ак... — невольно скопировал я тон своего школьного учителя.

— У меня был приказ и штопор, ротмистр!

— И вы продырявили борт? — сопроводил я вопрос тяжким вздохом.

— Да, но потом я в первый раз спас жизнь императора! — С гордостью приосанился князь.

— От жажды?

— Почему? Он плавать не умел.

— Понятно... — протянул я. — А на Гаване какими судьбами?

— Кому-то в Кремле не понравилось, что я спас его высочество! — Возмущенно развел Василий Владимировчи руками. — Сослали, куда подальше. Потом, в пятьдесят третьем, когда началась Крымская война, призвали обратно. Вся Гавана меня провожала, с песнями, с танцами! — Увлажнились глаза князя. — Такие хорошие люди!

— А как так вышло, что в тринадцать вы уже были в подчинении его высочества? — Проявил я любопытство.

— Государь и его сыновья — шефы полка, — пожал князь плечами. — А в гусары записывают с рождения. В тринадцать я уже был поручиком и нес службу.

— Господин полковник, разрешите вопрос, — сделал я деланно обеспокоенный вид. — Моя супруга сообщила, что наш будущий ребенок записан вами в полк.

— Так точно, ротмистр! — Уверенно подтвердил Давыдов, лихо закрутив ус.

— Но это получается, что ежели мой ребенок родится раньше вашего, то и по чину он будет его превосходить? — Осторожно спросил я.

Князь замер, удерживая кончик уса. Затем нервно покрутил пальцами.

— Безусловно, этот вопрос преждевременный... Тем более, наверняка иные ваши дети состоят в полку и возглавят его, когда придет время.

Давыдов резко встал, шагнул к углу комнаты и отточенным движением выудил из стоящего там ящика две бутылки шампанского.

Затем решительно двинулся из камеры на выход. Громко прошествовал по коридору. И со словами "Дорогая, вы правы, я болван! Но я люблю вас!" — ушел мириться.

— Вот и отлично, — лег я обратно на топчан, придержав ворохнувшегося мышонка.

Тишина камеры слегка нервировала, заставляла искать признаки бушующей наверху схватки. Чудились вибрации земли и отзвуки грохота в воздуховоде — но мы были слишком глубоко под землей, чтобы в самом деле что-то ощущать.

А я был слишком неопытен, чтобы представить, как может выглядеть масштабное столкновение. Все, что досталось от прошлой мировой войны — черно-белые пленки бесцветного неба, уставшего от войны, под которым брела пехота. Фото лунного ландшафта до горизонта, который и сейчас не зарастал травой. Старые и новые карты, указывающие, как изменились русла рек, и где появились новые горы.

Сходились сотни и сотни сил, желаний, страстей. Отчаяние и ненависть, любовь и самопожертвование — все там было, вместе с долгими ночами в поле под дождем. Мировая оставила после себя князя Юсупова и ДеЛара, князя Черниговского и Давыдова — разных, но одинаково жестких людей, которых знала вся империя — равно как не знала почти никого из их детей и внуков. Смею предположить, что они тоже предпочли бы мир боевой славе — как берегут спокойствие границ и городов для собственных детей. И не пощадят никого, кто пожелает принести войну в столицу их страны.

— Ротмистр, мое почтение, — ввалился слегка растрепанный Давыдов в полузастегнутом мундире. — Дама против детей! Веду переговоры! — Подхватил еще две бутылки шампанского из ящика, кивнул мне и исчез в прежнем направлении.

— Ротмистр, что такое безопасные дни? — Через десяток минут деликатно поскребся он в дверь и осторожно заглянул внутрь.

— Когда каска на голове, господин полковник!

— Ха! Наивная! — Закрылась было дверь.

Но тут же распахнулась, чтобы Давыдов мог забрать еще две бутылки.

— Мало ли что, — доложил он с таинственным видом и отбыл.

Это еще он не знает, что бывает рождаются дочери. У меня-то все надежно, а там пятьдесят на пятьдесят.

Словом, я продолжил изучать потолок, стараясь не слышать окружающее пространство.