The Biggest Little City in the World

Суп, кукурузные лепешки, заваренные цветы брока, которые славились успокаивающим, и даже слегка снотворным действием. Все очень вкусно и полезно, но молчание, стоявшее за столом во время обеда, мне кажется, не могло разрушить ничто.

Солнце было уже высоко, когда мы закончили обед. Я встал из-за стола, сказал всем спасибо за еду, и, объяснив, что мне нужно кое-куда выйти по делам, и что я скоро вернусь, вышел за дверь.

Однако, не успел я пройти и сотни метров, как сзади меня подозвала мама Каноля. Ей было тяжело с ее весом бежать за мной, но она старалась изо всех сил. Увидев ее, я тут же остановился.

— Михаил. — сказала она, посмотрев мне в глаза. — Скажи честно, что и как там случилось. И, скажи...

Голос ее задрожал, слезы уже вот-вот должны были брызнуть из глаз, но эта сильная женщина удержалась, и не заплакала.

— Скажи честно, как умер Каноль.

Я посмотрел ей в глаза, и понял, что не смогу соврать ей. Это даже был не допрос — она не задала больше ни единого вопроса, но я выложил всю правду. А, возможно, все это потому, что правда держалась внутрь меня слишком много, что правда перебродила, как оставленное на солнце браминье молоко, и углекислый газ, выделившийся при брожении, наконец, вырвался наружу.

— Каноля убил Галлас. И убил его из-за меня. Как только мы прибыли в этот город, Галлас отделился от нас, он быстро поднимался по карьерной лестнице, и, в конце концов, фактически ушел из полиции, став работать на мафию. Меня пытались убить, так как я раскопал компромат на босса этой группировки, и мне пришлось покинуть город. Компромат, естественно, попал в руки мафии. Когда я вернулся туда, я смог договориться с враждебной им группировкой, но меня предали. Так как Галлас и его босс думали, что документы выкрал Каноль, но это сделал я. Я... Я пришел к нему, и встретил Галласа над свежим трупом, с еще дымящимся стволом.

— Галласа... — голос ее задрожал, было видно, что держаться ей становится все труднее и труднее. — Галласа убил ты?

— Да. — ответил я, посмотрев ей в глаза. Она продолжала смотреть на меня, не издавая не единого звука, но по черным щекам этой женщины потекли слезы.

Я снял со спины рюкзак, нашарил две пачки долларов по пятьдесят купюр в каждой и протянул ей. Пояснил, в ответ на ее недоуменный взгляд.

— Я домой не вернусь, только маме не говорите, пожалуйста. Ни к чему это. Тут десять тысяч долларов, и вам на жизнь хватит, и на обучение девчонкам. Я думаю, им это нужнее... Тем более, что...

Она взяла деньги, и медленно спрятала их в карман передника, в котором и выбежала из дома.

— Тем более... Я знаю, как вы попали в пригород... И, вообще... Последними словами вашего сына была просьба помочь вам и девочкам...

Я не мог не соврать ей, иначе деньги она бы не взяла. Но, может, за эту ложь, в аду, если он еще не выжжен атомным пламенем, мне скостят срок на пару веков. Эта ложь действительно во благо.

— Прощайте, миссис. И матери тоже передайте, пожалуйста...

— Ты точно не вернешься? — теперь она уже глотала слезы, давилась ими, но я видел, что без ответа она не уйдет.

— Не вернусь. — я покачал головой. — Не вернусь, я все...

— Тогда прощай, и удачи... Сынок...

Я оставил женщину, стоящей на перекрестке, а сам пошел дальше.

У меня был еще один неотданный долг.

Мать Галласа жила одна, в съемной квартире, на первом этаже одного из зданий центральной улицы. Прямо рядом с клиникой, в соседнем помещении. Я пошел туда — мне катастрофически было необходимо с ней увидеться.

После стука в дверь прошло около пары минут, потом раздались шаркающие звуки, и дверь открылась.

Низкая тощенькая старушонка посмотрела на меня, прищурив глаза, потом почему-то махнула рукой и пригласила в квартиру. Я за все это время не произнес ни слова.

Квартира была не бедной, но, видно, что все это скоплено было за последнее время, а точнее, я даже догадывался, что за последний год. Галлас, Галлас, так вот куда уходила большая часть, твоих денег. Как и у Каноля.

Только, как так вышло, что Канолю хватило денег, честно зарабатываемых службой в полиции, а ты полез выше в мафиозную структуру? Этот вопрос мне, если честно, совершенно не дает покоя.

— Михаил. — сказала она, и я, по крайней мере, понял, что она меня узнала. — Будь добр, сходи на кухню, поставь чайник, я совсем уж стара стала, тяжело мне.

Я пошел на кухню, чтобы выполнить ее указание. О чем с ней говорить? Зачем я сюда пришел? Вопросы добавились к первому, но все же, что-то же привело меня сюда.

Поставив чайник на конфорку старенькой электроплиты, я вышел к женщине, сидящей на диване, заложив ногу за ногу, скрестившей руки и смотревшей на меня.

— Значит, ты все-таки выжил в ту ночь? — спросила она. Видя, что я собираюсь отнекиваться, она перебила меня и добавила. — Галлас рассказывал мне все о своих делах, так что можешь не врать. О том, что на тебя устроили покушение, я знаю.

— Я смог убить киллеров. — я пожал плечами. — А потом семья Мордино вывезла меня из города.

— Вот как? Я всегда говорила, что ты силен. Да, а Галлас жалел о твоей смерти, думал, что ты рано или поздно вступил бы с ним в семью к Бишопам.

— Он вступил в семью? — спросил я. — Я думал, что он с ними по приказу посла Брюса.

— Посел Брюс. Именно посел. Среднее между послом и ослом. Он вообще о многом так и не понял, и думал только о том, как набить свои карманы свеженапечатанными купюрами, а шкафы дорогими костюмами. Бишоп вертел им как хотел.

— Ага, особенно, когда заставил отмазать своего человека. При этом, меня чуть из полиции не уволили.

— В этом-то и все дело. Я сразу поняла, что этого ты никогда не простишь Бишопу, и поэтому никогда не перейдешь на их сторону. Хотя, если честно, твоя гипертрофированная честность.

Когда она сказала о такой честности, якобы имевшейся у меня, у меня натуральным образом отвисла челюсть.

— Ты можешь выбивать признания, если уверен в своей правоте. Ты можешь стрелять в спину преступникам, если уверен, что они виновны. Ты даже ребенка убил. Но невиновного ты никогда не тронешь, признай. А это именно то, что требовалось в семье. Убей того, кого приказали, даже если это твой сын, или твой брат.

Вот уж старушка. Ей надо свою семью содержать, с таким образом мышления.

— А чего ты ко мне пришел-то? — спросила она. — Галласа ты убил, чего сюда явился.

— Я не знаю. — просто пожал плечами я. — Чувствовал, что надо, вот и все.

— У тебя там чайник вскипел. — сказала она. — Завари мне брока, он там, в оранжевой жестяной коробке.

Я вышел на кухню, и выполнил приказание старушки. Когда вернулся, она без никаких слов приняла чашку с горячим настоем, и принялась прихлебывать.

Я мялся. Я не знал, что сказать. В конечном итоге, я просто спросил:

— А что вы думаете о том, что делал Галлас в семье?

Она посмотрела на меня, прищурившись, флегматично хлебнула из чашки и ответила:

— Ничего хорошего, если честно. Даже, если он на твою пулю не нарвался бы, то все равно ничего. Просто потому что это неправильно, что ты даешь присягу одному, а потом делаешь совсем другое. Правда, ты тоже поступил неправильно. Ты тоже давал присягу, ты обещал выполнять приказы.

— Миссис Галлас. — сказал я, снова залезая руками в свой рюкзак. — Вот, тут пять тысяч долларов. Они мне не нужны, а вам пригодятся.

— А чего это ты так легко деньгами разбрасываешься? — спросила она, посмотрев на пачку купюр зелено-серого цвета. — Что задумал-то?

— Да, какая разница? — я положил пачку денег на тумбу возле дивана. — Я их все равно тут оставлю.

— Ты что, Бишопа убить решил? — она посмотрела на меня, отложив чашку.

Мысли об убийстве Бишопа были у меня, но они уж точно были нереализуемы. Все, что можно сказать об этом, так это одно слово "невозможно". Вот и все.

— Нет. — я покачал головой. — Я не настолько сумасшедший. Извините, миссис Галлас, но мне нужно идти.

— Ну, доброй дороги тебе. Дверь захлопни за собой.

Кажется, и тут все. А теперь вперед, снова в гнездо когтей смерти, похуже, чем живут в Пустыне. Ведь, эти когти смерти могут убить только тело, твоя бессмертная душа, так или иначе, останется нетронута, а те Когти заставляют людей предавать друзей, нарушать клятвы — все то, что убивает душу...

Бомж сидел возле бочки, в которой что-то горело. Сегодня ему очень повезло — удалось наловить мантиссов, лапы которых можно запечь на огне, и впервые, за несколько дней вкусно и сытно покушать. Напевая какую-то песню, он развешивал мантиссов на проволочных прутиках над огнем в бочке.

— Эй, ты. — подозвал его я. — Как тебя там?

— Что нужно тебе, господин? — спросил бомж, посмотрев на меня.

— Давай балахон свой сюда. — ответил ему я.

— Но как, господин, ведь тогда я умру от холода.

— Меняю свою броню и дробовик на твой балахон. — ответил я ему, и начал расстегивать ремни, чтобы снять нагрудные пластины брони. — Учти, это тысячи три стоит, так что тебе повезло.

Бомж долго не хотел верить, но в конечном итоге я его убедил, что мне так понравился его вшивый, драный балахон, что он уступил его мне. Балахон мне действительно нравился двумя деталями — капюшоном, и тем, что под ним можно спрятать оружие. Автоматик-то я при себе оставил.

Таким образом, переодевшись, я покинул Шейди Сэндс, и двинул на север, снова в этот чертов город, который разрушил мою жизнь.

Глава 6.

Голгофа. Место, где находятся все те, кто не прижился в Нью-Рино. Ну, или наоборот, прижился тут окончательно. Перевернутый, сломанный дорожный указатель указывал в сторону горящего неоновыми огнями города надписью "Ад", а в здешнюю сухую песчаную почву "Нью-Рино". Случайность, или чей-то злой намек, что все лучшие люди Нью-Рино находятся тут? Не знаю. Не могу сказать точно.

А соврать боюсь.

Кругом могилы, деревянные кресты, каменные надгробия. Я шел мимо них, пытаясь найти еще три, я знал, что они должны были быть где-то рядом. Две свежие, а еще одной уже год.

Я нашел их. Власти НКР даже поставили тут красивые надгробия, на которых были вырезаны номера наших полицейских значков, имена-фамилии, и даты жизни.

"К чему такие почести для мертвых? Нахуй мертвых!"

К чему такие почести? Потому что не смогли удержать их на этом свете. Когда-нибудь нас всех забудут. Наши имена сотрутся, наши деяния будут предписаны другим людям, но лично я всю жизнь буду помнить имена моих единственных друзей. Каноль и Галлас, простите меня. Земля вам пухом, парни.

Я оставил на их могилах по красивой рыжей ветке брока. А потом перешел к третьей могиле, намного более занятной.

"Михаил Стрелецки (2228-2247)"

На этой могиле я оставил цветущую ветку паслена. Я не знал, что за человек лежит тут вместо меня, но именно ему я был обязан жизнью.

Говорят, что люди раньше искали разные способы оживить мертвых, занимались оккультизмом, бегали ко всяким знахарям, шаманам, колдунам. Это все сущая ерунда. Нам не дано оживить их. Нам дано лишь помнить, но они всегда живы в нашей памяти.

Каноль и Галлас стояли перед глазами, как живые — здоровенный, черный как смоль и удивительно белозубый негр, и Галлас — белый парень, с постоянной ироничной улыбочкой.

* * *

Продавец Нью-Рино не был сильно удивлен, когда человек, скрывающий лицо вошел в его магазин. Тем более, что сейчас я скорее был похож на монаха, чем на грабителя — рюкзак свой я просил, как только в нем закончилась еда, и сейчас у меня при себе были только документы, которые подтверждали мой статус человека, работающего в тайной полиции при президенте, пистолет, и две тысячи долларов, снятых мной с трупов киллеров и работорговцев еще в оазисе.

Продавец, который мне уже однажды попортил кровь своим сварливым нравом, посмотрел на меня, и спросил:

— Что Вам угодно?

— Я хотел бы продать Вам пистолет пулемет. — я выложил МР-9 на стойку, и положил рядом все патроны к нему.

Мужчина поднял оружие, с видом знатока рассмотрел его, и сказал мне:

— Сильно попользованный. Больше восьми сотен дать не могу. За патроны еще сотню добавлю.

— Устроит. И еще мне, пожалуйста, Магнум 44ого, и два патрона.

— Патроны продаются пачками.

— Два патрона, больше не нужно.

Видимо, что он решил больше не спорить со странным клиентом, и, получив все причитающиеся деньги, выложил на стойку револьвер, и два патрона к нему. Я взял это, и пошел прочь.

Я "наслаждаюсь" этим воздухом последний раз. Скоро я покину этот город раз и навсегда. Осталось то тут, всего пара вещей, и один долг.

Зарядив револьвер под недовольным взглядом сотрудника охраны мэрии, я пошел внутрь, и естественно был остановлен.

— Куда пошел? — спросил он меня голосом, каким полицейские спрашивают бомжей о том, зачем они пытаются пробраться на правительственный объект. То есть, вполне естественная ситуация.

Я, ничего не ответив, вытащил из кармана балахона новое удостоверение, и ткнул его под нос опешившему охраннику.

— Мне нужно поговорить с послом Брюсом. Я прибыл по приказанию президента.

Странное дело — если бы меня сейчас спросили бы, как этого президента звали, я бы ответить не смог. Вот так вот, трахнуть — трахнул, а имени спросить не удосужился.

Охранник козырнул, и пропустил меня. Видимо, удостоверение она мне дала вполне настоящее. Ладно, пожалуй, это все, что от него требовалось.

Сопровождаемый удивленными взглядами других посетителей, я прошел наверх, так никем ни разу не остановленный, на втором этаже ткнул охраннику, который стоял уже возле кабинета посла это корочку, и вошел внутрь.

Посол Брюс не ожидал посетителей. Посол Брюс пил вино, и закуривал это дело, судя по запаху довольно дорогой и хорошей сигарой — я чувствовал в дыме привкус вина и чего-то сладковатого, приятно щекочущего нос.

Я, по-хозяйски закрыл дверь на защелку, сел нас стул, под опешившим взглядом Брюса, и только после этого откинул капюшон с головы.

Такой гаммы эмоций не смог бы изобразить ни один актер, более того, вообще никто. Недоумение, сменяющееся раздражение, сменяющимся удивлением, сменяющимся страхом. И все это проскочило через его лицо всего лишь за несколько секунд.

— Брюс, не угостишь? — спросил я у него, кивнув на сигару. — Вино просить не буду, тем более, после того, как ты два раза пытался меня убить. Мало ли, вдруг и в третий раз решишься.

Он, молча, не сводя с меня взгляда, протянул мне всю упаковку, которую я придирчиво рассмотрел, выбрал выглядящую наиболее пристойно сигару. Потом взял ножницы, лежащие на столе, от которых посол тут же отшатнулся, обрезал кончик, положил сигарету в рот, и разжег большой серебряной зажигалкой, которую тоже взял со стола.

Слегка прополоскав рот дымом, я выдохнул его в лицо послу. Тот, не ожидая этого, закашлялся, и слегка настороженно отодвинулся от меня.

— Брюс, ты язык проглотил? — спросил я у него. — Не разочаровывай меня. Скажи что-нибудь. Говорить ты всегда мастак был.

Но посол упрямо молчал, не желая приветствовать меня, или что-нибудь говорить. Тогда я засунул руку в карман, вытащил револьвер, и положил его на стол.