Ваше Величество?! 2. Ютон

Я невольно прислушивалась к разговору, осматривая тачку. Этот, второй надсмотрщик, никому из каторжан не нравился. Садист скрытый. Или, всё же открытый? Стю работал на другом участке, где горбатились совсем отбитые преступники. Условия там совсем адские. Леший как-то утром отвёл в сторону и указал на барак, стоявший отдельно и обнесённый дополнительным забором. Оттуда как раз выводили колонну людей. Все в цепях, оборванные, грязные. Надсмотрщики кнутами и палками подгоняли отстающих.

— Штрафной барак, — пояснил Леший. — Туда попадают злостные нарушители порядка, активно отказывающиеся работать, кто совершил преступления уже здесь и тому подобное. Оттуда на свободу не выходят. Им всем срок пожизненный. И назад, в общий, возвращаются единицы. По сравнению с ними у нас тут курорт.

И этот Стю работал со штрафным бараком, иногда подменял наших или, как сейчас, просто приходил поболтать. В такие дни все старались лишний раз не дышать — он не раздумывая пускал в ход кнут. Хорошо, что он сейчас "в гостях". Но, всё равно, на надсмотрщиков не глядела, чтобы не обратили внимания. Мало ли что.

Неисправность в тачке нашла быстро. Каким-то образом разболталась ступица и колесо свободно перемещалось по оси, норовя с неё слететь. Пожалуй, лучше взять другую тачку, будет неприятно, если эта опрокинется посереди дороги с грузом. Мне тогда влетит ещё и от рабочих, которые будут вынуждены обходить завал и тратить лишнее время и энергию. Но в рабочее время покинуть участок можно только с разрешения.

Я подошла к надсмотрщикам и продемонстрировала болтающееся колесо.

— Тачка сломалась? — понял "свой". — Хочешь сменить? Ну, иди.

— Стой! — это влез Стю. — До конца дня протянет. Бегом работать! — он щёлкнул кнутом. По статусу Стю стоял выше Гарата и его распоряжения всё же приоритетней. Уходя, услышала, как он поучал товарища.

— Этим висельникам только дай волю, враз на шею сядут. Жалко тебе? А что девка в железе по кругу, не смущает? Молодая такая, а уже на пожизненное наработала.

Колеса хватило на две ходки. В последнюю уже несколько раз останавливалась, поправляя. По закону подлости беда случилась в самый неподходящий момент. Перед воронкой, куда сбрасывали породу, мостки поднимались вверх. Вот на них колесо и соскочило с оси. Удержать тачку не вышло, и она завалилась на бок, вываливая своё содержимое. Всё бы ничего, но чуть ниже до сих пор стояли надсмотрщики, и куча камней и щебня высыпалась на них. Гарат успел отскочить, и вся масса досталась Стю, засыпав его по колено.

Бежать бессмысленно и почти невозможно — между мной и путём бегства стоял взъярившийся надсмотрщик. Он сразу пустил в ход кнут, не задумываясь, куда он по мне попадает. Я присела, закрывая голову руками. Если выбьет глаз или оставит шрам на лице, будет очень неприятно. Мне досталось всего несколько раз, но весьма сильно, заставив поверить, что кнутом можно убить за весьма малое число ударов. От совсем жёсткой экзекуции меня спас Гарат, остановив товарища и оттащив его от меня. Повинуясь приказу, поспешно убрала вывалившуюся породу и убежала за новой тачкой, подальше от глаз Стю.

Надсмотрщик меня запомнил и, уверенный, что я специально сломала тачку и нарочно высыпала её содержимое на его драгоценную персону, стал постоянно придираться. Когда выпадала его смена, мне хотелось стать невидимкой и забиться в самый дальний и тёмный угол шахты, куда даже крысам не хочется заходить. Для него всё было не так. То слишком медленно толкаю тачку, то слишком быстро, вдруг, она только кажется полной. То выражаю мало почтения или слишком дерзко смотрю. И все придирки сопровождались чувствительным ударом. С кнутом Стю обращался профессионально и умел ударить так, чтобы не повредить кожу, но сделать больно. Места ударов краснели и припухали, но других следов не оставалось. Ещё он любил "не заметить" тачку-другую, чтобы норма не выполнилась.

На этом уроде неприятности не кончились. Какая-то падла стала пакостить и в бараке, и в не его. Починенную тачку снова поломали, явно целенаправленно — просто так ручки не обламываются одновременно обе и с ровным местом слома, будто подпиленные. Досталось за испорченный инвентарь опять же мне, как основному пользователю и тому, в чьих руках произошла поломка. Стю тогда радовался больше обычного, приговаривая, что я специально порчу тачку, чтобы меньше работать. А мне невыгодно филонить — жрать-то хочется, хоть порции для меня не такие маленькие. Как мужики на них выживают, ума не приложу. Наверно, потому черки редко задерживаются на счету, их незамедлительно меняют на дополнительных паёк.

Кроме тачки происходили и другие неприятности. несколько раз кто-то забрасывал грязью сохнущую на лавке смену одежды. Да, по местным меркам я чистюля и мажор. И моюсь ежедневно, и два комплекта одежды имею, если не считать тряпок, в которые превратилась форма. Ещё скидывали вещи на пол, под ноги входящих. Были и другие мелкие пакости.

Так как за всё время более-менее познакомилась только с бригадой Лешего, а поссориться успела только с одним, то в авторстве не сомневалась. Проблема в доказательствах, а ещё лучше — поймать за руку. Уверена, остальные тоже видят, и знают, кто пакостит. В таких скученных условиях сложно что-то долго скрывать. Но принцип невмешательства, пока не коснётся лично, блюлся неукоснительно.

Как-то, вернувшись с работы немного раньше, отметила, что горшочек с мылом стоит немного не так, как оставила утром. Не придав особого значения, схватила его и побежала мыться. Пусть в холодной воде и с кремообразной воняющей хозяйственным мылом массой, но всё же лучше, чем совсем никак. Уже в кабинке пришла мысль, что кто-то рылся в моих вещах. А вдруг, подлил или подсыпал гадость в мыло, и после я вся облезу или покроюсь пятнами? Рисковать надсмотрщики не станут, переведут в карантин, а там подхватить заразу плёвое дело.

Настороженно осмотрела мыло. Понюхала. Бесполезно. Его собственная вонь всё перебьёт. Ещё раз, внимательно вглядываясь в коричневую массу, наклонила горшочек. Вдруг, увижу что подозрительное? Подозрительное мелькнуло и утонуло. Мыло купила всего несколько дней назад, и горшочек был полон. Отломив щепку со стены, пошуровала в нём. Щепка сразу наткнулась на что-то твёрдое, чего в горшочке не должно быть. Через полминуты в помывочном корыте лежала небольшая металлическая пластинка с зазубринами. Больше всего она напоминала напильник. Явно не та вещь, что каторжникам разрешено иметь. Выкидывать жалко, оставлять у себя нельзя, неспроста столь ценный для кандальников предмет подкинули в мыло.

Спрятав напильник в душевой, я всё же вымылась и, как ни в чём не бывало, вернулась в барак. Подкинувший напильник всё просчитал. Тяжёлая пластинка утонула в горшочке, и простым зачёрпыванием мыла её не обнаружить. Не учёл он только мою любимую паранойю. Никуда она не делась за три года учёбы, только слегка вздремнула и резво подняла голову после первых же пакостей.

Предположение, зачем рисковать ценным предметом, подтвердилось уже ночью. Только в бараке погасили последний светильник и наступила тишина, нарушаемая сонным сопением, храпом, стонами выпоротых и надсадным кашлем от забившей лёгкие каменной пыли, как это спокойствие нарушили.

Десятка полтора охранников и надсмотрщиков во главе со Стю ворвались в барак, кнутами, палками и окриками выстроили всех обитателей в проходе около коек. Двое уверенно и профессионально обыскивали лежанки с немногочисленными вещами, не забывая заглянуть и под них. На свет ярких ламп появлялись запрещённые к владению и хранению предметы. В основном находили игральные кости, но встречались и более серьёзные вещи вроде шила или самодельного ножа из обломка кирки. Обход проходил по часовой стрелке, начиная от входа так, что до меня очередь дошла самой последней.

— Чисто, — доложил проводящий обыск.

— Проверим, — растягивая гласные протянул Стю. Он брезгливо рукоятью кнута откинул в сторону уже осмотренный пиджак, служивший мне то одеялом, то подушкой, и, не раздумывая, взял горшочек с мылом. Издевательски улыбаясь, наклонил его и тонкой струйкой вылил всё содержимое на пол. Даже перевернул горшочек вверх дном, удостоверяясь, что внутри ничего не осталось.

— И правда, пусто, — будто не веря, произнёс Стю, для верности ещё и заглянув внутрь. И, без перехода, резко ударил торцом кнута в живот. — Где он?

Злобный взгляд был ему единственным ответом. Я за этот горшочек отдала приличную сумму. Можно сказать, недоедала, меняя обеденный хлеб и дополнительную рыбёшку на недостающие черки.

Стю махнул рукой вглубь барака.

— Этих на площадь, — распорядился насчёт тех, у кого нашли запретные вещи. На площади, свободном пространстве перед бараками, наказывали тех, кого на месте не обработали. Там даже врыт столб и колодки.

— Её тоже, — он указал кнутовищем на меня. — И этого, — теперь кнут метил в весьма побледневшего мужика, моего несостоявшегося насильника и пакостника. С того дня мы с ним не пересекались, хотя кроме него пакостить некому.

Всю толку вразнобой расположили на площади. До утра сидеть, прикованными к чему попало, потом вместо завтрака получим каждый свою порцию плетей, согласно степени запрещённости найденных предметов, и вперёд и с песнями на трудовой подвиг.

Стю не стал дожидаться утра. С терпением у него проблема. Вернее, с её отсутствием. Лупцевать мужика он начал едва остальные охранники ушли. Насколько сильно он может бить, когда разозлится, я знала не понаслышке, и даже слегка посочувствовала избиваемому идиоту. А то, что мужик умом не блещет, он сейчас упорно доказывал своими криками. Нет, чтобы просто орать, так он голосил, что он тут не причём, что он всё сделал, как договорились и в том же духе.

Остальные сначала пытались возмущаться, мол, не по делу, начальник, кнутом машешь, но прислушались к ору и замолчали. По ночи крики слышны далеко, так что мужик за эту ночь наорал на приговор, практически признавшись, что-либо стучал, либо подставлял товарищей и шестерил перед надсмотрщиками.

Стю совсем не заботился о репутации и будущем своего исполнителя, громко требуя от него признаться, куда тот дел напильник, и грозя спустить всю шкуру, если не скажет.

Этот ночной дуэт, как мне кажется, слышали не только обитатели бараков. Оба крикуна не сдерживали себя и в ночной тишине об их диалоге не был в курсе только глухой или крепко спящий. Подустав и поняв, что ничего нового он больше не услышит, Стю вспомнил о втором участнике его гениального плана. Так что мне тоже досталась порция ударов и вопросов, куда я смела спрятать подброшенный напильник. Ну уж нет! Могла бы говорить, и то не сказала бы. Это ведь едва ли не равнозначно признанию в подготовке побега. После такого мне, с пожизненным сроком, одна дорога в штрафной барак. Там я долго не протяну, а мне ведь ещё дождаться надо спасения. Срок определила от полугода до года. Два месяца, пока сообщение от Рихарда дойдёт до замка, два, пока оттуда не прибудут на Ютон и два отвела непосредственно на поиск и освобождение. Письмо отсюда тоже можно послать за черки, но караваны ходят всего два-три раза в году и письмо неизвестно на сколько задержится. Треть выделенного срока уже прошла, и всё бы ничего, если не Стю. Не верю, что он уже столько времени мстит за поцарапанные сапоги.

Наутро всех выстроили ряд перед нетерпеливо ожидающими завтрака каторжниками. Ещё один дополнительный фактор к наказанию — из-за нарушителей у всех остальных сокращается время на приём пищи, пока не объявят за что каждого будут пороть. Расчёт на то, что в следующий раз свои же соседи проследят, чтобы не нарушали.

Стю, не торопясь, прошёл вдоль ряда, назначая удары. Я стояла почти в конце и любовалась горной вершиной. Ночью над ней прошёл снег и теперь белый покров стаивал ровной кромкой по мере продвижения солнечных лучей. Отвлёкшись, не заметила, как подошла моя очередь. Но у меня при обыске ничего не нашли и все с интересом ждали. что же скажет надсмотрщик. О его большой любви ко мне многие были осведомлены, и Стю не подвёл.

— Пошла вон! — и указание кнутом, куда, собственно, идти. Я не сразу поняла, о чём он, за что кнут взвился в воздух. Тело отреагировало быстрее сонного мозга и перехватило удар, приняв его на руку. Резкий рывок и кнут вырывается от Стю и падает у ног.

Через полчаса я стала обладательницей свежего набора синяков и ушибов и обновкой — цепью между наручными браслетами, не позволяющей широко раздвинуть руки.

Месяц прошёл спокойно. Кто-то всё же рассказал Хозяину, то есть управляющему каторгой, о самоуправстве Стю, и надсмотрщик почти перестал появляться на нашем участке. Жаль только, что цепь не сняли.

Наступил долгожданный выходной. Раз в месяц всем, кроме штрафников и наказанных, разрешалось не работать, а кормёжку давали, как за перевыполнение плана. Обычно в этот день отсыпались и чинили одежду. Многие ходили меняться с соседними бараками. В обычные дни на такое не хватало ни сил, ни времени.

У выхода из обеденного загона стоял Стю. Встречаться с ним и просто попадаться на глаза совсем не хотелось. Как назло, выходящих было немного, и пришлось задержаться, ожидая кого-нибудь, за кем можно спрятаться.

— Что, желающих нет? — насмешливо вопрошал надсмотрщик, поигрывая дубинкой. Грозный кнут кольцом висел на боку.

Я вопросительно подняла глаза на старшого своего барака, что как раз подошёл. Тот понял правильно, пустившись в объяснения.

— Бой предлагает. Один на один, как есть — он при всём снаряжении, заключённый без всего. Победителю сулит хороший кусок мяса, — старшой вздохнул. Мясо считалось здесь непозволительной роскошью. Им никогда не кормили и доставалось только за черки.

— Эх, был бы кто другой, я б пошёл, — старшой оценивающе поглядел на ожидающего противника Стю. — Этот бьёт шибко, с ним, не думаю, что кто выйдет.

В этом я была полностью солидарна. На такой неравный бой не всякий решится. В умелых руках одного удара кнута хватит, чтобы остановить нападение, и второго — выбить желание продолжать, пока не получил третий.

Прячась за спиной старшого, я проскочила мимо Стю, облегчённо выдохнула и замерла, рефлективно вжав голову в плечи от окрика.

— Студент! — надсмотрщики тоже пользовались прозвищами, как бы отделяя каторжников от людей. — Я-то знаю, ты точно хочешь. Давай, выходи на бой. Победишь — цепь сниму.

Я непроизвольно посмотрела на руки, скованные упомянутой цепью. неудобно с ней. Звенья толстые, тяжёлые. Один плюс — мышцы накачала её таскать. Разум требовал не слушать и уйти, а мозг уже прикидывал, как можно попробовать выиграть бой. Стю не станет сразу бить в полную силу. Ему надо поиздеваться и растянуть удовольствие, так что один удар точно вытерплю. За несколько мгновений перед вторым успею сблизиться, и кнут вблизи будет только мешать.

— Последствий за бой не будет, обещаю.

Эта фраза стала решающей. Тут иной раз чуть ли не за косой взгляд наказать могут, а за бой с надсмотрщиком и подавно. Но, если обещает без последствий, то можно попробовать. Здесь, бывает, договора на сотни золота только словом скрепляют, и никого подобное не удивляет. Слово держат, обещания выполняют, тем более, прилюдные. Не все, конечно, но большинство людей всё же порядочные.